— Его высочество и герцог Бакингем весьма благоволят лорду Дэлгарно, как мне кажется? — заметил золотых дел мастер.
— Да, это так, — ответил граф. — Дай бог, чтобы это было на пользу всем троим. Принц справедлив и беспристрастен в своих чувствах, несмотря на холодные, надменные манеры, и очень упрям в достижении самых пустячных целей, а герцог, смелый и благородный, великодушный и откровенный, в то же время вспыльчив и честолюбив. Дэлгарно не обладает ни одним из этих пороков, а его собственные может исправить общество, в котором он вращается. А вот и он.
Лорд Дэлгарно показался в глубине аллеи и медленно шел по направлению к скамейке, на которой сидел его отец со своими гостями, так что Найджел мог на досуге рассмотреть его лицо и фигуру. Он был одет с почти чрезмерной тщательностью; роскошный костюм по моде того времени выгодно оттенял его молодость — на вид ему было лет двадцать пять, — его благородную осанку и тонкие черты лица, в котором нетрудно было обнаружить сходство с мужественной внешностью его отца, смягченной, однако, более привычным для него выражением придворной учтивости, которой непреклонный граф редко удостаивал окружавших его людей. У него были любезные и непринужденные манеры, чуждые гордости или церемонности, и, уж конечно, его никак нельзя было обвинить в холодной надменности или в необузданной вспыльчивости; таким образом, отец Дэлгарно был прав, когда говорил об отсутствии у него тех пороков, которые он приписывал характерам принца и его фаворита, герцога Бакингема.
В то время как старый граф представлял сыну своего молодого знакомого, лорда Гленварлоха, выражая надежду, что он обретет его любовь и уважение, Найджел пристально наблюдал за лицом лорда Дэлгарно, стараясь обнаружить в нем признаки того скрытого нерасположения, на которое, видимо, намекал король в одном из брошенных вскользь замечаний, нерасположения, вызванного столкновением интересов могущественного герцога Бакингема с интересами его нового друга. Но он не смог обнаружить ничего подобного. Напротив, лорд Дэлгарно встретил своего нового знакомого с чистосердечной искренностью и любезностью, которая сразу завоевывает сердце бесхитростной юности.
Едва ли нужно говорить о том, что его искренние и дружественные слова с радостью были восприняты Найджелом Олифантом. В течение многих месяцев обстоятельства лишали двадцатидвухлетнего юношу возможности беседовать со своими сверстниками. Когда после внезапной смерти отца он вернулся из Нидерландов в Шотландию, он оказался, по-видимому, безнадежно запутанным во всяких судебных делах, которые грозили привести к утрате его родового поместья, служившего опорой для унаследованного им титула. Искреннее горе в дни траура, оскорбленная гордость, чувство горечи от неожиданного и незаслуженного несчастья, а также неуверенность в исходе тяжбы — все это заставило молодого лорда Гленварлоха вести во время пребывания в Шотландии весьма уединенный и скромный образ жизни. Читатель уже знает, как он проводил время в Лондоне. Но эта печальная и замкнутая жизнь не соответствовала ни его возрасту, ни его веселому, общительному нраву. Поэтому он с искренней радостью откликнулся на изъявления дружбы молодого человека его возраста и звания, и после того как он обменялся с лордом Дэлгарно несколькими словами и знаками, при помощи которых, так же как при помощи масонских знаков, юноши узнают взаимное желание понравиться друг другу, казалось, что оба молодых лорда давно уже знакомы.
Как раз в тот момент, когда между двумя юношами установилось это молчаливое взаимопонимание, в аллее показался один из слуг лорда Хантинглена, с торжественным видом сопровождавший какого-то человека в черном клеенчатом плаще, следовавшего за ним довольно быстрым шагом, если принять во внимание, что в соответствии со своими представлениями о почтительности и приличии он согнул тело параллельно горизонту с того момента, как увидел общество, перед которым должен был предстать.
— А это что еще за чучело гороховое, — воскликнул старый лорд, сохранивший отличный аппетит и нетерпеливость шотландского барона, несмотря на длительную разлуку со своей родиной, — и почему это повар Джон, чтоб ему провалиться, опаздывает с обедом?
— Мне кажется, мы сами виноваты в появлении этого непрошеного гостя, — сказал Джордж Гериот. — Это стряпчий, которого мы хотели видеть. Подними-ка голову, любезный, и взгляни нам прямо в глаза, как подобает честному человеку, а не лезь на нас с опущенной башкой, словно таран.
Стряпчий поднял голову, подобно автомату, повинующемуся внезапному толчку спущенной пружины. Но как это ни странно, ни поспешность, с которой он выполнил приказание своего покровителя, явившись по делу, как было указано в послании мейстера Гериота, весьма важному и не терпящему отлагательства, ни даже опущенная чуть ли не до земли голова и согбенная поза, которую он, несомненно из смирения, принял с той минуты, как ступил на землю графа Хантинглена, не могли вызвать краску на его лице. От быстрой ходьбы и неудобной позы на лбу у него выступили капли пота, но его щеки по-прежнему были бледны как воск, и, что было еще удивительнее, даже его волосы, когда он поднял голову, свисали по обеим сторонам лица такие же прямые, гладкие и аккуратно причесанные, как в тот момент, когда он, сидя за своей скромной конторкой, впервые предстал перед взором наших читателей.
При виде этой нелепой пуританской фигуры, напоминавшей обтянутый кожей скелет, лорд Дэлгарно не мог удержаться от приглушенного смеха и шепнул на ухо лорду Гленварлоху:
Найджел слишком мало был знаком с английским театром, чтобы понять цитату, ставшую в Лондоне уже ходячей поговоркой.
Лорд Дэлгарно увидел, что его не поняли, и продолжал:
— Судя по физиономии, этот молодец либо святой, либо лицемерный плут, а я такого мнения о человеческой натуре, что всегда подозреваю худшее. Но, кажется, они заняты серьезным делом. Не хотите ли прогуляться со мной по саду, милорд, или вы предпочитаете участвовать в этом важном совещании?
— Я охотно пройдусь с вами, милорд, — ответил Найджел, и они уже повернулись, чтобы идти, когда Джордж Гериот, со свойственной его профессии педантичностью, заметил, что «так как это дело касается лорда Гленварлоха, ему лучше было бы остаться, чтобы основательно ознакомиться с ним и участвовать в его обсуждении».
— В моем присутствии нет никакой необходимости, мой дорогой лорд… и мой лучший друг, мейстер Гериот, — сказал молодой аристократ. — Я все равно ничего не пойму и буду лишь мешать вам своим невежеством в подобных делах; я только смогу сказать в конце, как я говорю сейчас, вначале, что я не дерзну взять кормило из рук бывалых кормчих; они привели мой корабль ко входу в тихую гавань, которую я уже не надеялся увидеть. Я скреплю своей подписью и печатью все, что вы найдете нужным предложить мне, а краткое объяснение мейстера Гериота, если он ради меня возьмет на себя этот труд, гораздо лучше познакомит меня с содержанием этих бумаг, нежели тысяча ученых слов и судейских выражений столь искусной особы.
— Он прав, — сказал лорд Хантинглен, — наш юный друг прав, доверив это дело вам и мне, мейстер Джордж Гериот. Он не обманется в своем доверии.
Мейстер Джордж Гериот долго смотрел вслед двум молодым людям, идущим по аллее рука об руку, и наконец сказал:
— Он действительно не обманется в своем доверии, как совершенно справедливо изволили заметить ваша светлость, но тем не менее он идет по неправильному пути, ибо каждый человек должен быть знаком со своими собственными делами, если у него есть дела, которыми стоит заниматься.
После этого замечания они вместе со стряпчим занялись просмотром различных бумаг и составлением документов, которые должны были дать достаточную гарантию тому, кто ссудит деньги, и в то же время сохранить за молодым лордом право выкупа своего родового поместья при том условии, что он достанет для этого необходимые средства, получив ожидаемое возмещение долга из шотландского казначейства или каким-нибудь другим путем. Но незачем вдаваться в такие подробности. Нелишне, однако, для характеристики упомянуть о том, что Гериот вникал в мельчайшие подробности дела с тщательностью, указывающей на то, что опыт научил его разбираться даже в лабиринте шотландских законов о передаче имущества, и что граф Хантинглен, хотя и не столь хорошо знакомый с юридическими формальностями, не пропускал ни одного пункта в составляемых документах до тех пор, пока не получал хотя бы общего, но вполне ясного представления о его значении и уместности.
В своих благожелательных намерениях по отношению к молодому лорду Гленварлоху они нашли отличного помощника в лице искусного и весьма ревностного стряпчего, которому Гериот поручил это Дело, самое значительное, каким Эндрю приходилось заниматься когда-либо в своей жизни и подробности которого к тому же обсуждались в его присутствии между настоящим графом и человеком, чье богатство и чья репутация давали ему право стать олдерменом в своем квартале, а со временем, быть может, и лорд-мэром.
Пока они были заняты оживленной деловой беседой, за которой добрый граф забыл даже о призывах своего желудка и о задержке с обедом, озабоченный тем, чтобы стряпчий получил надлежащие инструкции и чтобы все было тщательно взвешено и обсуждено, прежде чем отпустить его для переписки набело необходимых документов, оба юноши прогуливались вместе по террасе, возвышавшейся над рекой, и разговаривали о вещах, которыми лорд Дэлгарно, старший и более опытный из них, стремился заинтересовать своего нового друга.
Разумеется, разговор зашел о развлечениях придворной жизни, и лорд Дэлгарно выразил немалое удивление, узнав, что Найджел предполагает немедленно вернуться в Шотландию.
— Вы шутите, — сказал он. — Незачем скрывать, что при дворе все только и говорят о необычайном успехе вашего дела, вопреки, как утверждают, желаниям самого влиятельного человека на горизонте Уайтхолла. Все думают о вас, говорят о вас, не сводят с вас глаз, спрашивают друг друга, кто этот молодой шотландский лорд, достигший столь многого в один день. Они перешептываются, гадая о том, как долго счастье будет сопутствовать вам и на какую высоту оно вознесет вас. И, несмотря на все это, вы хотите вернуться в Шотландию, есть грубые овсяные лепешки, испеченные на