– Подойди-ка сюда, – позвал меня отец Люси, как выяснилось, для подробного допроса. – Чем ты занимаешься? – спросил он, подмигивая.
За меня ответил Саймон:
– Он в книжном бизнесе. Хочет накопить деньжат и окончить университет.
– Заткнись, сосунок, – оборвал его тот. – Я спрашиваю не тебя. Так чем ты занимаешься?
– Книжным бизнесом, как и сказал Саймон. – Я боялся, что подозрительность прозорливого старика все раскроет – мое воровство, странное жилище у Оуэнса, чудаковатых друзей. Для него книжный бизнес ассоциировался с голодающими продавцами Пятикнижия, в длинных бородах которых кишмя кишели вши, а ноги были обмотаны мешковиной.
– К черту ученье! Теперь учатся до седых волос. А на кого ты учишься? На юриста? Хорошо. Эти жулики нам пригодятся. Мои сыновья не ходят в школу. Дочки ходят, пока это хранит их от греха.
– Оги собирается пойти на юридический, – сообщил Саймон матери Люси.
– Да, – подтвердил я.
– Отлично, отлично, отлично, – сообщил дядя Чарли, допрос окончился, он отвернулся, и мы больше не видели его толстокожее лицо. Теперь он угрожал заботой дочери Люси, которая послала ему одну из своих улыбок. Я понимал, что она тем самым обещала во всем его слушаться, а он в ответ – выполнять все ее законные требования.
На меня странно посматривала и моя невестка Шарлотта – взгляд был теплый, вопрошающий и какой-то безнадежный. Я не сомневался, что к этому времени она узнала о Саймоне нечто нехорошее, и, возможно, искала во мне то же самое. Наверное, прикидывала, насколько Люси может мне доверять.
Тем временем Келли Вайнтрауб заметил:
– А у этого Оги глаза блудника.
Эти слова из старших услышал только я и внимательно посмотрел на него, соображая, хотел ли мне навредить или только дурачился этот красивый, сексуально озабоченный молодой человек с прилизанными волосами и мягким подбородком.
– Знаю я таких, – сказал он.
И тут я вспомнил его – он не слишком изменился с тех пор, как мы последний раз виделись на школьном дворе.
– У тебя был маленький брат Джордж.
– Он и сейчас есть. Только уже не маленький, – ответил я. – Он большой и живет на юге штата.
– Где? В Мантено?
– Нет, в другом городе, неподалеку от Пинкнивилля. Знаешь ту часть штата? – Сам я там не был. Туда ездил только Саймон: Ренлинги не отпустили меня.
– Нет, не знаю. Но Джорджа помню.
– Я тебя тоже помню, ты еще катался на вагонах-рефрижераторах. – Я пожал плечами, улыбаясь. Глупо с его стороны видеть во мне угрозу. Он решил, что может вставить Саймону палку в колеса. Кишка тонка.
– Конечно, Шарлотта знает, – сказал Саймон, когда я пересказал ему наш разговор с Келли Вайнтраубом. – Зачем делать из этого секрет? Она даже предлагает перевести Джорджа в частное заведение. Не беспокойся, на этого придурка никто не обращает внимания. Он здесь не котируется. Я его первый узнал, и потому имел преимущество. Оставь его мне. Поверь, они еще будут есть с моей руки. Слушай меня, и у тебя тоже все образуется. Ты произвел хорошее впечатление.
Я быстро понял, какую власть получил он над ними. Саймон не шутил, говоря, что имеет насчет меня планы, и несколько раз в неделю брал на свои встречи – мы обедали с дядьями и кузенами в дорогих ресторанах и клубах. Саймон уверенно с ними держался, ни в чем не уступая – ни в шутках, ни в спорах, а когда нас не слышали, презрительно отзывался о новых родственниках. Я заметил, что он превратился в яростного спорщика: ни с кем не соглашался ни по одному вопросу. Спор мог идти о портных, артистах, борцах-тяжеловесах или политиках – двигаясь вперед, он изучал все. Он раздражался, даже когда шутил; официанты боялись его: чуть что, блюда отправлялись обратно на кухню – правда, чаевые он оставлял немалые. Похоже, Саймон совсем не дорожил деньгами – теперь он всегда имел при себе большие суммы, – но на самом деле следил за тратами и убеждал меня, что знает, как себя вести.
– Находясь среди этих людей, ты должен тратить. Если заметят, что ты экономишь, потеряешь авторитет. А мне необходимо производить хорошее впечатление. Эти люди всех знают, я же собираюсь открыть собственное дело, и они мне сейчас нужны. Эти раблезианские обеды, поездки в ночные клубы «Шез-Паре» и «Гласс-Дерби» доказывают, что я могу поддерживать их уровень, а это самое главное. С чужими они дел не имеют. Теперь понимаешь, почему такой слизняк, как Келли Вайнтрауб, столь непопулярен. Он не может себе позволить обедать в престижных местах, купить билет в «Шез-Паре» так, чтобы никто не почувствовал неловкость, ведь это ему явно не по карману: все знают, сколько он зарабатывает. Он ничего собой не представляет, и с ним никто не считается. Но я-то ему все припомню, – зло пообещал Саймон.
У него было с кем свести счеты. Значились в этом списке Сисси и Пятижильный? Думаю, да.
– Слушай, пойдем со мной, – предложил Саймон. – Подстрижемся.
Мы подкатили к «Палмер-хаусу» и спустились в сияющий великолепием парикмахерский зал. Если бы работник-негр не подхватил превосходное английское пальто, которое Саймон небрежно сбросил с плеч, оно упало бы на пол. Мы уселись перед огромными зеркалами в большие удобные кресла, достойные епископов, и нас стали всячески ублажать, мыть головы шампунями. Саймон то сердился, то пел; ему сделали маникюр, он хотел попробовать все и не просто уговаривал, а заставлял меня следовать его примеру.
Так получилось, что мне пришлось пройти самый настоящий и очень строгий экзамен перед собственным братом. Мои каблуки не должны были расходиться более чем на восемь дюймов, отворотам на брюках следовало доходить точно до туфель; он снабдил меня галстуками – выбросил мои и повесил на вешалку новую дюжину по собственному выбору. Саймон становился страшен, если ему казалось, что я ношу одежду не так, как он велел. К элегантным вещам я потерял интерес со времен Эванстона. Я ждал, что Мими высмеет меня за маникюр. О ногтях я особенно не заботился, но для книжного вора уход за ними оказался ценным качеством. Глядя на мои галстуки и ногти, кто мог заподозрить меня в краже? Воровать я, естественно, не бросил. Маму мне больше не приходилось содержать – заботился о ней Саймон. Но хотя он и платил за меня повсюду, все равно находиться рядом с ним было дороговато. Иногда требовалось дать на чай, купить напитки, сигары или букетики на корсаж для Шарлотты; из прачечной и чистки теперь тоже присылали больше счетов. Кроме того, иногда субботними вечерами я ходил с Падиллой и нашими друзьями на Лейк-парк-авеню. И еще я старался скопить деньги на восстановление в университете. Хитрый Саймон давал мне немного наличных – в основном покупал вещи. Он хотел приучить меня к дорогим потребностям, чтобы мне самому захотелось разбогатеть. А когда я стану клянчить у него, он и поймает меня на удочку.
Из парикмахерской мы поехали к «Филду» и купили около дюжины сорочек, итальянское нижнее белье, слаксы, обувь; всего этого у него было в избытке: я видел полные всякого добра ящики, шкафы, полки, но он продолжал делать покупки. Частично это объяснялось тем, что в свое время он стоял по другую сторону прилавка или помогал примерять туфли, а кроме того, искушал меня. Впрочем, и в парикмахерской, и в магазинах Саймон старался взбодриться; спал он плохо, выглядел вялым и больным, а однажды, заехав за мной, закрылся в туалете и там плакал. После этого он уже не поднимался наверх и сигналил под окнами, вызывая меня. Он сказал:
– Не выношу твое жилье, там не убирают. Ты уверен, что в квартире нет насекомых? И уборная грязная. Как ты только туда ходишь?
Вскоре он стал говорить о моей квартире с тем же подозрением и определенным подтекстом, что и о моей внешности:
– Когда ты покинешь эту крысиную нору? Такие места – рассадники болезней и эпидемий!
В конце концов он перестал приезжать. Если хотел меня видеть, звонил, иногда присылал телеграммы. Поначалу он настаивал, чтобы я всегда был рядом. В тот раз мы бродили по сверкающему универмагу, обдуваемые теплым ветерком вентиляторов, а потом он, в новом галстуке, поехал на Вест-стрит, находясь в приподнятом настроении, и вдруг все изменилось: Саймон нажал на газ – должно быть, представлял, что мчится на предельной скорости. Но когда автомобиль, с визгом повернув за угол, обрел равновесие, Саймон тоже пришел в себя. Однако по тому, как он вел машину, как яростно спорил, было видно, что мысли о самоубийстве не покидают его; под сиденьем он всегда держал баллонный ключ на случай разборок на дорогах, ругался на улице при малейшем поводе, ездил на красный свет и разгонял испуганных пешеходов. Правда заключалась в том, что его карманы были полны денег, – аванс за обещание стать богачом, которое должно было исполниться.
Весной он арендовал площадку – в конце угольного сезона. На ней не было транспортной ленты, только длинный отрезок узкоколейки, и начавшиеся дожди превратили весь двор в болото. Пришлось откачивать воду. Первый уголь сгрузили прямо в жижу. Офис выглядел как лачуга, платформа весов требовала дорогостоящей починки. Несколько тысяч долларов быстро кончились, пришлось занимать; Саймон взял кредит на работу с брокерами, и проценты требовалось платить в срок. Помог дядя Чарли, но и перед ним были обязательства.
Кроме того, Саймон положил большое жалованье менеджеру и весовщику Хэппи Келлерману, которого увел из крупной вест-сайдской компании. Он взял бы на это место меня (может, платил бы чуть меньше), если бы я что-то смыслил в работе. Поэтому он настаивал, чтобы я приходил учиться у Хэппи, что я и делал, проводя много времени в офисе: не смог ему отказать, когда он схватил меня за руку – в уголки потрескавшихся губ набилась грязь – и низким, хриплым, злым голосом, казавшимся пьяным из-за длительного нервного напряжения, прошипел:
– Мне нужен человек, которому можно доверять. Нужен!
Однако вряд ли Хэппи в чем-то мог его подвести. Это был пивной saufer[167], плюгавый, сутулый, юморной, сморщенный, слабый и гнусавый, с жирными пятнами на брюках; вздернутый нос придавал ему обиженный и робкий вид; круглые хитрые глазки говорили, что у него есть защитники. Он tio listo