- Нет, бросать ее там мы не будем.
- Да почему же? Ведь стоит им тебя увидеть, и они скинут ее тебе обратно на руки. Они выбирают, с кем им возиться, а с кем - нет. Но давай действовать с умом. Я войду первым и разузнаю насчет доктора.
Однако вошли мы все разом. Ждать, оставаясь с ней в машине, я не мог. Я был преисполнен решимости так или иначе заставить их принять ее, если они не хотят, чтобы я начал крушить мебель и буйствовать. Втроем мы очутились в пустом приемном покое. Я ухватил за отворот униформы выросшего на нашем пути санитара. Тот вывернулся из моих рук и вильнул в сторону, а Падилла возмущенно бросил:
- Что ты делаешь! Побойся Бога! Так только все испортишь! Сядьте здесь, а я пока узнаю, дежурит ли мой приятель.
Мими сникла, прислонившись ко мне, и я почувствовал щекой, какая она горячая. Сидеть без опоры она теперь не могла, и я ее поддерживал, пока не привезли каталку.
Падилла исчез, и отвечать на вопросы, точно задержанному преступнику, пришлось мне. Появился и дежурный полицейский. Он вошел вместе с санитаром из боковой двери, на которой была изображена чашка кофе. Полицейский был в форме и даже при дубинке.
- Расскажите, что произошло, - сказал доктор в приемном покое.
- Вместо того чтобы меня допрашивать, почему бы вам не заняться больной?
- Вы ударили санитара? - спросил полицейский. - Он кинулся на вас?
- Кинулся, но не ударил.
Тут коп заметил мой смокинг, и подбородок его вытянулся, выглянув из жирных складок шеи.
- Что с этой женщиной? Вы ее муж? На ее руке нет кольца. Может, вы родственник или просто друг?
- Ну а Мими? Она что, без сознания? Ответить не может?
- Нет, она в сознании. А отвечать не хочет.
Вернулся Падилла. Впереди него поспешал доктор.
- Несите ее сюда, - сказал он, - осмотрим ее, насколько это возможно.
Мэнни бросил на меня победный взгляд.
Растолкав уже собравшуюся вокруг нас омерзительную толпу любопытных, только и ждущих случая поглазеть на чужое горе, мы последовали за доктором.
По дороге Мэнни излагал нашу версию:
- Она сама это сделала. Она простая работница и не может позволить себе ребенка.
- Каким образом она это сделала?
- Каким-то подходящим инструментом, я думаю. Женщины разбираются в этом куда лучше. Их учит жизнь.
- Да, я сталкивался с подобными лихорадками. Как и с лживыми объяснениями, что крайне неприятно, но если женщина остается в живых, мы обычно не ищем того, кто произвел аборт. К чему дискредитировать профессию?
- А на первый взгляд как она вам?
- Большая кровопотеря. Это все, что я могу пока сказать. Кто этот второй парнишка, который так волнуется?
- Ее друг.
- Вот ударь он санитара по-настоящему, встретил бы Новый год в кутузке. А почему он так вырядился?
- Да, а как же твое свидание-то? - спохватился Падилла. Лицо его испуганно вытянулось, рука невольно метнулась ко рту. Бесшумные стрелки электрических часов в сверкающей чистотой комнате, куда мы вошли, показывали девятый час.
- Сначала я должен выяснить, что с Мими.
- Поезжай. Так будет лучше. А я останусь. У меня же нет свидания. И Новый год я, так или иначе, встречаю дома. Доктор не считает, что все так уж плохо. Куда вы с ней собрались?
- На бал в «Эджуотере».
- Да, состояние объясняется главным образом большой кровопотерей, а также инфекцией, внесенной, как я думаю, в ходе операции на брюшной полости, - сказал доктор, вернувшись. - Где ей это сделали?
- Она сама вам все расскажет, если захочет, - сказал я. - Я просто не знаю.
- А что вы вообще знаете? Например, кто оплатит ее пребывание здесь?
- Деньги есть, - вмешался Падилла. - Разве вы не видите, какая на ней хорошая одежда! - Он повернулся ко мне, крайне обеспокоенный: - Так ты уходишь или нет? Знаете, этот парень помолвлен с дочкой миллионера и под Новый год заставляет ее ждать!
- Выпишите мне пропуск, пожалуйста, чтобы попозже я мог вернуться и побыть с Мими, - попросил я доктора. Он недоуменно перевел взгляд на Падиллу, а я продолжил: - Ей- богу, док, давайте без проволочек, выпишите мне эту бумажку! Ну что такого страшного, если я вернусь? Да я бы вам рассказал всю эту злосчастную историю, только нет времени!
- Выпишите, чего вам стоит, вас же не убудет! - вступился за меня Падилла.
- Моя подпись на входе не котируется, - сказал доктор. - Но до утра я дежурю, поэтому просто зайдете и спросите меня. Моя фамилия Каслмен.
- Возможно, это будет не слишком поздно, - сказал я.
Я не сомневался, что сплетня, пущенная Келли Вайнтрау-
бом, уже достигла ушей дядюшки Чарли Магнуса. Но при этом полагал, что ни он, ни его жена еще не говорили с Люси. Не в предновогодний же вечер ей это сообщать, когда она собирается на бал! А вот позже они мне хорошо дадут по заднице. Но почему все-таки она попросила меня приехать на час раньше? Ведь до десяти бал не начнется. Я позвонил ей еще раз.
- Ждешь меня?
- Конечно, жду. Где ты находишься?
- Недалеко от тебя.
- А чем ты занят?
- Да вот пришлось задержаться в одном месте… Я уже еду!
- Поскорее, пожалуйста!
Над этой последней ее фразой я размышлял уже в машине. В ней не было любовного пыла, нетерпения, свойственного любовникам, не было нежности, как, впрочем, и жесткости. Не вписавшись в поворот на подъездную аллею, я последним усилием резко вывернул руль и прямо по грязи, задевая кусты, задним ходом подъехал к портику. Гремя стоптанными каблуками уличных ботинок - переобуться забыл, - я подошел к зеркалу в холле, чтобы поправить свой черный галстук, и там, в стекле, увидел за шторой дядю Чарли - выпяченный живот, носки туфель нацелены на меня; он сидя ждал среди восточной пышности гостиной с ее пестрым смешением бронзы, шерсти и всего, что делало это место средоточием силы и власти, а по бокам от него расположились Люси, ее мать и Сэм.
Похоже, против меня выставлена хорошо оснащенная боевая машина. Я был вынужден прийти, чтобы не огорчать Люси, теплое чувство к которой, оставайся у меня шанс, могло засиять новым светом. Я ожидал недобрых взглядов и язвительных намеков, но мог и пренебречь ими, защищенный, как броней, другой, большей моей бедой и тревогой, к тому же я не желал, чтобы на мне оставалось клеймо сластолюбца, клятвопреступника и притворщика, жертвы этих или каких- то иных пороков, которые они во мне подозревали. И потому был совершенно спокоен, полагая, что главное тут Люси, а мысль о выгоде совсем ни при чем: ведь я могу быть независимым от братьев, родственников, да и всех прочих, если чувство ее, как она всегда уверяла, истинно и она меня любит.
Но вот тут-то меня и подстерегал удар, поскольку, не зная всего ей сказанного, я понял, что с Люси провели работу.
Вместо того чтобы встать и поцеловать жениха, Люси, не поднимаясь с кресла, встретила меня широкой улыбкой, и эта странная улыбка - беглый и изящный росчерк любезности, выполненный губной помадой, - показалась мне знаменательной, она ширилась перевернутой воронкой, щелью, ведущей в зловещую пропасть, в шестой круг ада, уготованный еретикам.
Зарождаясь, эта странная улыбка рассекала, раскалывала лицо. Ах, это лицо, милое, лелеемое - чудесный представитель тела, умеющего порой, в приступе гордыни или пресытившись, лишить его чрезвычайных своих полномочий.
Искусственность ее вымученной манеры свидетельствовала, что родительские доводы оказались убедительными и решение принято. Мне оставалось только ретироваться. Но собравшиеся среди всей этой пестрой роскоши хранили молчание, и повода повернуться и уйти у меня не было. Я все еще являлся женихом, прибывшим при полном на первый взгляд параде и в крахмальном, как у мальчика-хориста на воскресной службе, воротничке в совершенной готовности и с единственным намерением сопроводить невесту на бал.
- Почему бы вам не присесть? - сказала миссис Магнус.
- Я считал, что мы сразу поедем.
- Ну, Люси! - произнес отец.
И, как по команде, она проговорила:
- Я не поеду с тобой, Оги.
- И сейчас, и вообще, - подсказал отец.
- И никогда.
- На бал ты отправишься с Сэмом!
- Но ведь я за этим приехал!
- Нет, если уж делать такие вещи, то сразу и решительно, - заявила миссис Магнус. - Простите, Оги, лично я не желаю вам зла, но научитесь держать себя в узде. Еще не все потеряно. Вы красивый и неглупый молодой человек. Против вашей семьи я ничего не имею. И уважаю вашего брата. Но не о таком муже для Люси мы мечтали.
- Может, стоит спросить и Люси, о чем мечтала она? - Горло мне перехватила ярость.
Но притязания миссис Магнус на величавое достоинство и неторопливую рассудительность вызвали у ее супруга лишь нетерпеливое раздражение.
- Никаких денег, если она за вас выскочит! - буркнул он.
- Ну, Люси, разве это так уж важно для тебя или меня?
Ее улыбка стала еще шире, и смысл ее можно было свести
к одной-единственной сентенции: если, пылая страстью к ней, я и ухитрился изливать свой пыл на кого-то другого, то теперь это не имеет совершенно никакого значения, ибо Люси - дочь своего отца и ею останется, пусть даже все эти объятия в полумраке машины или гостиной, эти трепетные касания пальцев, губ и языков заставляли ее на время терять голову и вести себя неосмотрительно и опрометчиво.
Дальнейшая беседа запомнилась мне плохо. Каким-то образом всплыла тема разбитой машины. Люси созналась в этом преступлении, и отец, как и следовало ожидать, заверил ее, что машина будет починена. Слава Богу, пострадала только машина, а все другое цело. Этот исполненный изящества намек показался ему крайне забавным; развеселившись, он хохотнул, тем самым потопив суровость и досаду в живейшей отцовской радости от факта, что дочь его сохранила девственность. Находиться там долее было незачем. Когда я надевал пальто в холле, ко мне вышел Сэм и предупредил, что, если я отныне хоть на шаг приближусь к его сестре, он проломит мне башку, но вся его суровость и грозная волосатость остались втуне, не произведя на меня впечатления.