P. S. Пьер Легаль крепко жмет вам руку. 10°36′30″ южной широты и 141°35′06″ восточной долготы».
На конверте было написано: Господину О.-Ф. Барбантону. Улица Лафайет. Париж.
ГЛАВА 14
Тайны «Postal Office». — Два письма. — Адрес на конверте. — Фрике поражен. — Парус! — Голландская шхуна «Полембанг». — Радушный прием. — Что думает капитан Фабрициус ван Прет о таможенниках вообще и о нидерландских таможенниках в частности. — На этот раз они попали к контрабандистам. — Гастрономические пристрастия малайцев. — Ловцы голотурий (морских кубышек). — Трепанг — любимое национальное блюдо жителей Малайского архипелага. — По пути на Тимор.
Уныло тянулись дни, буря давно утихла, и морские просторы были удручающе однообразны. Словно оазисы в желтых песках пустыни, среди сероватых волн виднелись небольшие атоллы с их непременным ожерельем кокосовых пальм, а та движущаяся точка, в которой только опытный глаз моряка способен разглядеть верхушку корабельной мачты, так и не появлялась на горизонте. Не трудно представить себе, как томились наши друзья, считая, что этим дням не будет конца.
Проход по Торресову проливу значительно сокращает путь от восточного берега Австралии до островов Малайского архипелага, но моряков здесь подстерегают бесчисленные опасности. Не так-то просто пробраться через лабиринт островов, островков, отмелей и рифов, которыми изобилует Коралловое море, где к тому же проходит мощное течение. Невозможно нанести на карту стотридцатикилометровую береговую линию пролива, меняющего свои очертания из-за непрекращающейся работы мадрепоровых полипов. Все это делает Торресов пролив, открытый сподвижником Кироса, одним из самых опасных на нашей планете. Корабли, несмотря на мужество английских моряков, обладающих несравненным преимуществом над американскими моряками, ибо умеют быть осторожными, появляются здесь довольно редко.
Было бы ошибочно полагать, что Буби-Айленд посещают лишь сбившиеся с курса суда, а бесстрашные мореплаватели Соединенного Королевства выбирают менее опасные пути. Регулярно четыре раза в году парусники совершают рейсы между Батавией[156] и Сиднеем. Два корабля, пользуясь северо-восточным муссоном, дующим с октября по апрель, выходят из Батавии в октябре и марте; за двадцать восемь дней они достигают Сиднея, а затем благодаря юго-восточному муссону, дующему с апреля по октябрь, отправляются в обратное плавание и за те же двадцать восемь дней доходят до Батавии. Суда проходят Торресовым проливом и посещают остров Буби. Кроме того, этим маршрутом трижды в год следуют корабли «Eastern and Australian Mail Steam Company»[157]. Так что «Убежище потерпевших кораблекрушение» не такой уж забытый Богом уголок. И все-таки может пройти добрых два месяца, прежде чем нашедшие там приют робинзоны увидят своих спасителей, если, конечно, с кораблями по пути не произойдет ничего непредвиденного, а эти два месяца тянутся бесконечно долго…
Парижанин опустил письмо в находившийся в бочке мешок, который, как он полагал, был пуст. Впрочем, его содержимое, если даже предположить, что кто-то успел поместить туда свои послания, не слишком интересовало всегда уважавшего чужие тайны Фрике. Правда, по старой привычке, свойственной всем морякам, скромные пожитки которых нередко подвергаются нашествию тараканов, он вытряхнул мешок, намереваясь выгнать оттуда отличающихся редкой прожорливостью насекомых. Но вместо них на землю выпало два письма. Фрике машинально взглянул на конверты. Адреса были написаны твердым, уверенным почерком, свойственным английскому или немецкому письму. На одном из конвертов значился адрес: «Господину Венсану Бускарену, улица Жан-Жака Руссо, дом №… Париж».
— Как бы мне хотелось хоть на неделю очутиться в тех местах, куда рано или поздно попадет это письмо, — с легкой грустью проговорил он. — Я не завистлив по природе, но этому листку бумаги можно позавидовать. Ну что ж, отправляйся в путь, во Францию вместе с моей эпистолою[158] к нашему славному жандарму. Что же до второго послания…
Он даже вскрикнул, пораженный, увидев, кому адресовано второе письмо.
— Тысяча чертей!.. Неужели я брежу?! Пьер!.. Пьер!..
Но боцман, не отрывавший глаз от горизонта, вдруг подбросил в воздух свой берет и, позабыв о тропической жаре, пустился отплясывать джигу[159], выделывая при этом такие замысловатые коленца, что ему мог бы позавидовать любой итальянец.
— Полно, Пьер, послушай меня… Если бы ты только знал… это письмо…
— Да, кстати о письме, смело опускай его в почтовый ящик. Начальник почтовой службы заберет его в ближайшее время.
— Ты в своем уме?
— Конечно, моряк! Нам есть чему радоваться.
— Что же случилось, в конце концов?
— Сразу видно, дружок, что тебе не приходилось плавать на старом трехмачтовом паруснике, и ты не вглядывался в горизонт с высоты брамселя[160], иначе…
— Иначе что?
— Ты бы давно разглядел вдали, в двух милях отсюда, этот парус, вон, там, над одним из атоллов.
— Парус!.. Ты видишь парус?
— Черт побери! Я же не в кабачке «Салон Флоры», чтобы просто так, одному пуститься в пляс. Для этого должна быть серьезная причина. Ну-ка, посмотри повнимательнее, моряк!
— Да. Ты прав, — согласился с ним парижанин, лицо которого выражало сильнейшее волнение.
— Слава Богу!.. Через пять минут покажется и сам корабль. Смотри-ка, шхуна. Готов побиться об заклад, это голландское судно, один из тех морских дилижансов[161], которые бороздят морские просторы, они такие пузатые, как и их хозяева, большие любители пива.
Подгоняемая бризом и течением, искусно обходя подводные рифы, шхуна быстро приближалась к коралловому острову. Она уже подняла флаг. Пьер Легаль не ошибся. Голландский флаг, имевший те же цвета, что и французский, — красный, белый, синий, только расположенные горизонтально, — развевался высоко над кормой.
— Прекрасно, — продолжал боцман. — Я не прочь отправиться в путь. Голландцы — славные парни и хорошие моряки. Мы с ними легко поладим.
Шхуна легла в дрейф в двух кабельтовых[162] от атолла, моряки ловко спустили шлюпку, туда сели четыре гребца, и шлюпка понеслась к острову. Не успела она еще пристать к берегу, как один из сидевших в лодке, видимо, хозяин, обратился к нашим друзьям на незнакомом им языке.
— Черт побери, если бы можно было бы понять хоть одно слово из того, что он сказал… И все-таки нам надо договориться… Мы — французы, не говорит ли кто-нибудь из вас на нашем языке?
— Я говорю, — ответил хозяин, знавший, как и большинство его соотечественников, несколько языков. — Думаю, вы хотите одного — как можно скорее выбраться отсюда.
— Еще бы! — в один голос ответили Пьер и Фрике.
— Тогда скорее в лодку! Через несколько минут начнется отлив, нам не следует медлить[163].
Голландцу не пришлось дважды повторять свое приглашение. У наших друзей не было с собой багажа, и сборы их не заняли много времени. Они сразу же, в чем были, сели в шлюпку, и через несколько минут французы и китайчонок уже карабкались по веревочному трапу с ловкостью людей, для которых это было делом привычным. На борту их встретили с тем радушием, с которым моряки, постоянно подвергающиеся опасностям, встречают потерпевших кораблекрушение. Капитан приказал тут же поднять паруса, казалось, он позабыл заглянуть на «почту», что озадачило Фрике, поскольку это противоречило инструкциям, имевшимся в Реестре потерпевших кораблекрушение.
Когда паруса были поставлены, капитан пригласил пассажиров в свою каюту. В нескольких словах Фрике описал ему выпавшие на их долю приключения. Правда, рассказывая о кораблекрушении, он решил умолчать о неблаговидном поведении американского капитана.
Капитан, славный, круглый, словно бочонок, толстяк, с коротко подстриженными волосами и обветренным лицом, по всему видно, хитрый, как дьявол, не смог, несмотря на свою флегматичность, скрыть своего удивления, выслушав историю наших друзей.
— Рад, что случай привел меня на Буби-Айленд, — сказал он с присущей морякам сердечностью. — Я хотел лишь проверить, не сбилась ли шхуна с курса. Не случись этого, вам пришлось бы сидеть там до марта, дожидаясь корабля, идущего из Батавии в Сидней. А добираясь до Суматры, вы потеряли бы еще месяца три. Я сейчас держу курс на Яву, правда, прежде должен разгрузить свой товар. Однако, надеюсь, недель через шесть мы подойдем к острову. А пока чувствуйте себя как дома. Можете работать, если сами того захотите, а можете и просто отдыхать. Решайте…
— Бездельничать, когда товарищи трудятся, капитан, невозможно, уж поверьте Пьеру Легалю. Прошу вас разрешить нам работать наравне с экипажем. Моему другу, вероятно, сподручней было бы шуровать кочергой, чем при сильном ветре брать рифы[164], поскольку ему лучше знакомы угольные бункеры на военных кораблях, чем оснастка трехмачтового судна или даже обычной шхуны, но он ловок, как белка, и силен, как ломовая лошадь, так что даром мы свой хлеб есть не будем.
— Поступайте как знаете, дети мои. Вам виднее. Мо жете помогать матросам, когда сами того пожелаете.
— Благодарю, капитан. Вы очень добры.
— Позвольте задать один вопрос, капитан, — проговорил Фрике.
— Слушаю вас.
— Как случилось, что вы не пристали к берегу и не забрали письма?
При этом неожиданном вопросе широкая улыбка появилась на кирпично-красном лице шкипера.