А я хмыкнул:
— Хм, фельдшер, говоришь? Так пусть сам придет. Нечего ему свои обязанности на других перекладывать.
Денщик попытался фельдшера оправдать:
— Так он же, ваше благородие, с ранеными возится. Много их у нас после боя, а он один такой на всю крепость. Всю ночь возился, даже не спал.
Но я настаивал:
— Все равно иди и зови. Скажи, что я его к себе требую. Хочу взглянуть на него.
— Слушаю-с, ваше благородие, — кивнул денщик и побежал выполнять.
А я, по-прежнему сидя на кровати, думал о том, что при таком раскладе для меня перспективы сделать офицерскую карьеру сразу рисуются. И никакого высшего военного училища оканчивать не нужно. Раз я тут младший офицер, значит, отучился уже, как положено. Только не ясно, когда, где, как и какое заведение оканчивал? Ничерта не помню.
Поймал себя на том, что в голове одни мои собственные воспоминания крутятся. И совершенно непонятно, как так получилось? Ведь я уже увидел, что руки, ноги, да и все остальное тело не то, не мое собственное. Оно принадлежало другому человеку, а моим в нем, получается, было только сознание. Неужели, этот здешний Печорин после падения с лошади дух испустил, а моя душа в его тело вселилась? Все именно на такой расклад указывает. Вот и не верь теперь в переселение душ…
Фельдшер довольно скоро явился в сопровождении денщика. Он оказался сухопарым немолодым поседевшим мужчиной с глубокими морщинами на лбу. Его выцветшие серые глаза ввалились и покраснели, а под ними лежали тени. Действительно, он выглядел уставшим, пробурчав с порога оправдания:
— Не извольте гневаться, ваше благородие, что я сам не явился, а денщика попросил повязку вашу переменить. Раненых у меня полный лазарет после вчерашнего сражения.
— Да не гневаюсь я, раз уж ты все-таки пришел. Только не помню ничего. Память у меня отшибло, как упал. Тебя как зовут не помню.
— Антон я. Нестеренко моя фамилия, — представился фельдшер. — Контузия у вас, ваше благородие, потому и запамятовали. Вам лежать надобно. Покой нужен организму-с. Иначе может и до горячки дойти.
Военный лекарь быстро осмотрел мою голову, промыл рану на затылке чем-то жгучим со спиртовым запахом, отчего стало больно, и я едва не вскрикнул. Потом он жилистыми руками наложил свежую повязку, тщательно обмотав мне голову белой материей, похожей не на бинт привычного вида, а на полосу, отрезанную от простыни. После этого он велел отдыхать, не вставать с кровати еще сутки, и ушел обратно к другим раненым.
Я не возражал против отдыха, но мыслей о покое у меня не было. Я старался понять, где я, кто меня окружает и как мне теперь жить в этом теле того самого Печорина. Как только фельдшер ушел, я попросил денщика побрить мне щетину на щеках. Вскоре Иван притащил откуда-то тазик с теплой водой, кусочек хозяйственного мыла и опасную бритву. Оставалось лишь полагаться на то, что денщик обучен искусству цирюльника в достаточной степени. Но, он справился вполне неплохо. Когда он закончил, я попросил принести мне зеркало, и Ваня подал мне небольшое овальное в серебряной рамке.
Когда я взглянул на свое отражение, то обомлел. Передо мной был не я, а другой человек: молодой мужчина лет двадцати пяти, с бледным, но выразительным лицом и со светлыми волосами. Если что в этом лице и указывало на меня прежнего, так это глаза, которые остались карими. Но, взгляд теперь стал другой, не осоловелый и не усталый, а пронзительный, холодный и дерзкий. Вид у физиономии был немного помятый, а выражение лица казалось разочарованным, как у Пьеро, и, в то же время, немного ехидным, насмешливым, как у клоуна-весельчака, чему способствовала линия тонких губ с их уголками, приподнятыми наверх под худые щеки.
— Так вот ты какой, тот самый Григорий Печорин… — прошептал я.
Это был он. Но теперь — это был я!
Вскоре ко мне заглянул Максим Максимович. Он принес в плетеной корзинке бутылку кахетинского вина, круглые лепешки, вроде лаваша, готовые поджаристые шашлыки из баранины, свежую зелень и фрукты. А денщик ради такого случая придвинул грубый деревянный стол прямо к моей кровати, застелив его небольшой белой скатеркой и проворно расставив посуду.
— Ну что, Григорий Александрович, оживаете? — спросил штабс-капитан, усаживаясь на табурет напротив меня.
— Потихоньку. Спасибо, что не бросили там, в ущелье, — ответил я, стараясь говорить так, как, по моим представлениям, говорил бы настоящий Печорин. Хотя я понятия не имел, как он говорил на самом деле, а только книжку читал про него и кино смотрел.
— Да что вы, Григорий Александрович! — засмеялся штабс-капитан. — Как же можно офицера своего оставить? Да еще такого, как вы!
— А какой я? — спросил я, пытаясь понять, каким меня здесь знают.
— Да уж больно вы… своеобразный, — Максим Максимович задумался. — Умный, храбрый, но будто вам все надоело. Или будто вы ищете чего-то, чего здесь нет.
«Значит, Печорин уже успел прослыть скучающим циником», — подумал я.
— А что было перед боем? — спросил я осторожно. — Я, кажется, много чего забыл после того, как ударился головой. Даже сам этот момент, когда с лошади упал, не припомню.
Штабс-капитан ответил вполне охотно:
— Да ничего особенного и не было. Вы, как всегда, вперед в разведку рванули, да нарвались возле ручья на черкесов. Они начали стрелять, в лошадь вашу попали. Вот она и упала, а вас контузило. Мы вас еле отбили. Бой был жарким. Потому раненых много.
«Значит, никаких подозрений у Максимыча пока нет, что Печорин теперь подмененный самозванцем», — облегченно подумал я.
Тут прибежал денщик штабс-капитана, сообщив ему что-то на ухо. После чего Максим Максимович пожелал мне выздоровления и удалился по делам службы. А я попросил у Вани Тихомирова подать мне часы. Он открыл шкаф и подал мне с полки маленькую деревянную коробочку, в которой лежали карманные часы с золотым корпусом и с белым циферблатом, на котором выделялась надпись «Breguet». Ничего себе, какие вещички у меня тут имеются! Эти швейцарские часики весьма дорогие. Да еще и цепочка у них золотая, похоже. Взглянув на стрелки часов, я понял, что провалялся слишком долго. Получалось, что со штабс-капитаном мы не завтракали, а обедали. А завтрак я, по всей видимости, проспал.
Почувствовав себя лучше после еды, я отправил денщика отдыхать в соседнюю комнату, а сам попытался встать с койки. И… у меня получилось. Голова хоть и продолжала кружиться, но уже не столь критично. Потому я осторожно, придерживаясь за шершавую стену, подошел к окну и распахнул ставни. Крепость наша стояла на высоком месте, и вид из окна моей комнаты открывался прекрасный: с одной стороны — достаточно широкая зеленая долина с оврагами. С другой — горы, тоже покрытые зеленью. А за этими горами вдали торчали другие, еще более высокие и величественные с вершинами, покрытыми снегом. Посередине долины бежала по каменистому руслу неширокая речка. Вдоль нее петляла дорога. А вдали располагались какие-то селения, похожие на горные аулы, прилепившиеся на покатых склонах.
Собственно, наша крепость эту дорогу и охраняла, поскольку находилась возле перевала, откуда дорога спускалась в долину. Из своего жилища, расположенного достаточно высоко на склоне, я мог видеть и фортификационные сооружения нашей крепости: низкие каменные стены, деревянные казармы, несколько пушек на валах, между которых расхаживали солдаты в полинялых мундирах. Все это выглядело так, будто я попал в исторический фильм. Но, я уже прекрасно понимал, что вокруг совсем не кино, а моя новая реальность. И ощущение было такое, словно снова родился, заново постигая мир, настолько все окружающее казалось мне непривычным.
После того, как насладился красивым видом, я стал разглядывать и свою комнату. У меня здесь имелись не только стол, кровать, шкаф с одеждой, но также и полка с книгами. А на большом ржавом гвозде, вбитом в стену, висела шпага в черных ножнах, два пистолета музейного вида с кремневыми замками в кобурах и кожаная сумка с принадлежностями к пистолетам. И я понимал, что мне срочно придется учиться владеть этим оружием, если хочу выжить.
Глава 2
«Ну что ж, Григорий Печорин, теперь мы с тобой — одно целое», — подумал я, осматривая свое новое жилище. Отыскав в шкафу на нижней полке достаточно большую шкатулку, закрытую на замок, я не стал искать ключ к ней, потому что не имел ни малейшего понятия, где он мог бы находиться, а просто вскрыл ларчик кинжалом, найденным на другой полке под запасным бельем. Шкатулка открылась с глухим щелчком, когда я поддел замок острием. Внутри лежала солидная стопка ассигнаций, золотые монеты, аккуратно сложенные бумаги с печатями, перевязанные шелковой лентой, и несколько писем.
Первым делом я потянулся к документам, сняв с них красную ленту и разглядывая свидетельство о производстве в чин прапорщика и выписку из церковной книги. Читать с ятями было мне совсем непривычно. Но все же разобрался. Документами подтверждалось, что Григорий Александрович Печорин, сын пехотного капитана, потомственного дворянина, родился в Санкт-Петербурге и крещенный. «Значит, я действительно дворянин, следовательно, не последний человек в этом мире!» — подумалось мне. И эта мысль о принадлежности к аристократии сразу улучшила мое настроение.
Затем я пересчитал деньги. В шкатулке набралось полтысячи рублей ассигнациями, почти полсотни рублей серебром и 25 золотых червонцев. Каждая такая монетка в том моем прежнем времени, откуда я сюда провалился, стоила весьма дорого. И мне показалось, что даже по меркам этого времени сумма обнаружилась приличная. Я пока совсем не представлял, какие здесь цены, и куда можно тратить деньги в условиях дальней кавказской крепости. Ведь продуктовое и вещевое довольствие и без того у любого офицера имелось. Ну и проживание, наверное, тоже бесплатное за казенный счет. К тому же, и денежное содержание офицерам платят из государевой казны. Так что решил я пока не тратить деньги, а копить их про запас.
Не меньше меня заинтересовали и письма. Первое было от Веры. Эта женщина, похоже, если судить по манере ее письма, давно и безнадежно влюблена в Печорина. Она писала о Петербурге, о балах, о том, как скучает. И даже намекала, что, скорее всего, надежды ее тщетны, и он никогда не ответит ей взаимностью. Второе письмо было куда менее романтичным. Его автором был некто Николай, судя по всему, старый приятель Печорина, служивший где-то в столичной канцелярии. Он писал о каких-то «делах», о «необходимости соблюдать осторожность» и о том, что «тот человек» уже в курсе «происшествия в Царском Селе». «Что за происшествие?» — мелькнуло у меня в голове.