Возвращаясь из порта, они встретились с четырьмя-пятью джентльменами, которые, казалось, имели вид удрученный и, узнав по платью в нашем герое и его гувернере англичан, поклонились очень почтительно, когда те проходили мимо. Пикль, от природы сердобольный, почувствовал сострадание и, распознав по одежде слугу незнакомцев, заговорил с ним по-английски и спросил, кто эти джентльмены. Лакей сообщил ему, что они были его соотечественниками, изгнанными из родного края вследствие своей приверженности несчастливому и обреченному на гибель делу, и что они явились на берег моря, следуя повседневной своей привычке, дабы усладить тоскующие взоры видом белых утесов Альбиона, к которым они никогда более не должны были приближаться.
Хотя наш молодой джентльмен резко расходился с ними в своих политических убеждениях, однако он не был одним из тех энтузиастов, которые считают каждое отступление от установленных догматов веры достойным проклятия и лишают скептика всех благ человеколюбия и христианского прощения. Он прекрасно понимал, что человек самой безупречной нравственности может, вследствие привитых предрассудков или непобедимой привязанности, отдаться предосудительному и пагубному делу, и находил, что они уже пострадали жестоко за свою неосмотрительность. Он был растроган рассказом об их ежедневном паломничестве к морскому берегу, которое расценивал как патетическое доказательство их скорби, и поручил мистеру Джолтеру просить об оказании чести выпить вместе стакан вина вечером. Они приняли предложение с удовольствием и благодарностью и под вечер явились к любезному хозяину, который угостил их кофе и хотел задержать до ужина, но они так настойчиво добивались чести принять его в том доме, который они посещали, что он уступил и вместе с гувернером последовал за ними туда, где они заказали изысканный ужин и угостили их лучшим французским кларетом.
Они заметили, что главный их гость отнюдь не одобряет их политических убеждений, и посему избегали разговора, который мог показаться оскорбительным; впрочем, они сетовали на свою судьбу, которая обрекла их на вечную разлуку с родными и друзьями; но они не подвергали сомнению справедливость приговора, им вынесенного, хотя один из них, на вид лет тридцати, горько оплакивал свое несчастье, которое повергло в нищету и отчаяние любимую жену и трех детей, и в порыве скорби проклинал свою участь. Его товарищи, с целью заглушить его горе, переменили предмет разговора и наполняли стаканы с великим усердием; посему все их заботы были рассеяны, они спели несколько застольных французских куплетов, и веселье одержало верх.
В разгар веселья, которое обычно разоблачает скрытые чувства и устраняет всякое представление об осторожности и стеснительности, один из хозяев, опьяневший сильнее, чем его товарищи, предложил тост, который Перигрин с некоторой горячностью отверг, как оскорбительный. Тот настаивал на своем предложении с неуместным жаром, и спор грозил принять серьезный оборот, пока присутствующие не вмешались и не вынесли порицание своему другу, которого так резко упрекали я осуждали за неучтивое поведение, что он пришел в великое негодование, грозя покинуть их компанию и клеймя их кличкой изменников общему делу. Огорченные поступком приятеля, остальные усиленно извинялись перед своими гостями, которых умоляли простить его невоздержанность, уверяя очень настойчиво, что он, придя в себя, явится к ним лично и попросит прощения за причиненную обиду. Пикль был удовлетворен их доводами, вновь обрел веселое расположение духа и, так как час был поздний, не поддался на их увещания распить еще бутылку и был эскортирован домой сильно под хмельком. На следующее утро, часов в восемь, его разбудил камердинер, доложивший ему, что двое из тех джентльменов, с которыми он провел вечер, явились в дом и добиваются чести быть допущенными к нему в спальню. Перигрин не мог постигнуть цель этого необычайного визита и, приказав слуге впустить их в комнату, увидел человека, его оскорбившего, вместе с джентльменом, который осуждал такое грубое поведение.
Тот, кто являлся обидчиком, принеся извинение за беспокойство, причиняемое мистеру Пиклю, сообщил, что его друг, здесь присутствующий, пришел к нему рано утром и предложил на выбор либо драться с ним немедленно, либо идти просить прощения за грубое поведение накануне вечером; что, хотя у него хватит мужества сразиться с кем угодно за правое дело, он не настолько свиреп, чтобы ослушаться велений долга и рассудка, вследствие чего, но отнюдь не из страха перед угрозами приятеля, он взял на себя смелость нарушить его покой, дабы как можно скорее загладить свою вину перед ним, которая, утверждал он, является исключительно результатом опьянения, и затем испросить у него прощение. Наш герой выслушал это признание очень любезно, поблагодарил другого джентльмена за галантное выступление в его защиту и, видя, что его приятель слегка раздражен его услужливым вмешательством, добился их примирения, убедив его, что шаг, на который он решился, делает честь всей компании. Затем он пригласил их к завтраку, выразил желание увидеть в их положении перемену к лучшему и, так как карету починили, распрощался со своими знакомыми, которые пришли пожелать ему счастливого пути, и вместе со своей свитой выехал вторично в Булонь.
Глава XXXVII
Во время этого переезда мистер Джолтер воспользовался случаем поделиться со своим воспитанником наблюдениями над трудолюбием французов и в качестве неопровержимого доказательства предложил ему осмотреться вокруг и отметить, с каким старанием обработана каждая пядь земли, и, исходя из плодородности этой провинции, которая считается беднейшей во Франции, составить представление о богатстве и преуспеянии народа в целом. Перигрин, изумленный, равно как и возмущенный столь пристрастным отношением, отвечал, что зрелище, объясняемое им трудолюбием, является следствием нищеты; несчастные крестьяне принуждены вспахивать каждый дюйм земли, чтобы удовлетворить своих взыскательных помещиков, так как сами они и их скот являются олицетворением голода; что о крайней их бедности свидетельствует вид страны, где нет ни единого заграждения и ровно ничего, кроме скудного урожая ячменя и овса, который отнюдь не может вознаградить тяжкий труд земледельца; что жилища их отнюдь не лучше жалких хижин; что на протяжении двадцати миль не видно ни одного помещичьего дома; что нет ничего омерзительнее и беднее, чем одежда поселял; что дорожные кареты здесь куда хуже мусорных подвод в Англии и что у форейтора, который правит их лошадьми, нет ни чулок на ногах, ни рубахи на теле.
Гувернер, найдя своего воспитанника столь неподатливым, решил оставить его на произвол собственного его невежества и предрассудков и приберечь свои наблюдения для тех, кто отнесется с большим уважением к его мнению. И в самом деле, к такому решению он часто прибегал и так же часто его нарушал в порыве рвения, не раз побуждавшего его уклоняться от линии поведения, начертанной им в более спокойные минуты. Они остановились закусить в Монтрейле и около семи часов вечера прибыли в деревню Бернэ; покуда они ждали свежих лошадей, хозяин гостиницы уведомил их, что ворота Абевиля ежедневно запираются в восемь часов вечера и, стало быть, их не пропустят, добавив, что нет другой придорожной харчевни, где бы они могли провести ночь, а посему он дружески советует им остаться у него в доме, где они найдут все удобства и в путь отправятся рано утром.
Мистер Джолтер, хотя ему приходилось ездить прежде по этой дороге, не мог припомнить, правду ли говорит хозяин; но так как сообщение его было весьма правдоподобно, наш герой решил последовать его совету и, когда его проводили в комнату, спросил, что можно получить на ужин. Хозяин, перечислил все съестные припасы, имевшиеся в доме, и Перигрин, заказав все это для себя и своих спутников, покуда готовили ужин, прогуливался близ дома, расположенного в сельской местности. Когда он коротал таким образом время, тянувшееся для него медленно, еще одна карета подъехала к гостинице; наведя справки, он обнаружил, что вновь прибывшие были мистер Хорнбек и его супруга. Хозяин, зная, что не имеет возможности накормить этих новых гостей, подошел и попросил с великим смирением, чтобы мистер Пикль уступил им часть провизии, которую заказал, но тот не пожелал расстаться даже с крылышком куропатки, хотя в то же время послал привет приезжим и, дав им понять, как плохо приспособлен дом для их приема, пригласил отужинать вместе. Мистер Хорнбек, не страдавший отсутствием вежливости и чрезвычайно расположенный в пользу вкусных блюд, на которые имел основания рассчитывать, судя по аппетитному запаху, доносившемуся из кухни, не мог отвергнуть это вторичное любезное приглашение нашего молодого джентльмена, в ответ на которое поручил передать, что он и его жена с удовольствием воспользуются учтивым предложением. У Перигрина лицо раскраснелось, когда он узнал, что вот-вот познакомится с миссис Хорнбек, чье сердце он мысленно уже покорил; и он тотчас начал изощрять свою изобретательность, придумывая способ обмануть бдительность ее супруга.
Когда ужин был готов, он собственной персоной пришел уведомить об этом своего гостя и, введя леди в свою комнату, усадил ее в кресло во главе стола, пожимая ей руку и в то же время бросая самые коварные взгляды. К таким грубым приемам он прибег, предполагая, что с леди такого звания, как она, можно отказаться от утомительных формальностей, которые следует соблюдать, ухаживая за особой благородного происхождения и аристократического воспитания. По всей вероятности, его расчет оказался правильным, ибо миссис Хорнбек не проявила никаких признаков неудовольствия по поводу такого обращения, но, напротив, казалось, приняла его, как доказательство уважения молодого джентльмена; и хотя она осмелилась только три раза раскрыть рот за все время, пока длился ужин, она выразила чрезвычайно благоприятное мнение о своем кавалере с помощью лукавых и значительных взглядов, когда взоры ее супруга были устремлены в другую сторону, и громких взрывов смеха, свидетельствующих об ее одобрительном отношении к тем острым репликам, какие Перигрин вставлял в их разговор. Ее муж был не на шутку обеспокоен развязным поведением своей супруги, чью живость он пытался обуздать, принимая суровую осанку; но она либо подчинялась требованиям своего характера, который, по-видимому, был веселым и открытым, либо хотела наказать мистера Хорнбека за его ревнивый нрав, — несомненно одно: ее оживление усилилось до такой степени, что супруг был всерьез встревожен и рассержен ее манерой обращения и дал ей знать о своем неудовольствии, наступив тайком ей на ногу. Однако он был в такой мере отуманен гневом, что не попал в цель и придавил острым каблуком башмака ступню мистера Джолтера, включая и его мизинец, украшенный болезненной мозолью, которую он потревожил столь резко и неожиданно, что гувернер, не в силах выносить пытку молча, вскочил и, прыгая по комнате, начал испускать ужасные вопли к невыразимому удовольствию Перигрина и леди, которые хохотали чуть ли не до конвульсий над этой шуткой. Хорнбек, смущенный своим промахом, с великим сокрушением попросил прощения у обиженного учителя, уверяя, что злополучный удар, доставшийся ему, предназначался отвратительной дворняжке, которая по его предпол