Хотя путь через Торресов пролив значительно сокращает расстояние между восточным берегом Австралии и большими Малайскими островами, этот маршрут гораздо опаснее. Шутка ли, в самом деле, пробраться через целую сеть островков, отмелей и рифов, которыми усеяно Коралловое море и где вдобавок течение так бурно, что это место справедливо считается одним из самых опасных на земном шаре. Невозможно ни обозначить с точностью все рифы, торчащие из воды в этом проливе длиною сто шестьдесят километров, ни провести точной береговой линии: и берега, и рифы постоянно меняют свои очертания. Поэтому корабли здесь чрезвычайно редки, несмотря на всю смелость английских мореплавателей, у которых есть то преимущество перед американскими, что они умеют быть осторожными, когда нужно.
Из этого, однако, не следует, что Буби-Айленд посещают только какие-нибудь заблудившиеся корабли или что моряки Соединенного Королевства плавают из Австралии на север только обходной дорогой. Вовсе нет. Парусные корабли совершают четыре раза в год служебные рейсы между Батавией и Сиднеем. Два корабля, пользуясь северо-западным муссоном, дующим с октября по апрель, отправляются из Батавии в ноябре и в марте и приходят в Сидней за двадцативосьмидневный срок. Юго-восточный муссон, дующий с апреля по октябрь, позволяет этим кораблям, отправляясь в мае и сентябре, совершить за такое же время обратный рейс из Сиднея в Батавию. Эти суда, бесстрашно входящие в Торресов пролив, всегда останавливаются у острова Буби. Кроме того, такой же переезд три раза в год осуществляют паровые суда «Fastern and Australien Mail Steam Company», поддерживая связь между этими безотрадными местами и остальным миром. Выходит, стало быть, что убежище для потерпевших кораблекрушение не так уж заброшенно, как может показаться сначала. Но в любом случае каждый, кто попадет на этот остров, должен просидеть на нем самое малое два месяца, и то еще при благоприятных обстоятельствах. Понятно, что эти шестьдесят дней могут иногда показаться чересчур длинными. Пьер и Фрике досадовали еще и потому, что они ничего не знали о периодических рейсах английских кораблей и не могли даже приблизительно рассчитать, когда наступит час их освобождения.
Парижанин сунул письмо в мешок, находившийся в бочке. До сих пор он ни разу не заглянул в него, полагая, что мешок пуст. Да и вообще Фрике был человек очень скромный. Однако, опуская письмо, он, по привычке моряка, скромный багаж которого часто подвергается нападению тараканов, встряхнул мешок, чтобы выгнать из него бесцеремонных насекомых, прожорливость которых не щадит ничего. К его удивлению, из мешка выпали два письма.
Он машинально взглянул на адреса. Почерк был твердый и угловатый, как будто английский или немецкий. На одном конверте было написано: «Господину Венсану Боскарену, Париж, улица Руссо».
— Хотелось бы мне побывать там, куда рано или поздно придет это письмо, — сказал он с оттенком грусти. — Я не завистлив, но этому письму завидую. Ну, французское послание, отправляйся вместе с моим письмом к жандарму. Что касается другого…
Взглянув на адрес второго письма, он вскрикнул от изумления:
— Гром и молния!.. Нет, уж это слишком… Надеюсь, я не во сне и не в бреду. Пьер, Пьер!..
Бретонец не слушал, уставившись на горизонт. Вдруг он бросил вверх свою шапку, забывая о знойном тропическом солнце, и начал выделывать самые забористые коленца, точно итальянец, увлеченный звуками тарантеллы.
— Слушай, боцман!.. Эй, послушай, Пьер!.. Знаешь, кому это письмо?..
— Ну тебя с твоим письмом!.. Сунь его в ящик!.. Тысяча залпов! Его нынче же вынут оттуда и увезут.
— Ты в своем уме?
— Я-то в своем, а ты смотри не помешайся от радости, мой мальчик.
— Да что случилось?
— Эх ты. Сразу видно, что ты не лазил по мачте на трехпалубном корабле. Где же тебе заметить!
— Да что заметить?
— Парус, мой мальчик, парус!
— Парус?.. Ты видишь парус?
— Слава богу, я не стану говорить наобум. Стало быть, парус, если я говорю. Вглядись хорошенько, сам увидишь.
— Да, правда, — отвечал молодой человек, на подвижном лице которого отразилось сильное волнение.
— То-то же!.. Через пять минут покажется и корабль… А! Это шхуна. Бьюсь об заклад, что голландская, с таким же круглым брюхом, как и у любителей пива, что на ней едут.
Гонимый ветром и течением корабль подвигался быстро, искусно огибая коралловые утесы. Скоро на нем был поднят флаг. Пьер сказал правду: судно было голландское. Это было заметно по развернувшемуся трехцветному флагу, с такими же цветами — белым, синим и красным, — как и французский флаг, только расположенными горизонтально.
— Неплохо, — сказал Пьер. — Я очень рад попасть на голландское судно. Голландцы — хорошие моряки и храбрые матросы; с ними можно столковаться.
Шхуна легла в дрейф в двух кабельтовых от берега: от нее проворно отделилась шлюпка и понеслась к островку. Шлюпка не успела причалить, как один из сидевших в ней обратился к нашим приятелям с вопросом на незнакомом языке.
— Черт побери, если мы понимаем эту тарабарщину… А объясниться все-таки нужно. Мы — французы. Не говорит ли кто-нибудь из вас, господа, на нашем языке?
— Я говорю, — отвечал один голландец. — Полагаю, что для вас лучше всего уехать отсюда?
— Я тоже так думаю, — в один голос ответили Пьер и Фрике.
— А если так — на борт! Скоро начнется отлив, и нам нельзя терять времени.
Наши приятели не заставили повторять два раза это приятное приглашение. Они явились в Убежище едва ли не в костюме Адама — сборы их были непродолжительны, и через несколько минут они сидели в шлюпке.
Когда шлюпка подошла к шхуне, был спущен трап, по которому приятели взобрались с ловкостью бывалых людей. Голландские матросы приняли их на палубе с радушием, которое моряки всегда оказывают потерпевшим крушение, помня, что и им самим каждую минуту угрожает такая же участь.
Капитан велел поставить паруса по ветру, не заботясь о почтовом ящике. Эта особенность не ускользнула от Фрике и показалась ему совершенно не согласной ни с международным правом вообще, ни с инструкциями, написанными в реестровой книге Убежища, в частности.
Когда маневры были окончены, капитан пригласил пассажиров к себе в каюту и пожелал узнать, какими судьбами попали они на Буби-Айленд. Фрике кратко пересказал историю их приключений, осторожно умолчав о действиях капитана-американца, описал кораблекрушение, переезд от острова Вудларк до Новой Гвинеи и закончил рассказом о последнем пребывании у австралийцев.
Капитан, добродушный толстяк с коротко остриженными волосами и загорелым лицом, круглый, как бочка, при всей своей фанатичности не мог не выразить удивления, выслушав этот поразительный рассказ.
Закончив восклицания, он прибавил с добродушием и сердечностью моряка:
— Я вдвойне рад, что случай привел меня на Буби-Айленд. Я не хотел заезжать сюда, а просто маневрировал, когда вас заметил вахтенный. Не случись этого, сидеть бы вам до марта, покуда не пришел бы парусный корабль, идущий из Батавии в Сидней. А раз вам нужно на Суматру, то вы потеряли бы еще месяц. Я еду не прямо на Яву, но через шесть недель все-таки надеюсь быть около этого острова, как только окончу свою погрузку… а это будет скоро. До тех пор будьте на моем корабле, как дома. Вы вольны делать, что вам угодно: хотите — работайте, хотите — смотрите на нас, как мы будем работать.
— Ну уж нет, капитан, — возразил на это Пьер де Галь, — не бывать тому, чтоб я сидел на корабле, сложа руки. Позвольте мне с моим матросом разделить труды вашего экипажа, мы хорошо будем слушаться команды.
— Как хотите, друзья мои. Это ваше дело. Повторяю: вы вольны делать, что хотите. Помогайте нам, если вам этого хочется.
— Спасибо, капитан; вы славный человек.
— Теперь, капитан, — сказал Фрике, — позвольте мне задать вам один вопрос.
— Хорошо, спрашивайте.
— Почему вы не сошли на берег расписаться в книге и взять письма из почтового ящика?
Капитан рассмеялся при этом неожиданном вопросе.
— Так и быть, я, пожалуй, скажу вам, — ответил он. — Дело очень простое. Я плаваю по морю не для славы: я простой шкипер, собственник этой шхуны и волен плавать, где хочу, и брать груз, какой мне угодно! Ну-с, а нидерландские чиновники или, как это называется по-французски, таможенные досмотрщики, любят совать нос всюду, где их не спрашивают, и ужасно бесцеремонно проверяют фрахты кораблей, чтобы обложить их пошлинами, совсем, по-моему, произвольными. Если бы я взял письма, то должен был бы передать их консульским агентам, а те непременно стали бы спрашивать, куда и откуда я еду, да что везу, и так далее. И поплатился бы я за свою любезность тем, что на мой товар посыпались бы всевозможные пошлины. Нет, я предпочитаю принимать и сдавать груз знакомым людям, в знакомых местах и без всякого таможенного досмотра… Вы поняли, конечно?
— О, вполне поняли, — сказали французы со смехом, и капитан простился с ними.
— Ну, — тихо сказал Пьер своему товарищу, — наш капитан не из простаков. Впрочем, это все-таки лучше, чем ситуация при отъезде из Макао. Американец был подлый пират. Голландец — простой контрабандист. Это прогресс. Кстати, что ты мне говорил тогда о письмах? Я помню, они тебя почему-то сильно задели за живое.
— Да, и не без причины. Угадай, кому адресовано одно из писем, находящихся в мешке? Ни за что не угадаешь.
— Откуда же я могу знать?.. Нет, не догадываюсь.
— Представь, на конверте было написано: «Сеньору Бартоломео ди Монте, в Макао».
Пьер подпрыгнул на месте, точно получил пулю в грудь.
— Человеку с рапирой!.. Шоколадному дворянчику!.. Торговцу людьми!.. Соучастнику пирата!..
— Ему самому!..
— Однако!.. Какой же дьявол мог положить письмо в бочку? Стало быть, американец, улизнув на шлюпке, побывал на острове?.. Да нет, этого не может быть. Я ничего не понимаю.