– Я вообще не намерен работать с каким-то прохвостом Веэном. – Я вынул из кармана нэцкэ бамбук и положил на стол. – Можете вернуть ее Веэну, я не желаю больше иметь с ним дело. А вы можете продолжать, если нравится.
Костя, который до этого не проронил ни слова, кивнул на нэцкэ:
– Убери со стола.
– Она мне не нужна.
– Веэн дал ее тебе, ты и возвращай. Никто за тебя не обязан это делать.
Это логично. Я положил нэцкэ в карман.
– Что ты скажешь Веэну? – спросил Костя.
– Я нанимался к нему?
– Ты в курсе его дел, пил, гулял на его счет… Так просто не бросают.
– Я закабалился? Крепостное право отменено сто лет назад.
Костя посмотрел на меня своим холодным взглядом.
– Ты оставишь Веэна, когда и мы с Игорем его оставим.
– Я оставлю Веэна, когда сочту это нужным.
– Не пожалей потом!
– Угрозы и запугивания прибереги для кого-нибудь другого, – ответил я. – Ты боксер, но это не так страшно. Не всегда можно добиться кулаками, во всяком случае не у меня.
– Бросьте, ребята, – примирительно сказал Игорь.
Костя не сводил с меня холодного, угрожающего взгляда. Но мне нисколько не было страшно, я его ни капельки не боялся. Он боксер, но здесь не ринг, здесь дерутся не по правилам, а не по правилам и я умею. И не верилось, что Костя полезет драться, ведь я как-то подружился с ним, чем-то он был даже мне дорог, мне было жаль оставлять его в этой компании. И я спокойно сказал:
– Вы никогда не заставите меня делать то, чего я не хочу. Я верну эту нэцкэ Веэну, и с ним все кончено.
– Ты дал слово, что разговор останется между нами, – напомнил Игорь.
– Не беспокойтесь, я не передаю чужих разговоров, как некоторые.
Я выразительно посмотрел на Костю.
– Что ты на меня так смотришь? – спросил он.
– Смотреть нельзя?
– Кто эти «некоторые»?
– Эти «некоторые» сами знают, что они «некоторые».
– На кого ты намекаешь?!
– Мы говорили с тобой о твоем отчиме. Зачем ты передал этот разговор Веэну?
Костя изумленно смотрел на меня.
– Мы с тобой говорили лично, – продолжал я, – а ты передал Веэну. Зачем?
– Я ему ничего не передавал, – возразил Костя. – Веэн у меня спросил: «Знает Крош, что у тебя отчим?» Я ответил: «Да, знает».
– А мне Веэн сказал по-другому: будто я проболтался про твоего отчима. В вашей компании каждое слово перевирается и перетолковывается, а я к этому не привык. И не желаю привыкать. С вами запутаешься: тот сказал то-то, этот передал так-то… Ну вас к черту! Кончим на этом. Только у меня есть один вопрос: вам известна такая фамилия – Мавродаки?
– Мавродаки? – повторил Игорь. – Греческая фамилия… Нет, не знаю. Кто он?
– А ты? – спросил я у Кости и сразу осекся…
Костя так странно смотрел на меня, что я даже испугался, честное слово!
– Откуда ты знаешь эту фамилию? – спросил он глухо.
– Слыхал.
– Так вот, – сказал Костя, – забудь ее. Навсегда. И никогда нигде не вспоминай. Понял?!
20
Первым моим побуждением было пойти к Веэну и вернуть ему нэцкэ бамбук. Но вернуть ему ее значило отрезать себе дорогу к Краснухину – единственному человеку, который может пролить свет на это загадочное дело.
Почему Костя побледнел при упоминании о Мавродаки? Запретил произносить его имя? Откуда у него фигурка мальчика – лучшая нэцкэ из коллекции Мавродаки? Почему он скрывает это от Веэна?
Надо подумать. Решу завтра. Тем более уже конец дня и надо успеть пригласить Зою в кино.
Я заехал в «Ударник» и купил билеты. Билеты производят на девчонок магическое действие – я много раз замечал. Когда нет билетов, то неизвестно, достанем ли мы их, и на какой сеанс, и на какую картину, и где будем сидеть – все неопределенно, эфемерно, неясно. А когда билеты на руках – все ясно, определенно, точно.
И действительно, увидев билеты, Зоя сказала:
– Жди меня на выходе.
– Билеты на семь тридцать, – предупредил я.
– Успеем.
Я стал прохаживаться возле дверей магазина, с беспокойством поглядывая по сторонам: каждую минуту из-за угла мог появиться Шмаков Петр или верзила – Зоин брат. Из магазина выходили девушки-продавщицы, наконец появилась и Зоя. На моих часах было семь восемнадцать. Бежать до метро, потом от метро до кино – значит наверняка опоздать. На наше счастье, у магазина остановилось такси. Мы вскочили в него. В зал мы вбежали, когда уже потушили свет.
Картина была про служебную собаку-ищейку, о том, как ее обучают ловить преступников. Конечно, преступников надо ловить, но ведь ищейку можно натравить и на порядочного человека; все зависит от проводника: прикажет он собаке перегрызть вам горло – она не задумываясь это сделает. В сущности, злобное существо. Вот чеховская Каштанка, или Муму, или Белый Клык – это совсем другое, это настоящие друзья человека.
И еще не понравились мне плоские шутки вроде той, что в присутствии начальства собака тоже нервничает, и тому подобные аналогии между собакой и человеком. Как будто из собачьей жизни можно делать выводы для жизни человеческой.
А Зоя переживала, смеялась, мои доводы были ей непонятны. «Что ты говоришь! Такая славненькая собачка, не выдумывай, пожалуйста…»
Но картину мы обсудили уже после сеанса. А во время сеанса я думал о том, как мне взять Зоину руку в свою. Зоя, не отрываясь, смотрела на экран. Я видел ее милый профиль и кудряшки на лбу, просто очаровательная девчонка. Я чувствовал ее плечо рядом с собой, но никак не мог взять ее руку в свою. Если бы на подлокотнике лежала ее ладонь, то я бы это мог сделать запросто, но на подлокотнике лежал ее локоть.
Но тут, к счастью, произошел самый драматический эпизод в картине – преступник выстрелил в собаку. «Он убьет ее!» – в страхе прошептала Зоя и сама схватила меня за руку. Я, уж конечно, не отпускал ее до конца сеанса. Это был единственный стоящий эпизод в картине, но он, черт побери, произошел перед самым концом.
А вот уже на улице я начал критиковать картину. Зоя не согласилась, даже рассердилась на меня. Я поступил как дурак: приглашая Зою, хотел доставить ей удовольствие и сам же это удовольствие испортил. Надо же быть таким ослом! Можно было не хвалить картину, но зачем было ее ругать?
На улице накрапывал дождик. Зоя предложила ехать на такси. И я отвез ее на Таганку, в Товарищеский переулок.
– Хочешь пойти завтра опять в кино? – спросил я, прощаясь.
– Каждый день ходить в кино? А что дома скажут? – засмеялась Зоя.
– Тогда поедем в воскресенье в Химки.
– В воскресенье я работаю.
– В понедельник.
– До понедельника далеко, – ответила Зоя и опять почему-то засмеялась.
Я застал Краснухина на этот раз за письменным столом. С озабоченным лицом он что-то писал. Так же тесно было в темном коридоре, только пахло не жареной треской, а только что вскипяченным молоком. И не было видно ни Гали, ни Саши, не было слышно их голосов – наверно, ушли куда-то с матерью, оставили Краснухина одного.
– Хорошая нэцкэ, – сказал Краснухин про бамбук. – Не знаю, сумею ли предложить тебе взамен что-либо равноценное. Вот если только стрекозу…
Он достал из шкафа большую плоскую пуговицу не то из дерева, не то из рога. На ней была выгравирована стрекоза – легкая, прозрачная, стремительная.
– Нэцкэ того же мастера, что и твой бамбук. Оцени их в антикварном, а там решим.
– Вы не боитесь, что я с ней убегу?
Он повращал глазами:
– Ты вор?
– Но ведь вы меня не знаете.
Краснухин опять начал писать. Видно, писал что-то срочное. А я ему мешал.
– Я вас долго не задержу, – сказал я. – В прошлый раз вы сказали, что коллекция Мавродаки исчезла в конце сороковых годов. Куда же она могла деться, ведь это было после войны. В войну многое потерялось, но после… Куда она могла исчезнуть? И куда исчез сам Мавродаки?
– Мавродаки покончил с собой в сорок восьмом году. Ты какого года?
– Сорок восьмого.
– В сорок восьмом его и не стало.
– Вы его знали?
– Он был нашим профессором, – ответил Краснухин, морща лоб и продолжая писать.
– А семья, родственники?
– У него не было семьи. Все это случилось неожиданно. Была статья в газете, потом собрание в институте… Он был добрый, знающий, но слабый человек, а время было сложное. – Краснухин встал. – Ну, друже, топай, некогда…
Я кивнул на бумаги:
– Что вы пишете?
– Все объясняемся, что, да почему, да как получилось… Ну, чеши!
– Последний вопрос, – торопливо сказал я, – а в какой газете была статья про Мавродаки?
Краснухин назвал мне газету. Сейчас она уже не выходит. Я хотел еще спросить, в каком номере газеты была эта статья. Но Краснухин хотя и добродушно, но решительно вытолкал меня за дверь.
21
Я испытывал некоторую робость, входя к Веэну. Постыдное чувство. Я не трус, но все же неудобно сказать человеку, что он прохвост. Особенно такому респектабельному господину, как Веэн. Тем более в момент, когда он к тебе расположен, хвалит и превозносит тебя. Он тебя хвалит и превозносит, а ты ему объявляешь, что он прохвост.
Веэн и сейчас выказывал мне полное расположение, улыбался, не поворачивался спиной, а если и поворачивался, то спина была не враждебной, а мягкой и дружелюбной.
– Был у Краснухина?
Я мог, конечно, ответить, что да, был, ничего подходящего не нашел, мог вернуть Веэну его бамбук, уйти и больше не приходить. Словом, мог порвать с Веэном без объяснений. Но это значило бы трусливо уйти от сложностей. Сделав так, я бы не уважал самого себя.
– Владимир Николаевич, больше ваших поручений я выполнять не буду.
Веэн стоял, наклонившись к книжному шкафу. Он обернулся и посмотрел мне в лицо:
– Почему ты не будешь выполнять моих поручений?
– Не хочу.
– Почему не хочешь?
– Не хочу, и все. Это мое дело, почему я не хочу.
– Это не только твое дело, это наше общее дело.
– Никто не заставит меня делать того, что я не хочу делать. Это ясно и понятно.