она. — Очень далеко. Наверное, до Трафарета ближе. А там мне кто-нибудь поможет. Есть же на свете добрые люди».
Аленка поднялась и медленно побрела по пескам. Она шла весь остаток ночи, весь день и совсем обессилела. Когда солнце стало склоняться к западу, силы совсем оставили ее. Она легла на песок, уткнувшись лицом в ладони, и лежала неподвижно, не шевелясь. Потом она перевернулась на спину и снова лежала, не двигаясь. Орел, залетевший в эту пустыню, разглядел с высоты что-то любопытное. Спустился пониже и стал делать над Аленкой круги. Что же это такое? Птица никак не могла понять и спускалась все ниже и ниже. Затем орел сложил крылья, упал на землю и, важно переступая лапами, приблизился к девочке. Та не шевелилась. Орел подошел совсем близко к ней, склонил на бок голову и разглядывал Аленку блестящим, как бусинка, глазом. «Клюнуть или не клюнуть?» — казалось, спрашивал он себя, потом сделал еще шаг к Аленке, и в эту минуту девочка протянула руки, схватила орла за ноги. Орел захлопал крыльями и взвился в небо. Аленка не выпускала из рук когтистые лапы. А птица, торопливо взмахивая крыльями, летела все дальше и дальше, но сколько ни глядела Аленка вниз, не видела нигде ни леса, ни речки, ни болота, ни озера. Только желтели под ней невысокие песчаные холмы, похожие один на другой, как две капли воды. Но вот ей показалось, что она видит среди песков какой-то дом. Подлетел орел ближе, и верно: внизу небольшой поселок, в центре — дом с каменной оградой, а вокруг несколько домиков. Аленка разжала руки и упала на песок. Она тут же поднялась на ноги и отряхнулась.
Девочка осмотрелась и, перебираясь через песчаные холмы, направилась к поселку. С высоты она видела, что поселок совсем близко, но когда она добралась к первому дому, было уже темно. Аленка постучала в калитку. Никто не отозвался. Она постучала еще раз. И опять тишина. Когда Аленка постучала в третий раз, калитка приоткрылась, и скрипучий голос произнес:
— Что тебе?
— Помогите мне, — проговорила Аленка. — Дайте мне пить. Я умираю от жажды.
Чья-то рука зажала ей рот, и в одно мгновение Аленка оказалась за калиткой.
— Помогите! — хотела закричать девочка. «Видно, попала к разбойникам. Может, из других домов придут и спасут меня», — подумала она.
А ее все тащили куда-то, потом посадили на пол, и рука, зажимавшая рот, ослабла.
— Говори теперь. Я тебе привел в подвал. Здесь никто не услышит, — раздался скрипучий голос. — У нас можно говорить только семь слов. А ты столько сказала, что я и сосчитать не успел.
— Я хочу пить, — снова попросила Аленка. Ей было не до вопросов, не до объяснений.
— Воды у меня нет, — объяснил тот же голос.
Аленка не могла даже рассмотреть, с кем она разговаривает, так было темно.
— Воды здесь выдают по одной кружке в день. И завтра, когда ты встанешь, я тебе отдам свою кружку. Я водонос Горбыль. Ношу воду для Трафарета, но у меня нет дома ни капли воды.
— Значит, я к Трафарету попала, — прошептала Аленка.
— Да, к Трафарету. А теперь спи.
Аленку подвели в стене, около которой лежала что-то мягкое, и Горбыль сказал:
— Спи. Больше у меня никакой постели нет.
Аленка послушно легла на кучу тряпья и закрыла глаза.
ГЛИНЯНАЯ ЧАША
Трафарету не удалось изобразить на лицах своих подданных кроткую улыбку, но мысли сделать цвет лица и тела пленников, брови и волосы абсолютно одинаковыми Трафарет никогда не оставлял. Он сказал трем своим помощникам:
— Поручаю очень важное дело. Целых три все дня жители моего государства будут принимать на площади солнечные ванны. Возьмите в моей кладовке большую глиняную чашу, насыпьте в нее песку, и, пока песок не вытечет из нее через отверстие на дне, никто не смеет прятаться от солнца.
Помощники не возражали (они никогда не возражали Трафарету) и заверили его, что завтра, послезавтра и еще один день будут ревностно выполнять это указание.
Утром, едва солнце поднялось над четырехтрубными домами поселка, всех жителей собрали на площади перед домом Трафарета.
Дыхомер первым взялся выполнять поручение хозяина. И он объявил:
— Наш Трафарет очень заботится о нас. Он хочет, чтобы у всех его подданных было крепкое здоровье. А кто не знает, что полезно принимать солнечные ванны? И вот с сегодняшнего дня мы будем загорать. Вот здесь. Прямо на площади. Принесите сюда чашу.
Словолов и Шагосчет вынесли из кладовки глиняный сосуд с широкими краями и узким отверстием на дне. Чаша была такая большая, что и двоим нести ее было тяжело.
А Дыхомер распоряжался:
— Вот сюда. Сюда. Чтобы всем было видно.
Жители видели сосуд, но что в нем — никто не знал. Дыхомер заглянул в широкую чашу. Она была пуста.
— Эй, подойдите! — позвал он Горбыля и Карая. — Насыпьте-ка сюда песку. Да смотрите, с верхом.
— Постойте, постойте! — остановил их Словолов. — Песок станет сыпаться, а все будут одеты.
Дыхомер сердито посмотрел на Словолова. Но делать нечего: Словолов был прав. Дыхомер приказал всем раздеться, а потом разрешил Горбылю и Караю насыпать песок в сосуд. И вот над краями сосуда возвышается горка сухого песка. Все улеглись, подставив солнцу руки, груди, плечи и лица. Дыхомер тоже лег рядом с остальными. Сначала ему даже показалось приятным, когда солнечные лучи обогрели его открытые руки и грудь. Дыхомер был тщедушный и бесцветный: брови белесые, глаза тусклые, щетина на голове серая, и единственное, чем он гордился, — это была ярко-голубая плюшевая грудь. Даже сейчас, лежа на солнцепеке, он поглаживал свою мягкую грудь и блаженно улыбался.
Петрушка лежал, выставив к небу острый подбородок и острый нос. Его пока не беспокоили лучи солнца. Только ему, как и всякому мальчишке, очень не хотелось лежать без движения, и он то вертел головой, то поднимался на локти и все поглядывал на глиняную чашу. Песок тонкой струйкой высыпался из чаши, и горка его над краем сосуда уменьшалась медленно, очень медленно. Мальчик даже закрыл глаза и сосчитал до пятидесяти, надеясь, что она убавится, а когда открыл глаза, горка была все такая же.
— Скоро ли это кончится? — вслух сказал Петрушка и поглядел на повара, который лежал рядом. Поглядел — и не узнал его. Черная
шевелюра повара стала такая же рыжая, как у него.
— Глядите. У повара волосы стали рыжие, как у меня! — закричал мальчик.
Все взглянули на повара, и Дыхомер тоже. Посмотрел — и ахнул. Он хотел погрозить Петрушке, что тот нарушает порядок, но посмотрел на голубой плюш на своей груди и ужаснулся. Грудь стала такой же рыжей, как шевелюра Петрушки.
— Так вот зачем Трафарет приказал нам лежать на солнце. Выгорит моя прекрасная грудь. Я ничем не буду отличаться от других работников, — Дыхомер, растопырив пальцы, прикрыл плюш на груди и взглянул на чашу. Горка песку над краями ее почти не уменьшилась.
Петрушка опять посмотрел на повара и увидел, что волосы у него стали русые, румяные щеки куклы поблекли. Мальчик перевел взгляд на Горбыля. Где его черные брови? Они выгорели и на лице стали совсем незаметными.
— Братцы! — вскричал Петрушка. — Трафарет хочет сделать нас всех одинаковыми. Все мы выцветем и сами себя узнавать не будем.
— Он заботится о нашем здоровье, — насмешливо процедил Ива. Дыхомер поежился и взглянул на чашу. Горка песка над краями пропала. Помощник облегченно вздохнул:
— Петрушка, посмотри, вытек ли песок?
Мальчик проворно вскочил, забыв о присутствии Шагосчета, в два прыжка добрался до чаши, заглянул внутрь. Круглая чаша была еще почти полна, но Петрушка спокойно сказал:
— Все. Ни одной песчинки не осталось.
— Одевайтесь! — распорядился Дыхомер первый натянул рубашку. Площадь опустела. Один только Словолов вразвалку подошел к чаше и заглянул внутрь. «Эге! Эге-ге!» — покачал он головой, но вслух ничего не сказал.
На второй день следить за закалкой взялся Шагосчет. Опять, как и накануне, жители улеглись кверху животами. Шагосчет никому не доверил заправлять чашу. Он сам старательно насыпал песок, но, когда над краями чаши оказалась горка, Шагосчет осторожно смахнул ее рукой.
— Во всем нужен порядок, — объяснил он Дыхомеру и Словолову. — Видите, как ровно.
Потом лег рядом с двумя помощниками. Солнце стояло, высоко и палило все сильнее и сильнее. Дыхомер закрыл глаза и насыпал на лоб, щеки и грудь защитный слой песка, и только старался, чтобы песок не попал в нос. Жители посмотрели на него и тоже стали прятаться от лучей под колпаками и одеждой.
Шагосчет лежал на солнце, вытягивал по-гусиному шею, поглядывал на других. Он гордился, что не прячется. Шагосчет считал себя очень красивым и поэтому всегда следил за своей внешностью.
— У кого еще в нашем государстве есть такой прямой и длинный нос? — И ему захотелось тут же полюбоваться своим сокровищем. Он достал зеркальце, которое всегда носил с собой, поставил его перед своим лицом. Глянул — и отшатнулся. Его великолепный нос сморщился и стал похож на сушеную сливу. Губы выцвели, и нельзя было различить шею от подбородка.
— О ужас! — застонал Шагосчет и закрыл лицо ладонями.
— О ужас! — подхватил Петрушка и вскочил на ноги.
Шагосчет ничего ему не сказал, но взглянул так умоляюще, что мальчик понял. Ведь он научился здесь, в стране Трафарета, многое понимать без слов. Конечно, в другое время он с удовольствием помучил бы Шагосчета и заставил его пожариться на солнце, но ему было жаль товарищей по плену, с лиц которых исчезали краски. Поэтому он снова подошел к чаше, заглянул в нее и, хотя было больше половины, закричал:
— Все пусто.
Не дожидаясь разрешения Шагосчета, все стали одеваться, а сам Шагосчет, пряча нос в ладонях, стыдливо поспешил к себе домой.
На третий день на площади у дома Трафарета командовал Словолов. Так же, как Шагосчет, он сам наполнил чашу, но в отличие от него, насыпал песку как можно больше. Над широким отверстием чаши возвышалась огромная желтая гора.
— Подождите. — злорадствовал он. — Я доложу Трафарету, как все его помощники выполняли приказ. Я все сделаю, как нужно, как велел Трафарет, и он наградит меня.