В просторном вестибюле у двери стояла толстая вахтерша с казенным выражением лица. Мимо нее, предъявляя пропуска, проходили деловые люди с портфелями, папками, свернутыми в рулон чертежами. Я подошел к окошечку, просунул голову в узкое отверстие и попросил дать мне пропуск к товарищу Стручкову.
– Позвоните 28-32! – ответила мне женщина за окошечком.
В этих узких окошечках есть что-то унизительное. Надо изгибаться в три погибели, чтобы увидеть лицо сидящего там человека.
Я набрал номер и услышал в ответ молодой женский голос, по-видимому, секретарши Стручкова.
Я назвал свою фамилию и попросил дать пропуск.
– Вы откуда? – спросила секретарша.
– Из Корюкова.
– Откуда, откуда?
Слово «Корюков» ничего ей не говорило. Она понятия не имела, что такое Корюков.
– По какому делу?
– Тут, по одному.
– Товарищ, говорите конкретно!
– Конкретно: мне нужно к товарищу Стручкову.
– Товарищ Стручков принимает по средам.
– Но сегодня как раз среда.
– На сегодня запись кончена. Записываю вас на следующую среду. Не задерживайте меня, товарищ. Ваша фамилия?
– Крашенинников.
– Крашенинников, – повторила секретарша, записывая мою фамилию, – двадцать четвертого, десять часов утра, пропуск будет в проходной.
И положила трубку.
Из министерства я по Сретенке вышел на площадь Дзержинского к магазину «Детский мир», куда ездил раньше с мамой, потом один, потом перестал ездить. По проспекту Маркса спустился вниз, дошел до «Метрополя», постоял у витрин «Интуриста», почитал рекламы международных авиалиний. Иностранные туристы и их машины выглядели довольно живописно. Я люблю центр Москвы, его оживление, толпу людей, текущую к ГУМу, к Мосторгу, к театральным кассам, к метро, к гостиницам.
В Александровском саду горел Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата, лежали на мраморе букетики цветов. На плите было высечено: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен».
Подходили люди, клали цветы, стояли, потом уходили, приходили другие, тоже клали цветы, тоже стояли…
И я подумал о том, другом, который лежит на холмике у дороги, возле города Корюкова, безвестно погибший и безвестно похороненный нами без почестей и оркестра. Опять зарастет травой его могила, не будет на ней ни цветов, ни надписей. А ведь он такой же, как этот. Оба они неизвестные солдаты.
Нет, черт возьми, у Стручкова должно найтись для него время, будь он не только заместителем министра, будь он самим министром, даже премьер-министром!
Я вернулся в вестибюль и снова позвонил по 28-32.
– Товарищ! – послышался в трубке знакомый голос секретарши. – Я вам сказала: вы записаны на двадцать четвертое, десять часов утра.
– Но у меня очень срочное дело.
– Какое дело? Вы даже не можете его объяснить.
– Доложите товарищу Стручкову. По делу ПРБ-96. Он знает.
Она переспросила:
– ПРБ-96?
– Да, ПРБ-96.
– И он знает?
– Да, очень хорошо знает.
– Подождите.
Я ждал довольно долго. Потом в трубке зашуршало, и секретарша сказала:
– Соединяю вас с Ростиславом Корнеевичем.
Мужской начальнический голос произнес:
– Я слушаю.
– Товарищ Стручков, – сказал я, – я по поводу неизвестного солдата.
– Какого неизвестного солдата?
– Из ПРБ-96.
– Да? Из ПРБ?.. Как ваша фамилия?
– Крашенинников.
– Крашенинников… Что-то не помню. Вы там служили или родственник?
– Родственник.
– И у вас срочное дело?
– Очень срочное. Я завтра уезжаю.
Он некоторое время молчал, потом, видно, по другому телефону сказал:
– Выпишите ему пропуск.
16
В глубине кабинета стоял громадный письменный стол, сбоку длинный стол для заседаний под зеленым сукном.
Группа людей рассматривала у стены большой красочный план. Желчный, лысый человечек водил но нему указкой, сердито говорил:
– Таким образом, план застройки района может быть осуществлен в двух вариантах. Вариант первый, – он провел по плану указкой, – осевая линия застройки пройдет по набережной реки, с некоторым спрямлением ее русла, в пределах отметок 186-189…
Кто в этой группе Стручков? Докладчик?
От группы отделился суховатый, подтянутый гражданин лет пятидесяти, пошел к письменному столу и сделал мне знак следовать за ним.
Я последовал.
Докладчик бросил на меня раздраженный взгляд – я оторвал Стручкова – и продолжал что-то бормотать. Что именно, я уже не слышал.
– Что у вас? – спросил Стручков.
– Я из Корюкова, из дорожно-строительного участка… – начал я.
– Вы же сказали из ПРБ-96? – перебил меня Стручков.
– Это не я из ПРБ, это солдат из ПРБ.
– Какой солдат?
Черт возьми! Он все время меня перебивает, не дает связно изложить.
– Солдат, которого мы нашли при дороге.
Стручков смотрел на меня как на сумасшедшего.
– Кто он такой, этот солдат?
– В том-то и дело, что никто не знает, кто он такой.
– Послушайте, – сказал Стручков, – вы сказали, что вы родственник одного из работников ПРБ, вы назвали свою фамилию…
– Крашенинников, – подсказал я.
– Вот именно – Крашенинников. Теперь скажите толком: зачем вы ко мне пришли? – Он поднял голову и сказал людям у стены: – Товарищи, я сейчас освобожусь.
И опять воззрился на меня, ожидая ответа.
Вместо ответа я вынул фотографию солдат и положил ее перед ним.
Он наклонился, рассмотрел фотографию, потом как-то странно посмотрел на меня, опять склонился к фотографии, перевернул, прочитал надпись: «Будем помнить ПРБ-96», снова посмотрел на меня:
– Откуда вы приехали?
– Из города Корюкова.
– Корюков… – задумчиво проговорил Стручков. – Помню такой город. Мы стояли возле него летом сорок второго года, ушли оттуда в сентябре.
– Вот именно, – подхватил я, – именно в сентябре сорок второго года.
Дело начинало, кажется, проясняться.
Стручков снова рассмотрел фотографию, потом обратился к своим инженерам:
– Товарищи! Скоро обед, прервемся.
– Ростислав Корнеевич, – плачущим голосом возразил маленький докладчик, – мы должны сегодня принять решение.
– Примем, – пообещал Стручков.
Я сидел в кресле у письменного стола.
Стручков стоял у окна, думал. Вспоминал, что ли, этих солдат?
Он вернулся к столу, сел, снова посмотрел фотографию, потом посмотрел на меня и медленно, подбирая и обдумывая каждое слово: сказал:
– Война сложна: люди гибнут, пропадают без вести, попадают в плен – мы не всегда знаем, при каких обстоятельствах это произошло, свидетелей может не быть, или они могли тоже погибнуть, пропасть без вести, попасть в плен. И потому, когда перед нами голые факты, мы можем судить только по этим фактам, по их логической связи.
К чему он разводит такую антимонию? Я и без него знаю, что война – штука сложная. Никогда не думал, что министры так многоречивы.
Зазвонил телефон. Стручков поднял трубку и, не ответив, положил ее обратно на рычаг. Придает нашему разговору особенное значение.
Меня это заинтриговало.
– Итак, – продолжал Стручков, – в таких случаях мы опираемся только на факты. На факты мы вынуждены были опираться и в данном конкретном случае. Эти люди пригнали машины в ремонт. Я их отпустил на один день в город. Они не вернулись ни к нам, ни в свою часть, мы их не нашли и в городе.
Я начинал понимать, к какой мысли старается он меня подвести своими туманными рассуждениями.
– Правда, – продолжал Стручков, – тогда прорвались немцы. Мы снялись по тревоге и двинулись в направлении города Корюкова, то есть туда, куда они ушли. Но ни по дороге в Корюков, ни в самом Корюкове их не встретили: они исчезли. После передислокации на новое место нас запрашивал автобат о судьбе этих шоферов, мы запрашивали комендатуру, но никаких следов их не обнаружили. Они могли попасть в какие-то исключительные обстоятельства – война, прорыв немцев; обвинять их у меня нет оснований, хотя и защищать их тоже не могу. Дело это давнее, забытое, тебя оно никак не может касаться. А кто из них твой родственник?
– Никто. Тут нет моих родственников.
– Ты же сказал – родственник?!
– Вы меня не поняли. У меня в Корюкове родственники, дедушка у меня в Корюкове.
– А откуда у тебя фотография?
– Из школы. Знаете, школьники разыскивают. Следопыты. Штаб «Дорогой славы отцов».
Стручков облегченно вздохнул.
– А я понял так, что ты родственник одного из этих солдат… Тогда другое дело… Какая там «Дорога славы отцов»… Я помню этого старшину. Такой был щеголь в хромовых сапогах. От работы отлынивал, канючил, в город отпросился. Я отпустил на один день, а они не вернулись и до города даже не дошли. Устроился, наверно, у какой-нибудь молодки, а тут немцы…
– Вы не помните его фамилии? – спросил я.
Стручков пожал плечами:
– Через ПРБ проходили сотни людей, долго не задерживались: пригонят машины, поработают несколько дней и уезжают. Я вообще ничьих фамилий не знал, а этих тем более – они и часа не работали. И видел я одного старшину. А как попала в школу фотография?
Теперь настала моя очередь подбирать слова. То, что я ему сейчас сообщу, будет для него гораздо неожиданнее того, что он сообщил мне.
– Видите ли, – сказал я, – один из этих солдат, по-видимому, старшина… – Я поднял глаза на Стручкова, он с интересом слушал меня. – По-видимому, старшина, – повторил я, – разгромил немецкий штаб, закидал его гранатами, вывел из строя большое количество техники и живой силы противника. – Это уж я прибавил от себя. – Немцы его убили. Похоронили его наши женщины, они и нашли у него эту фотографию.
Стручков сидел с замкнутым, бесстрастным лицом. Мой рассказ, видимо, его поразил.
Секретарша внесла на подносе чай. Но, остановленная взглядом Стручкова, попятилась обратно и исчезла за дверью вместе с подносом.
– При строительстве дороги мы наткнулись на его могилу, – продолжал я. – Мы ее