тво.
Майка сказала:
— Каждый должен отвечать за себя сам, а не прятаться за спину товарища. Мы с Надей взяли без разрешения подушку и спинку сиденья. Значит, мы виноваты. Нечестно все сваливать на одного.
Надя Флерова добавила:
— Все виноваты.
Пока ребята спорили, мне в голову пришла блестящая идея. Я закричал:
— Погодите, сейчас все станет ясно! — и спросил Игоря: — Директор тебя предупредил, что надо просить у начальников цехов?
Игорь почувствовал в моем вопросе ловушку, внимательно посмотрел на меня. Потом осторожно ответил:
— Предупредил… В общем… сказал: «Пусть начальники цехов покопаются в своих резервах».
— Значит, директор тебя предупредил! — воскликнул я. — А ты предупредил Вадима?
И тут все поняли, что это и есть главный вопрос. И уставились на Игоря. Его ответ решал все…
— Видишь ли, — неуверенно начал Игорь, — не может быть, чтобы я его не предупредил…
— Врешь! — закричал Вадим. — Ни о чем ты меня не предупреждал. Велел собирать части, и все!
— Погоди! — нетерпеливо отмахнулся Игорь. — Я не помню точно формулировки… Во всяком случае, я Вадиму не велел таскать что попало. Вадим не маленький. Должен соображать. У него на плечах голова, а не дыня.
Тогда я сказал:
— Директор тебя предупредил, а ты Вадима нет. Значит, ты думал, что у Вадима голова, а директор думал, что у тебя не голова, а дыня.
Игорь увидел, что я положил его на обе лопатки. Но он был большой дипломат, вместе со всеми рассмеялся моей шутке и добродушно проговорил:
— Ну ладно. Дело не в том, кто виноват. В какой-то степени, может быть, и я. Хотя я теперь вижу: на прошлом собрании Крош был прав, когда давал отвод Вадиму.
Этим он хотел завербовать меня в союзники. Но это был бы беспринципный союз.
— Дело не в Вадиме, а в тебе, — ответил я. — Ты виноват. И ты хотел все свалить на Вадима. Не вышло.
Ребята согласились с предложением Майки: виноват весь класс, мы должны извиниться перед дирекцией и пообещать, что больше этого не повторится.
Я воздержался от голосования. Считал, что виноват не класс, а Игорь.
Игорь сразу повеселел:
— Ладно, пусть будет так. Но как быть с этими несчастными амортизаторами? Считают, что мы их взяли.
— Пусть считают! — закричали ребята. — Не брали мы никаких амортизаторов.
Майка сказала Вадиму:
— Вадим, дай честное слово, что ты не брал!
Вадим приложил руку к сердцу и дал честное слово, что он этих амортизаторов в глаза не видел.
И все ему поверили. А я тем более. Ведь я знал, кто подменил амортизаторы.
Игорь тоже поверил Вадиму. Но боялся директора. И потому внес такое предложение:
— Выберем делегацию. Она пойдет к директору и передаст ему наше решение. В состав делегации предлагаю: Майю, Полекутина и Кроша.
— Сам дрейфишь! — заметил я.
— Нет, — возразил Игорь. — Но я слишком часто хожу к директору по разным текущим делам. Мой приход не произведет нужного впечатления. А если пойдет специальная делегация, то это произведет нужное впечатление.
Мы тут же пошли к директору. Майя, Полекутин и я. Игорь тоже увязался с нами. Так он любил «фигурировать». Но в кабинете стоял несколько в стороне, как человек, зашедший сюда случайно.
— С чем пришли? — спросил директор.
Мы договорились, что начнет Майка. Как с женщиной, директор обязан говорить с ней вежливо. Вообще-то он человек выдержанный, но мало ли что… А если понадобится по ходу дела, то вмешаемся мы с Полекутиным.
Майка сказала:
— Класс признает свою вину. Мы действительно взяли кое-что без разрешения. Больше этого не будет.
— А амортизаторы? — спросил директор.
— Мы не брали. Они нам не нужны.
— Кто их взял?
— Этого мы не знаем.
— Надо найти, — спокойно сказал директор.
Тут я увидел, что по ходу дела пора вмешаться. И спросил:
— Интересно, как же мы их найдем?
Директор развел руками:
— Это дело ваше.
Вдруг высовывается Игорь со своим хорошо поставленным баском:
— Не беспокойтесь, Владимир Георгиевич, мы примем меры.
Он хотел задобрить директора.
— Нет, — возразил я, — напрасно Игорь обещает. Класс его на это не уполномочивал. Мы не брали амортизаторов, не знаем, где они, и не намерены их искать. А зря обещать нечего.
Директор внимательно посмотрел на меня. Он вообще как-то чересчур внимательно разглядывал нас, точно никак не поймет, что мы за люди такие.
Главный инженер сидел возле директора и молчал. Он считался руководителем практики, отвечал за нас, ему было неудобно за происшедшее и оставалось только молчать.
Директор спросил:
— Кто разрешил вам без спросу брать части из цеха?
— Ведь мы признали свою вину, — ответила Майя.
— Думаете, признали вину — значит, оправдались?
Майка перебросила косу с одного плеча на другое. Это значило, что она начала волноваться:
— А что мы должны делать?!
— Не с того конца начинаете, — сказал директор. — Надо разобрать машину на агрегаты. Потом развезти агрегаты по цехам. А там уже посмотреть: какие части годятся, какие нет.
— Это правильно, — согласился Полекутин.
Я тоже подтвердил, что правильно.
Игорь сказал:
— Именно так мы и решили поступить, Владимир Георгиевич.
— Аккуратно, чтобы ни одной гайки не потерять, — предупредил директор.
— Не беспокойтесь, — заверил его Игорь.
Игорь увидел, что разговор с директором оказался вовсе не таким страшным, сразу осмелел и опять вошел в роль руководителя и начальника штаба.
Когда мы вышли из кабинета, он остался там. Сказал нам вдогонку:
— Подождите меня во дворе, я сейчас выйду.
Во дворе нас ждали ребята. Хотели узнать, что и как. Мы им объявили, что все в порядке.
Вышел Игорь, тряхнул волосами, весело сказал:
— Инцидент исчерпан. Завтра организованно кидаемся на разборку лайбы. Но не той, что на пустыре. В лагере, в Липках, где прошло наше невинное детство, есть еще одна. Тоже списанная, но в лучшем состоянии. Ее передают нам. Завтра мы ее притащим.
Все закричали, что это здорово и Игорь молодец.
Я тоже подумал, что Игорь все же молодец. Когда Зуев сказал про машину в Липках, мы пропустили это мимо ушей. А Игорь сразу ухватился и уже договорился с директором. Есть у него административные способности, этого отрицать нельзя.
Все же я заметил:
— Это мы знали. Еще раньше тебя.
— А почему молчали? — ехидно спросил Игорь.
На это мне нечего было ответить.
Мы стали решать, кто поедет в Липки за машиной. Впрочем, это было ясно. Буксировкой машины занимается гараж, а в гараже работали мы со Шмаковым Петром…
— Пусть едут Сережа со Шмаковым, — сказала Майя, — ведь они знают машину в целом! — и улыбнулась.
Майка никогда не называла меня «Крош», только по имени. И всегда говорит обо мне с улыбкой, значение которой я не понимаю и потому не знаю, радоваться мне этой улыбке или огорчаться.
— Это разумно, — согласился Игорь, — и я поеду с ними. А старшим здесь останется Ванька Полекутин.
Игорю в лагере делать было абсолютно нечего. Просто ему хотелось прокатиться и не хотелось ковыряться здесь. Ну и пусть едет! Полекутин без него здесь гораздо лучше со всем справится. Полекутин серьезный парень — не трепач, не звонарь и хорошо разбирается в технике.
Но Игорю этого было мало.
— С нами поедет Вадим, — объявил он.
— Зачем? — удивились мы.
— Мало ли что там потребуется. А как ни говори, парень он пробивной.
Но, как я догадался, Игорь взял Вадима специально для того, чтобы было кем командовать. Знал, что мною и Шмаковым Петром ему командовать не удастся.
9
Вечером я сказал дома, чтобы меня завтра пораньше разбудили. Мне надо ехать в Липки буксировать машину.
Подробнее я не стал рассказывать. Не люблю рассказывать дома про школу, а тем более про автобазу. Зачем? Мама никак не может запомнить ни фамилии ребят, ни имени учителей. Скажешь ей про одного, а она думает на другого. Каждый раз нужно начинать все снова, про каждого объяснять, кто он и что он. Кроме того, многие ребята живут в нашем доме. Мама знает их родителей. И может им ляпнуть чего не следует. Она удивительно несообразительна на этот счет.
Не помню в каком классе, я пришел домой и рассказал, что Шмаков Петр третий раз подряд хватает двойку по русскому. Даже не помню, почему я это рассказал. Сидел на кухне и болтал. Без всякого ехидства и злорадства. Тем более, что Шмаков схватил третью двойку зазря. Только первые две схватил за дело.
А моя мамаша встретила во дворе бабушку Петра и говорит ей про эти двойки. Конечно, из самых лучших побуждений. Хотела ей что-то посоветовать, поделиться опытом, что ли.
Ничего в этом особенного не было: я рассказал маме, а она поделилась опытом. Тем более, что Петр не скрывал дома двоек: они у него в дневнике.
Но бабушка Петра приходит домой и начинает его ругать: «Позор! О твоих двойках знает весь дом. Все соседи говорят».
Мы чуть не поссорились со Шмаковым навсегда. Я никак не мог ему втолковать, что никакого злого умысла не было ни с моей стороны, ни с маминой. Он не желал слышать никаких объяснений и сказал, что если это повторится, то я могу здорово схлопотать. Мне пришлось признать, что я звонарь и что у меня чересчур длинный язык. Только после этого мы со Шмаковым помирились.
А все мамина непосредственность. Она не сплетница. Просто у нее искренняя, правдивая натура. Она не понимает, что разные люди воспринимают все по-разному. Что для одного пустяк, для другого черт знает что.
Я ценю в маме ее искренний, непосредственный характер. Но не желаю попадать из-за него впросак. Я перестал рассказывать ей про школьные дела. Сказал только, что буду зарабатывать в день рубль тридцать.
— Сколько это будет в месяц? — спросила мама и стала считать в уме.
Я подсчитал это уже на собрании.
— В июне тридцать дней. Значит, тридцать девять рублей, почти сорок.