Сверчок поскреб ножками по стене и сказал с укоризной:
— Детей, убегающих из родного дома, ожидают в жизни большие несчастья. Погоди, придет время — раскаешься!
— Болтай, пустомеля! — захохотал Пиноккио. — Завтра чуть свет убегу отсюда, куда глаза глядят. А то еще, чего доброго, пошлют в школу учиться. Я не дурак. Гораздо веселее гоняться за бабочками, лазить по деревьям, разорять птичьи гнезда…
— Эх ты, дурачек! — сказал Сверчок и покачал головкой. — Жаль, жаль мне тебя.
— Молчи! — закричал Пиноккио. — Очень мне нужны твои наставления.
Но Сверчок не обиделся и продолжал спокойно:
— Если тебе не хочется учиться, — выбери какое-нибудь ремесло. Мало ли их есть на свете! Будешь зарабатывать хлеб.
— Мне нравится одно на свете — пить, есть, спать и ничего не делать!
— Ах, прольешь ты горькие слезы когда-нибудь.
— Это почему это?…
— Потому что ты — дурачок…
— Это почему это я дурачок?
— Потому что у тебя деревянная голова.
Пиноккио схватил со станка молоток, — и пустил его в голову Сверчку. Бедный Сверчок только пискнул в последний раз — кри-кри — и упал кверху лапками.
Настала ночь. У Пиноккио целый день крошки не было во рту. Проголодался он ужасно и пошел к камину, над которым весело кипел котелок. Сунул было туда нос, — нет ли съестного в котелке? Но и камин и котелок были поддельные, нарисованные. Нос от этого у Петрушки вытянулся еще пальца на четыре.
Пиноккио стал шарить по ящикам. Хоть бы корочку хлебца найти, хоть косточку, обглоданную кошкой, хоть ложечку вчерашней похлебки. Но ничего-то у Карло не было запасено на ужин, — положительно ни крошечки, ни кусочка… Голод не тетка.
Петрушка зевал, раздирал рот до ушей, зевал и плевал, а в животе урчало да урчало. Наконец, он расплакался, стал причитывать:
— Прав был Говорящий Сверчок, зачем я убежал из дому? Если бы папу Карло не посадили в тюрьму, он бы дал мне поесть, яичко бы облупил, кашки бы дал с маслицем… Ой, есть хочется!..
В это время он увидел, что в корзинке со стружками что-то белеется…
Пиноккио кинулся:
— Батюшки! Яйцо! — Он схватил его, щупал, гладил, целовал. — Эх жалко, масла нет, вот бы яишенку поджарить! Сварить его разве? Нет! Так проглочу: сырьем!
Пиноккио разбил скорлупку — и сейчас же из яйца пискнул тоненький голосок:
— Спасибо, Пиноккио.
Это был хорошенький цыпленок. Он вылез из яйца, расправил крылышки и выскочил в окно, — только его и видели! Пиноккио разинул рот и заревел, стал топать ногами.
— Прав, прав был Говорящий Сверчок! Ой, как есть хочется!..
Пиноккио засыпает, положив ноги на решетку очага, и просыпается без ног
Была холодная, ветреная, зимняя ночь. Деревья шумели, ставни хлопали. Пиноккио дрожал от страха.
— Нет, — решил он, — я тут не останусь. Побегу в деревню, там кто-нибудь приютит бедного Петрушку, дадут, может быть, кусочек хлебца.
Пиноккио пошел на деревню, но на деревне все спали. Лавки были закрыты, огни погашены. В отчаянии он дернул звонок у какой-то двери. Сейчас же в окошко высунулся старик в ночном колпаке и сердито спросил:
— Что за негодяй звонит в такой поздний час? — ответил старик, думая, что это один из тех шалунов, которые забавляются тем, что будят добрых людей по ночам.
— Подайте милостыньку бедному Петрушке!
— Сейчас! Сейчас!
Через минутку он опять показался в окне.
— Держи шапку!
Но у Пиноккио шапки не было. Он подошел под самое окно и поднял голову, — и старик с головы до ног окатил его студеной водой. Пиноккио вернулся домой, как мокрая курица, шатаясь от голода. Сел на табуретку, положил ноги на решетку очага и заснул, как убитый. Пиноккио храпел, а деревянные ноги его тлели да тлели в очаге, пока не обуглились до колен. Разбудил его утром стук в дверь.
— Кто там? — спросил Пиноккио, протирая глаза.
— Отвори! Это я, — Карло!
Пиноккио спросонок вскочил и тут же упал на пол, — ноги его сгорели.
— Отопри! — кричал Карло.
— Папа, милый, не могу, у меня кто-то отъел ноги.
— Кто отъел?
— Должно быть кот отъел, — заревел Пиноккио, видя кота, игравшего со стружками.
— Врешь ты все… Отпирай! — сердился Карло.
— Не могу, папа. Ей богу, у меня ног нет!.. Теперь всю жизнь буду ползать на коленях!.. Ой, ой, ой!..
Карло, думая, что Пиноккио опять; затевает какую-то проделку, полез в окно, ворча:
— Погоди! Я тебе задам, озорник!
Но, увидав Пиноккио на полу без ног, Карло схватил его на руки и стал его осыпать поцелуями.
— Как же ты умудрился сжечь ножки, сынишка мой милый?
— Не знаю, папа! Гроза была, ветер, дождик, а Говорящий Сверчок сказал: так тебе и надо, потому что ты злой и непослушный. Я сказал ему тогда: берегись, Сверчок! А он сказал: Деревянная голова! Тогда я запустил в него молотком. Но я не виноват. А старик в ночном колпаке крикнул из окошка: держи шапку! — и облил меня водой, а я только хлебца хотел попросить. Вернулся я домой голодный, положил ноги на очаг. Они сгорели…
Пиноккио рыдал и кричал так громко, что наверно было слышно верст за пять от этого места.
Из всего рассказа Карло понял только то, что Петрушка умирает с голоду. Он вытащил из кармана три груши и сказал:
— Эти груши я припас себе на завтрак, все равно — кушай, мне не жалко.
— Если вы желаете, чтобы я съел груши, тогда очистите их, — сказал Пиноккио.
— Очистить груши? — удивился Карло. — Вот уж никогда не думал, что ты такой привередник! Это не хорошо! Дети должны кушать все, что им дают. Неизвестно еще, как тебе придется жить на свете! Всяко бывает!
— Груши с кожей я есть не стану, — сказал Пиноккио.
Карло ничего на это не ответил, вынул из кармана ножик, очистил груши, а кожуру положил тут же на стол.
Сев первую грушу, Пиноккио хотел было бросить сердцевину но Карло удержал его за руку:
— Не бросай, ничего не нужно бросать, все в жизни пригодится. Всяко бывает!
— Ну, уж сердцевину-то я есть не стану.
— Кто знает? Всяко бывает! Может быть и съешь, — спокойно повторил Карло.
Три сердцевины он положил тут же на уголок стола около кожицы. Сев в один миг все три груши, Пиноккио стал опять зевать с голода.
— Есть хочу!
— Но у меня больше ничего нет, голубчик.
— Как ничего больше нет?
— Вот только кожа да сердцевинки!
— Ну, ладно…
Пиноккио принялся за кожу и сердцевинки, и от них не оста лось ни крошки…
— Вот видишь, — сказал Карло. Всяко бывает.
Карло делает Пиноккио новые ноги…
После завтрака Пиноккио снова ударился в слезы:
— Как же я теперь буду жить без ног?
Но Карло все еще немного сердился и заставил Петрушку проплакать до полудня.
— Сделаю тебе новые ноги, — ведь, опять убежишь?
— Нет и нет, — клялся Пиноккио. — я теперь послушный, шелковый…
— Все говорят, что шелковые, когда им что-нибудь нужно.
— Я не такой, папа Карло. Я научусь ремеслу, буду вашей опорой в старости, я хороший.
Наконец, Карло сжалился — не говоря ни слова, взял два куска дерева, и принялся выстругивать новые ноги. Через час они были готовы. Две хорошенькие, резвые ножки! Лучше даже прежних. Карло подмигнул и сказал:
— Ну, Пиноккио, ложись спать, утро вечера мудренее.
Пиноккио сейчас же лег и притворился спящим. Но он отлично видел, как Карло стал прилаживать и приклеивать ему ноги, да так хорошо их приклеил, что никто бы и не догадался, что это не те ноги, какие у него были раньше. Пиноккио соскочил со стола и начал скакать по комнате, как сумасшедший.
— Ах, папа Карло, вы не можете себе представить, как я вам благодарен, я даже непременно пойду завтра в школу учиться.
— Очень хорошо сделаешь, братец.
— Но как же я пойду голый?
Карло сказал:
— Эгэ!
У бедного Карло грошика не было в кармане, где уж там покупать одежду Петрушке. Он подумал, подумал и сделал ему курточку из цветной бумаги, сапожки из бересты, и шапочку из хлебного мякиша.
Пиноккио погляделся вместо зеркала в ведро с водой и остался очень доволен.
— Но как же я пойду без азбуки, папа Карло?
— Да, азбуку надо купить.
— Поди купи!
— Купи? Купишек нет! Ну, ничего, — сказал Карло, — подожди!
Накинул на плечи старую, заплатанную куртку и пошел на улицу. Он скоро вернулся, неся в руках азбуку, но без куртки на плечах, — ее не было — исчезла.
— Где же ваша куртка? — спросил Пиноккио.
— Продал.
— Зачем?
— А на что мне куртка?… Обойдусь!
Пиноккио все понял и, бросившись папе Карло на шею, стал целовать его. Карло опять вытер глаза рукавом.
Пиноккио продает азбуку и покупает билет в кукольный театр
С азбукой под мышкой Пиноккио бежал в школу и думал о разных хороших вещах.
«Сегодня я научусь читать, а завтра — писать, а послезавтра считать… Потом начну зарабатывать деньги и сразу разбогатею. Сейчас же куплю папе Карло суконную куртку… Что суконную… Золотую куплю, с бриллиантовыми пуговицами. Хороший человек папа Карло! — в такой холод продал единственную свою куртку, купил мне букварь».
Пиноккио шел и сам с собою разговаривал, а издали слышались веселые звуки флейт и барабана.
— Пи-пи-пи-пи — трум, трум, трум! — пи-пи-пи-пи…
Он остановился. Играли, очевидно, в маленькой деревушке, в той, что стоит на берегу моря.
«Какая прекрасная музыка. Жалко, что мне нужно идти в школу подумал Пиноккио. — Разве сбегать, разузнать, что это там за пи-пи-пи — трум, трум-трум! — пи-пи-пи?… Ладно, — школа и завтра не убежит, пойду послушаю, что это за пи-пи-трум»…
И он пустился бежать рысью по переулку, к берегу.
В деревушке у моря, на площади, вокруг размалеванного балагана уже собралась огромная толпа.
— Что это за балаган? — спросил Пиноккио у мальчишки.
— Прочти афишу — узнаешь.
— Я, ведь, потому тебя и спрашиваю, что не умею читать.