Увидев на сцене поющую Машу, он поискал глазами Петрова, но не нашел его. К радостному своему недоумению, Петрова он обнаружил сидящим в зале. Еще большую радость и удивление вызвал у него костюм волка, который словно ждал его, распростершись на стуле.
Дальше удивляться времени не было. Васечкину стало ясно, что спектакль только что начался.
Маша уже начала петь последний куплет, когда Васечкин, мигом надев костюм, выскочил на сцену в счастливой уверенности, что он прибежал как нельзя вовремя.
— Смотри-ка, живехонек! — прокомментировал кто-то из третьего ряда.
Зал оживился.
— Же сюи ле лю гри! — патетически произнес Васечкин, подходя к Маше. — Бонжур ле шаперон руж! У ва тю? — спрашивал он, вкладывая в эти слова весь свой упрек и обиду.
— Я — Серый Волк! — машинально стал переводить ошеломленный Горошко. — Здравствуй, Красная Шапочка! Куда ты идешь?
Маша большими глазами смотрела на волка. Зал притих. Все ждали, что она скажет.
— Ты что? — прошептала Маша, стараясь не открывать рта — Ты чего опять пришел?
— Текст говори! — прошептал в ответ Васечкин. — Текст! Забыла, что ли?
Маша оскорбилась.
— Же вэ шэ ма гран мэр! — сказала она — Эль э маляд!
— Я иду к моей бабушке! Она заболела, — перевел Горошко, который от изумления перестал «играть» за персонажей, а стал переводить дословно.
В зале засмеялись.
— Во дают! — сказал кто-то из третьего ряда. — ОРЗ у нее теперь!
Петров, остолбенело сидевший на своем месте, растерянно оглянулся по сторонам, вскочил и помчался за кулисы.
Пришедшей было в себя Инне Андреевне снова стало плохо.
— Кошмар! — прошептала она с французским прононсом.
— Просто ужас! — сказала она на чисто русском языке.
— У абит та гран мэр? — отставив ногу, с пафосом произносил тем временем ничего не подозревающий Васечкин.
— А где живет твоя бабушка? — перевел продолжающий изумляться Горошко.
Петров взлетел за кулисы и поискал глазами костюм волка. Но костюма не было, поскольку, естественно, он был на Васечкине. Петров закусил губу. Выскочить на сцену без костюма ему не позволяла профессиональная актерская этика.
Маленький Вова Сидоров тем временем готовился надеть костюм Кота в сапогах.
Петров не раздумывая выхватил у него костюм, мгновенно напялил его на себя и на глазах у пораженного Сидорова и не менее пораженной всем происходящим Инны Андреевны выскочил на сцену.
— А это еще кто? — спросили в третьем ряду.
Надо заметить, что вопрос был закономерный.
Сидоровский костюм, слишком маленький для большого Петрова, трещал по швам, превращаясь в нечто среднее между Котом, волком и самим Петровым.
Но Петров, стоя на сцене, услышал вопрос,
— Же сюи ле лю гри! — с гордостью отличника, хорошо знающего свой урок, произнес он.
— Я — Серый Волк! — автоматически перевел уже окончательно сбитый с толку Горошко.
— Уходи! — шептал там временем Петров Васечкину. — Я уже играл! Я — волк!
— Сэ муа ле лю гри! — величественно произнес Васечкин.
— Это я — Серый Волк! — перевел Горошко металлическим голосом робота.
В зале зааплодировали.
— А ты Кот! — неожиданно по-русски сказал вдохновленный аплодисментами Васечкин.
— Туа, тю э ле ша! — почему-то перевел на французский несчастный Горошко.
Зал грохнул.
— Я не Кот! — заорал обиженный Петров.
— Нет, Кот! — настаивал Васечкин, указывая на разницу в костюмах.
Маша, пока Петров и Васечкин выясняли отношения, только переводила взгляд с одного на другого, не зная, кому отвечать и на каком языке.
В это время маленький Вова Сидоров, давно с ужасом смотревший из-за кулис на то, что происходит с его костюмом, услышал, что вместе с костюмом у него отбирают и роль. Это было последней каплей. Сидоров выскочил на сцену.
— Это я — Кот! — заявил он.
— Сэ муа ле ша! — опять перевел Горошко.
— Иль фо але а травэр ля форэ! — неожиданно сказала Маша свою следующую реплику, возмущенная тем, что про нее забыли.
И так как на этот раз Горошко уже ничего не мог сказать, Маша сама же невозмутимо перевела:
— Надо идти через лес!
Тут хохотали уже все — и те, кто сидел в зале, и те, кто стоял за кулисами.
Всхлипывала от смеха Инна Андреевна.
Держась за животы, покатились старшеклассники. При этом веревка от занавеса выскользнула у них из рук, и непостижимым образом занавес вдруг закрылся.
— Сейчас я тебе дам! — сказал маленький Васечкин здоровому Петрову, как только закрылся занавес.
Кстати, начал эту фразу волк, а закончил уже Васечкин, беспомощно выкарабкивающийся из шкуры волка.
— Я тебе сам дам! — сказал Петров, отмахиваясь от Сидорова, который упрямо стаскивал с него остатки костюма Кота в сапогах.
Маша, в растерянности смотревшая на все происходящее, машинально вынула из корзинки пирожок и начала грызть его, забыв о том, что он бутафорский.
Тем временем между закрытым занавесом и смеющимся залом метался по авансцене оставшийся там Горошко.
— Переведи нам еще чего-нибудь! — подбадривали его из третьего ряда. — Или спой!
Казалось, что ничто не может спасти несчастного Горошко от насмешек, несущихся из зала, но в это время занавес — то ли потому, что один из катающихся от смеха старшеклассников случайно ухватился за веревку, то ли еще по какой-то неизвестной причине, — вдруг дернулся и открылся.
Удивительная картина предстала перед ошеломленными зрителями. Каждый из присутствующих на сцене, как в игре «замри», застыл в той позе, в которой его застал внезапно открывшийся занавес.
Инна Андреевна, спасая положение, бросилась к роялю.
— Все вместе! Дружно! — скомандовала она артистам. — Савэ ву плантэ ле шу!
— Умеете ли вы сажать капусту? — перевел Горошко, — Французская народная песня!
— Все, все на сцену! — командовала Инна Андреевна. — Скорее.
И под начальные аккорды к стоявшим на сцене присоединились все бывшие за кулисами исполнители — и бабушка, и дровосеки, и принцесса с королем, людоедом и Жаком из «Кота в сапогах». Надо сказать, что вся эта стоявшая теперь на сцене компания выглядела весьма живописно. Все, за исключением Петрова и Васечкина, были одеты в красивые костюмы. Даже маленький Сидоров успел нацепить на себя шляпу с пером и содранные с Петрова остатки костюма Кота в сапогах.
Все запели песню.
— В песне поется… — начал переводить Горошко, к которому прямо на глазах стала возвращаться былая уверенность, — умеете ли вы сажать капусту? Так, как это надо? Ее сажают ногами, ее сажают локтями, ушами, плечами, носом и так далее. Это французский народный юмор! — закончил он.
Исполнители тем временем, как бы в подтверждение этих слов, весело пели песню, задорно демонстрируя, чем именно в данный момент они сажают капусту. Пели все, кроме Васечкина и Петрова, которые, прямо скажем, плохо разбираясь в тонкостях французского языка, совершенно не понимали, какое движение и в каком случае надо делать. Поэтому, когда все нагибались, Петров и Васечкин стояли, возвышаясь над всеми, а когда, наоборот, все выпрямлялись, то они почему-то в этот момент показывали, как надо сажать капусту носом.
Эти их, мягко говоря, странные и нелепые действия, явно идущие вразрез с действиями всех остальных, вызывали необычайное оживление в зале.
А когда песня закончилась и раздались дружные аплодисменты, то герои наши, Петров и Васечкин, переглянувшись, поняли, что эта овация предназначена отнюдь не им. И они постарались незаметно отступить назад за кулисы.
— Эх вы, артисты-лингвисты! — сказала им Маша, в очередной раз выбегая на поклон.
— Ну, Маша! — пробурчал ей вслед Васечкин.
— Ладно, ладно! — хмуро сказал Петров.
Невероятно, но…(Фантастическая история)
Вовику Пашковскому
Началась она вполне реально — со знакомой всем популярной песни «Три желанья».
Песню пела по телевизору известная эстрадная певица. Телевизор находился в витрине магазина «Орбита», где и стояли Петров и Васечкин, как всегда добиравшиеся в школу не самым кратчайшим путем.
Три желанья, три желанья,
Нету рыбки золотой!
— пела певица,
— А жалко, что нет, да? — сказал Васечкин.
— Чего? — не понял Петров.
— Ну, рыбки золотой!
— А! — сказал Петров. — Ага!
— Представляешь, — загорелся Васечкин, — пожелал — и н4 тебе!
Петров порылся в кармане.
— На тебе! — сказал он, вынимая из кармана жвачку. Васечкин сунул жвачку в рот, и они пошли дальше.
— А хорошо бы, — размечтался Васечкин, не переставая жевать, — невидимкой стать! Представляешь?
— Ага, — сказал Петров.
Но Васечкин уже не слышал его. Он превратился в невидимку и скользил между прохожими в полной уверенности, что его никто не замечает. И все было бы прекрасно в этой игре, если бы очередное свое «исчезновение» Васечкин не совершил перед молочным магазином, не обратив при этом внимания на стоявшую рядом грузовую машину. В свою очередь, и разгружавшие фургон грузчики не заметили маленького Васечкина и чуть не поставили на него ящик.
Тут Васечкину пришлось срочно стать снова видимым.
— Поосторожней! — сказал он. — Не видите, что ли?
Друзья пошли дальше.
— Нет, — сказал Васечкин, — невидимкой, пожалуй, не очень хорошо.
— Ага, — сказал Петров, разглядывая пролетавший высоко в небе самолет. — Лучше бы вот летать научиться! Взял и полетел!
И он полетел.
Васечкин с интересом наблюдал за его полётом, который, к сожалению, оказался недолгим. Петров летел на бреющем, потом сделал «мертвую петлю», но этого ему показалось мало. Петров решил, что полет должен быть ночным. Он закрыл глаза и на глубоком вираже врезался в фонарный столб.
— Искры видел? — сочувственно полюбопытствовал Васечкин, глядя, как Петров трет ушибленное место.
— Еще бы! — сказал Петров. — Знаешь, какие огромные.