Она сидела в кресле, закрыв лицо руками. Он подошел поближе и отвел ее руки от лица. Перед ним была жена Лейна-младшего…
— Войдите! — крикнул Сашко.
В кабинет полномочного консула вошел огромный, похожий на слона старик.
— Вам чего?
— Дайте мне визу в Россию.
— Кто вы такой?
Слон вытащил засаленную, изорванную бумажку и расправил ее на столе.
— Это что такое? — спросил Сашко.
— Что? — документ. Вот, видите — Рудой-Руденко, он же Семенчук.
— Этого мало. Откуда вы приехали? Где вы жили?
— Приехал из Америки.
— Как вы приехали без документов?
— А с быками — загоняли быков на пароход, я с ними и пробрался.
— У-г-ум… А сошли как?
— С быками и сошел.
— Слушайте, сколько вам лет? Зачем вы так ездите?
— Эх, господин-товарищ, — жизнь так коротка, а мир так прекрасен, земля так богата и зелена.
Сашко был немного тронут.
— Слушайте, все-таки я вас в Украину не пущу. Нельзя.
— Ну, так я пойду пешком.
— Как же вы перейдете через границу?
— А как-нибудь перейдем. Нам не впервой!
— Ну, раз уж хотите идти, то я вам посоветую — не идите через Польшу, там опасно. Идите через Румынию.
— Спасибо вам, а все-таки, может, дали бы визу?
— Нет, — решительно ответил Сашко, чувствуя, что старый эпикуреец вот-вот добьется своего. — Прощайте.
— Будьте здоровы.
Семидесятилетний слон легким шагом вышел из комнаты. В дверях он столкнулся с господином в котелке. Господин подошел к столу, положил котелок на стол и сел, поддернув штанишки над джимми. Затем он быстро заговорил по-английски, кивая головой и показывая что-то пальцами. Во рту сверкали 32 золотых зуба. Положил перед Сашко два паспорта.
— Вы можете по-немецки или по-русски? — нервно спросил Сашко.
Американец будто не слышал и тарахтел дальше.
Сашко взял паспорта и внимательно рассмотрел их. Затем он отложил их в сторону. Американец продолжал тарахтеть. Сашко послушал его еще несколько минут. Потом сказал:
— Этих я в Украину не пущу.
— Почему? — спросил американец по-русски.
— Может, разрешите, я вам скажу, кто вы такой. Вы американец из Киевской губернии, прожили в Америке лет десять — служите агентом «Ноуd’а» и теперь хотите навязать нам двух психически больных. Да, психически больных, можете не возражать. Понятно, что в Америку они приехали, не будучи больными; теперь, когда американский капитал высосал из них все жилы, вы хотите отправить их обратно… Так вот, это дело не выгорит. Если они вам ни к чему, можете сделать из них шницель для Вильсона[18]. Вы меня поняли?
— Да.
Американец надел котелок и важно направился к двери. Перед дверью он остановился и сказал:
— Я жертвую вам 2000 в пользу голодающих.
— Вы жертвуете 20 долларов? — переспросил Сашко. — Налево кругом марш — шестая комната…
— Милая моя, бесценная! — сказал Лейн-старший.
Жена Лейна-младшего положила себе на плечи голые руки Лейна-старшего. Они лежали молча.
— Пора, — сказала она. — Скоро он вернется домой после ночной смены.
— Так ты не забудешь, что я говорил? — напомнил Лейн-старший.
— Не забуду, милый, — сказала она. — Мы будем счастливы. Он как-нибудь проживет с Гарри.
И она стала одеваться. Оделась и вышла из комнаты.
В кабинет Сашко в консульстве вошли трое. Третий шел сзади и оглядывался по сторонам. Он был шоколадного цвета и держал старшего из передних двоих за кончик рукава.
Сашко узнал своих спасителей.
— Откуда вы, товарищи? — спросил он.
— Я из Америки, — начал на ломаном французском языке старший.
— Он из Америки, — перевел на чистый украинский младший.
— Вы не знаете этого Рудого-Руденко, он же Семенчук? — спросил Сашко.
— Он уже здесь, ну и сволочь же! — сказал американец. — Такого бродяги мир еще не видел. Вы знаете, он ведь ежемесячно менял работу. То он моет золото в Клондайке, то товарищи из Техаса пишут через две недели, что он нанялся пасти быков. Только он и в Техасе не высидел. Там нужно ездить верхом, а он целый день спит. Вечером встает, стреляет корову и готовит себе на ужин говяжий язык. «Я, — говорит, — не могу жить без говяжьего языка на ужин». Прогнали его оттуда — он пошел к фермеру в степь. И месяца не прошло, как фермер его выгнал, потому что он и там начал бить коров ради языка.
— Теперь он хочет в Украину, — сказал Сашко.
— Не надо давать ему визу. Зачем нужен такой бродяга в голодной стране?
— Я и не дам! — сказал Сашко. — Показывайте ваши документы.
Мартин выложил свои бумаги, рассказал о Тони. Сашко написал резолюцию. В эту минуту в комнату вбежал какой-то запыхавшийся человек и, ни на кого не глядя, бросился прямо к Мартину.
Лейн-младший проиграл дело в суде. Вот как это было. Судья вытащил из жилетного кармана пару яиц, облупил их и съел за буфетным прилавком. Потом он надел мантию и стал судить. Лейн-младший продал Лейну-старшему дом. Лейн-старший, купив дом, продал его металлургической компании в десять раз дороже. Кроме того, жена младшего отдала все деньги, которые тот получил за дом, старшему. Это было доказано. Следовательно, старший должен был вернуть деньги. Но он пришел на суд в парадной одежде, и все знали, в том числе и судья, что у него было теперь не менее двух с половиной — трех тысяч фунтов. Итак, он выиграл дело.
Когда судья произнес приговор, Лейн-младший кинулся на брата с ножом. Его схватили, он ранил кого-то, вырвался и побежал к двери.
Неизвестный подбежал к Мартину и сказал:
— Вы уже здесь — я ждал Эдит— она не приехала.
Мартин вышел с ним из комнаты, за ними поплелся Тони, оглядываясь по сторонам.
Джемс вышел тоже. В кабинете остались только Сашко и Дюваль.
— Ваши документы, товарищ, — сказал Сашко.
Дюваль извлек засаленный древний билет члена партии КП(б)У.
— Где же вы были? — спросил Сашко. И Дюваль поведал ему всю историю.
Лейстон нашел Эдит, или, вернее сказать, Эдит нашла Лейстона. В гамбургском порту она увидела процессию. Впереди шел американец в котелке, а позади шаркали ногами два инвалида. Первым шел бывший миллиардер Мак-Лей-стон, ныне психически больной, а за ним — кретин Сидней Лейстон.
Морган отослал их из Америки, чтобы не раздражать общественное мнение. Увидев Эдит, Сидней бросился к ней и стал умолять освободить его.
Она застыла, словно остолбенев.
— Вы знакомы с господами? — вежливо спросил американец.
Эдит не знала, что сказать. Христианская мораль говорила, что она должна заботиться о двух идиотах, дабы заслужить для себя царствие небесное. С другой стороны, работа с товарищами, путь в победное будущее… Американец видел, что она колеблется, и смотрел на Эдит, не сводя с нее глаз. На Эдит было дешевое платье фабричной работницы. От нее нельзя было ждать большой помощи.
— Да, знакома! — сказала Эдит. — Может, вы помогли бы мне деньгами — я сейчас без работы. Вы, вероятно, им родственник или приятель?
— Деньги? — сказал американец. — Нет, денег у меня нет. Мне вот надо отправить этих двух господ в Советскую Россию.
— В Советскую Россию? Понятно. Так вы не можете дать мне полсотни долларов ради старого знакомства?
— К сожалению, нет! — сказал американец, вежливо попрощался и ушел со своими больными.
У Эдит сжалось сердце, когда она оторвала от себя руки кретина. Она отвернулась. Нет, брать его с собой нельзя; ей самой придется много поработать над собой, чтобы не быть обузой в голодной стране.
Она прошла несколько шагов. На закушенной губе выступила капля крови и потекла по подбородку.
Эдит посмотрела на часы: она пропустила поезд на Берлин…
Американец взял машину и успел на поезд. В вагоне он еще раз просмотрел бумаги Лейстонов.
Настоящая фамилия Мак-Лейстона была Лейн. У него был брат Мартин Лейн — так значилось в документах его отца. Жену его брата звали М. Лорен. В Америке он добавил к своей фамилии окончание — stone, опустив в начале букву «н». Среди бумаг Лейна или Лейстона был пакет с паспортом Лейна-младшего, рабочего сернокислотного завода. У Лейна-младшего, Мартина Лейна, был сын Гарри. Все они были ирландцами из Антрима.
Эдит, Дюваль, Мартин, Джемс и Тони встретились в Берлине. Они уже получили визы в Советскую Республику.
В общежитии на кровати лежал Дюваль. Тони сидел на полу. Эдит рассказывала, как она встретила своего отца и брата в Гамбурге.
— Знаете что? — сказал Дюваль. — Знаете что, Эдит? Вы до сих пор не знаете, какая у Мартина фамилия.
Мартин спал на соседней кровати. Он тяжело дышал, и с его уст срывалось какое-то полузвериное бормотание.
— Не знаю, — сказала Эдит.
— Так вы и не знаете, что это перстень Мартина, — сказал Дюваль, разглядывая ее палец со старинным кольцом.
На перстне была вырезана буква «L».
— Мартина? Это перстень моего отца!
— Отец ваш получил этот перстень от своего брата, Мартина Лейна.
Эдит смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Гарри Руперт, изобретатель протеина, — это сын Мартина Лейна, ваш двоюродный брат.
И Дюваль во второй раз рассказал всю историю.
Все молча слушали рассказ о двух Лейнах: как Мартин бежал из Ирландии, как Лейстон разбогател, как маленький Гарри жил в детском приюте, как он эмигрировал в Америку. Джемс то и дело пожимал плечами.
Когда Дюваль закончил, Джемс помолчал и спросил:
— Вот, я вижу, ты все знаешь. Скажи, кому я прихожусь сыном, или отцом, или черт знает чем?
Дюваль не отвечал — он пристально рассматривал перстень на пальце Эдит, словно видел его впервые.
Ответил шоколадный Тони. Взяв Джемса за рукав, он сказал:
— Ты мой второй отец.
* * *
Таким образом, читатель узнал теперь все, что хотел. Он уже догадался, что история с Лейнами в Антриме произошла двадцать лет с лишним назад, когда Гарри еще ползал по полу и устраивал в уголке сернокислотный завод.