Приключения Петрова и Васечкина, обыкновенные и невероятные — страница 2 из 27

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил я.

— Васечкин, — ответил Васечкин. И поправился: — Петя. Я вас хочу кое с кем познакомить, — добавил он. — Вы не пожалеете!

— С кем же? — заинтересовался я.

— С моим другом Петровым, с кем же еще? — поразился Васечкин. И, повернувшись, заорал: — Эй, Петров! Поди сюда! Все в порядке!

Откуда-то из толпы вынырнул кругленький большеглазый Петров. Он приблизился к нам и застенчиво поздоровался:

— Здрасте!

Петров мне сразу понравился. Я думал, может он еще что-нибудь скажет, но он молчал. Продолжил разговор Васечкин.

— Мне надо с вами поговорить, Владимир Михайлович! — деловито начал он. — По важному делу!

— Ну говорите, — удивился я. — Что за дело такое?

— Отойдем в сторонку? — понизив голос, предложил Васечкин. — А то тут, знаете, очень много лишних ушей.

— Отойдем! — заинтриговано кивнул я.

Мы отошли за пригорок. Васечкин огляделся и, убедившись, что вокруг никого нет, горячо произнес следующее:

— Мы вам хотим предложить классное дело! Напишите про нас книжку. Про наши приключения. Книжка будет вот такая! — он поднял вверх большой палец. — Вы сразу станете знаменитым писателем. Что вам, плохо?

— Да нет, в принципе, неплохо, — согласился я. — Только можно я вам несколько вопросов задам?

— Можно, разрешил Васечкин.

— Во-первых, с чего вы взяли, что такая книжка будет кому-нибудь интересна? А во-вторых, почему вы решили, что надо именно про вас писать, а не про кого-нибудь другого?

Друзья переглянулись.

— Про кого ж еще! — усмехнулся Васечкин. — Про Сидорова, что ли?

— Ну хотя бы и про Сидорова.

Оба скептически покачали головами.

— Лучше нас вы не найдете! — уверенно заявил Васечкин. — Понимаете, в каждом классе, в каждом дворе есть такие же ребята, ну, что ли, свои Петров и Васечкин.

— Ну, не совсем такие, — вставил Петров.

— Ясно, что не совсем, — подтвердил Васечкин. — Таких больше нету. Мы самые, как бы Вам объяснить… — он поискал слово.

— Классные, — тихо подсказал Петров.

— Точно, классные! — обрадовался Васечкин. — Так что вы не прогадаете. Такую книжку все захотят прочесть, понимаете? А потом у нас название уже есть. Приключения Петрова и Васечкина. Ну как?

— Неплохо, — осторожно ответил я. — А что же у вас за приключения? Скажи, Петров?

— Приключения как приключения, — неожиданно смутился Петров. — Обыкновенные.

— Прямо-таки обыкновенные! — возмутился Васечкин. — Ничего подобного. У нас приключения знаете какие, — он опять поискал слово, — невероятные, вот!

Я не мог не улыбнуться. С каждой минутой мне все больше нравились эти двое мальчишек со своей наглой уверенностью в том, что их жизнь будет интересна всему свету.

— А может, так и назвать книжку, — предложил я, — «Приключения Петрова и Васечкина. Обыкновенные и невероятные.»?

— Класс!!! — заорали оба с горящими глазами.

— Полдела сделано, — объявил Васечкин. — Самое трудное — это название. Ну что я тебе говорил, Петров, — повернулся он к другу, — положись на меня!

Я понял, что речь идет обо мне, и решил немного остудить Васечкина.

— Давайте не будем торопиться, — мягко предложил я. — Во-первых, я еще не согласился, а во-вторых, расскажите мне для начала о ваших приключениях. Ну, а потом решим про все остальное.

На самом деле я немножко лукавил. Я уже понял, что ребята мне попались действительно, как они выражались, классные и никуда мне уже от них не деться.

— Ну так что, идет?

— Идет! — переглянувшись, кивнули Петров и Васечкин.

— А может, сначала пойдем тритонов половим? — неожиданно предложил Петров.

И эта фраза почему-то окончательно убедила меня в том, что я буду писать о них книжку. А когда они наперебой стали рассказывать мне свои истории, я понял, что, пожалуй, надо бросить все остальные дела и садиться за эту работу немедленно. Что, собственно, я и сделал. Сначала описал их приключения, а потом даже снял о них фильмы.

Я, кстати, очень волновался, когда первый раз показывал Петрову и Васечкину все, что о них написал. Ведь для меня они были не только героями, а в большой степени соавторами. Я даже вышел из комнаты, чтобы не мешать им читать. Иногда из-за закрытой двери до меня доносился одобрительный смех, и я облегченно вздыхал. Но вот наконец дверь открылась, и Петров деловито пригласил меня зайти.

Я вошел. Васечкин сидел за столом и смотрел на меня строго, как экзаменатор на нерадивого студента.

— Ну как? — поинтересовался я наигранно-веселым тоном.

— По-моему, не так уж плохо, — строго сказал Васечкин профессорским голосом. — Да вы садитесь, Владимир Михайлович, в ногах правды нет.

Я сел.

— Так, значит, вам понравилось? — робко спросил я, продолжая натянуто улыбаться.

Ребята переглянулись и вдруг покатились со смеху.

— Еще как! Класс! Потрясно! Чума! — орали они, не переставая хохотать.

Я понял, что меня просто разыграли.

— Только знаете что, Владимир Михайлович, — сказал Петров наконец, отсмеявшись, — кое-что меня все-таки заботит.

— Что же именно? — заволновался я.

— А как же «Петров и Васечкин на Диком Западе»? Этой-то истории так и нет!

— Точно! — подхватил Васечкин. — И «Васечкина на Луне» тоже нет! Как же так, Владимир Михайлович?

Я развел руками.

— Виноват, братцы! В эту книжку они не влезли, не поместились. Подождем до следующей, а?

Они переглянулись.

— Ладно, — сказал Петров.

— Будь по-вашему, — сказал Васечкин.

— А сейчас у меня одно предложение есть, — сказал Петров. — Пойдемте тритонов ловить! Я одно место нашел клевое.

И мы пошли ловить тритонов.

С чего всё началось

В 1-й «Б» пришёл новичок. Сев на указанное ему место, он начал доставать из портфеля учебники. Вдруг вокруг него замелькали горошины жёваной бумаги, а вслед шлёпнулась на парту записка:

Новичок оглянулся. За партой через ряд сидел, покровительственно улыбаясь, чемпион Петров.

Вдруг улыбка сползла с его лица, так как в глаз ему влетел большой кусок жёваной бумаги, и тут же шлёпнулась записка: «Петя Васечкин — любитель».

Петров уставился на Васечкина. Тот поднял обе руки в традиционном спортивном приветствии.

Так началась дружба Петрова и Васечкина.

Загадочное женское сердце

Пете Брандту

Ну и пусть смеются. Могут хоть животики надорвать. А только это всё от зависти. Что мы с Петровым такие друзья. Нас ничем не разольёшь. Горошко ехидничает, что мы даже в Машку Старцеву вдвоём втюрились, чтобы никогда не расставаться. Ладно, ладно. Ехидничать всякий может. А сам небось за Людкой Яблочкиной бегает в одиночку и со скуки умирает. Потому что кто на неё, кроме него, посмотрит: она же рыжая и вся в веснушках-конопушках. То ли дело Маша…

Я, честно говоря, и сам не сразу заметил, какая она. А Петров, как выяснилось, сразу, с первого класса, на неё глаз положил, только он в себе всё держал, стеснялся. И вправду, у нас раньше с этим делом строго было. Чуть что — засмеют. Я и сам, например, над Горошко всегда хихикал, в том смысле, что он за Людкой Яблочкиной бегает. Но то Горошко, а тут лучший друг. Я повторяю, он хоть и сразу в Машу втюрился, можно сказать, с первого нашего Первого сентября (это он мне сам потом признался, как, говорит, увидел, так будто в столб головой врезался, и искры из глаз посыпались, прямо как первомайский салют!), но про это целых три года никто не догадывался. Даже я, не говоря уже о самой Маше. А открылось всё вот как.

Дело, как сейчас помню, было в конце третьего класса. Машу как раз сандружинницей выбрали. Она тогда сама себе сумочку сшила с красным крестом и полумесяцем и стала её через плечо носить. И такая гордая была, не подступись. А ещё ко всем придираться начала: то ей не так, это не этак. Одним словом, никакого житья с самого, можно сказать, утра. Потому что, как только приходишь в школу, так и начинается. Я уже и раньше вставать стал, чтобы первым в класс попасть, но всё напрасно. Школу только открыли, а Машка уже тут как тут — торчит у дверей класса. И сразу же: покажи руки, покажи шею, покажи уши, почему не причёсан, почему ногти не подстриг?! И так каждый день. Причём ко мне одному придирается. Просто никакого житья от неё не стало.

А тут, смотрю, что-то и Петров раньше других в школу зачастил. Сначала я подумал, из солидарности, как настоящий друг, а потом вижу, не в этом дело. В школу-то он приходит, а в класс не идёт, хотя всё у него в полном порядке, и Машка на него ноль внимания. А он встанет у окна и глаз с неё не сводит. Ну, тут я наконец и заметил. Что-то тут нечисто, думаю. Решил понаблюдать.

День наблюдал, два наблюдал, а на третий понял, так и есть — втюрился Петров. Надо же. И в кого? В Машку. А она отличница и придирала. Чего он в ней нашёл? И главное, глаз от неё не отрывает! Ну, думаю, если я заметил, то скоро и все заметят, и будет бедному Петрову тоскливо не только в классе, но и во всей школе. И тут мне его жалко стало — всё-таки лучший друг. Ну и решил ему помочь.

Чего ты, говорю, Петров, всё на неё смотришь? Чего в ней хорошего? А он вздыхает, как паровоз, вот-вот дым из него повалит. Мне его ещё жальче стало. Ничего, говорю, не дрейфь, Петров, прорвёмся. Ты только не вздыхай так громко. А он ещё громче вздохнул и говорит: «Какая разница? Вздыхай не вздыхай, а она всё равно ноль внимания!» Что правда, то правда. У человека, может быть, вулкан в груди извергается, целый Везувий, а Старцевой всё до лампочки. А ещё сандружинница называется. Ей по должности положено первую помощь оказывать, а она только и знает «уши покажи, руки, шею»… А у человека, может, температура сорок один да ещё с десятыми, может, никаким градусником её и не измеришь. А ей хоть бы хны. И такое зло меня взяло. За Петрова обидно.

А как помочь ему — не знаю. И ещё больше злюсь. Так разозлился, что даже на Петрова кричать начал. Ну чего, кричу, стоишь? Пошли в класс! А он стоит и глазами хлопает. Сколько его знаю, он всегда, когда думает, глазами хлопает. А так как думает он медленно, то и получается, что он почти всегда ими хлопает. Постоял он так, похлопал-похлопал и говорит: «Нет, не пойду! Ты иди, а я ещё тут постою!» И снова на Машку уставился. Ладно, говорю, стой. Может, чего и выстоишь. Ну а сам в класс пошёл.