Лёшка опустил взгляд на кусочек томатной шкурки из соуса. Подумал: «С мамой так можно». Вот папа сказал бы с растущей угрозой: «Начнем с того, что я не хочу видеть твой затылок. Голову поднял! Быстрень-ко!»
Впрочем, сейчас и мама перешла на нарастающий тон:
– Катюша мала, она не понимает, как он привык обращаться с людьми. Придет время – он и с ней будет себя вести как со мной… или с тобой. Тогда он и ее поставит на место!
– Сочувствую… – дружелюбным тоном вздохнул МИК. – Лучше всего, если ты сейчас скажешь: «Мама, я с тобой согласен и больше не буду».
Лёшка уже открыл рот, чтобы так и сказать. Но не сказал.
Был один вопрос. Просто так не задал бы. Теперь появился повод.
– Мама, мы всю жизнь будем жить в Мартышке?
Мама за секунду до этого набрала в легкие воздух, чтобы продолжить монолог. А тут замолчала, удивленно посмотрела на Лёшку.
– Я не знаю. Это зависит не от меня.
«Может, вы или помиритесь, или разведетесь?» – чуть было не сказал Лёшка.
Но не сказал. Нельзя такое вслух: вдруг мама хочет услышать слово «развод»? Услышала, решила окончательно…
И Лёшка просто сказал:
– Мама, расскажи, пожалуйста, что тогда произошло?
– Может, не будем портить вечер? – предложил МИК.
– Отстань! – приказал Лёшка. Усмехнулся, подумал: мама – единственный человек, рядом с которым он может общаться с МИКом вслух.
– Приключение «конфликт с родителями» программой эксперимента не предусмотрено, – заметил МИК.
– Тебе посоветовали не говорить об отце? – догадалась мама.
Лёшка кивнул и спросил опять.
– Он решил в отпуск поехать на Алтай. Кстати, там по программе конное путешествие. Он же должен помнить, что ты боишься лошадей!
«Уже не боюсь», – хотел сказать Лёшка. Только зачем?
– Купил билеты, заказал отель и места в кемпинге. Сделал сюрприз. А я, – продолжила мама, с каждой секундой все громче и громче, – сказала ему, что тоже хочу иногда решать, как мы отдыхаем. Например, просто не пойти утром на работу. Приготовить обед, сесть у телевизора и просидеть полдня. Или прогуляться с вами по городу и вечером вернуться в свою квартиру. А он сказал: «Начнем с того, это не твоя квартира». Это была последняя капля.
– И что дальше? – растерянно произнес Лёша.
– Я сказала ему, что хватит, – спокойно ответила мама, и это спокойствие пугало больше крика. – Я просто спросила: правда ли, что Мартышкино – моя собственность? Он кивнул. «Хорошо, – сказала я, – тогда я буду жить там. И он рассмеялся. Не нарочно, а искренне, от души. Как будто ты сказал ему, что с завтрашнего дня устроишься шофером-дальнобойщиком. Он не считает меня за человека. Или хотя бы за взрослого человека, способного принять решение. Утром он ушел на работу, я собралась и уехала.
– А папа? Он тебе звонил? Хотел приехать?
– Звонил, – сказала мама еще жестче и собранней. – Я ему ответила, что, если он приедет и захочет войти в дом без моего разрешения, я вызову полицию.
– Неудачное применение иностранной юридической нормы. Она не имеет на это права.
Лёшка махнул рукой – отстань.
– А он рассердился?
– Нет. Просто сказал: «Ты можешь вернуться, когда захочешь. Но я сам приеду в Мартышкино, только когда ты меня позовешь».
– Мамочка, – сказал Лёшка, все же дочистивший тарелку, – уже два месяца прошло. Нам трудно. Ему тоже трудно. Может быть, вы помиритесь?
– «Начнем с того, что я с тобой не ссорился», – зло произнесла мама, имитируя папину интонацию. – Он говорил мне это сто раз. Теперь я скажу это сама. Он не должен помириться со мной. Он должен понять, как вел себя эти годы. Он требовал, чтобы я работала, но не позволил пойти на повышение. Он не разрешил мне научиться водить автомобиль. Он позволил мне сажать цветы здесь, под окном, но не позволил спилить эту проклятую ель! Я разрешила ему быть лидером. Но он стал Карабасом-Барабасом!
«А ты сбежала, как Мальвина. И прихватила меня, как пуделя Артемона», – печально подумал Лёшка.
– Скажи ей, – вмешался МИК: – «Ты подумала о Катюшке? Ей хорошо в местном детской саду после питерского? А обо мне ты подумала? Ты знаешь, что в местной школе у меня каждую неделю отбирают деньги? Так поступить со своими детьми – эгоизм чистой воды».
– Отстань! – взвыл Лёшка и даже ударил кулаком по столу.
В первый миг мама испугалась. Потом рассердилась. Начала:
– Да как ты… – но не договорила. Печально посмотрела на Лёшку. Понимающе кивнула: – Извини, я забыла про твоего консультанта. Наверное, он сказал что-то очень умное. То, что я не права? То, что вы страдаете из-за меня? Это?
Лёшке хватило сил промолчать. А вот кивнул или нет – не понял. Увидел слезинки в глазах мамы и сказал:
– Мама… Мамочка. Что должно случиться, чтобы ты его позвала? Что папа должен сказать?
– Слов уже недостаточно. – Мама покачала головой. – Он должен что-нибудь сделать. Что – не знаю. Давай не будем об этом. Как вы сегодня погуляли?
Голос мамы был такой грустный, что Лёшка сменил тему. Рассказал про «горки» и белку, еще сказал, как удивлял новых друзей своими знаниями. Отхлебнул несколько глотков чаю и пошел спать. Шел на цыпочках, чтобы не разбудить Катюшу.
– Извини, что наорал, – шепнул МИКу.
– Это ты извини за неудачный совет. Кстати, я узнал о Кондраше много интересного.
– Завтра, – вяло сказал Лёшка, чувствуя, что, несмотря на все эмоции и стрессы этого дня, хочет спать.
Лёшка спал крепко, проснулся рано и сразу же начал думать о вчерашнем разговоре.
Вообще-то МИК прав. Разве мама подумала о нем, о Катюше? Сбежала в Мартышку, засунула его в школу, ее в местный детский садик. Вчера говорить смысла не имело. Мама в стрессе, еще ударится в крик или слезы вместо ответа. Лучше дождаться, когда успокоится, вот тогда и поговорить. Сказать ей: «Мама, как ты могла решить за нас, где мне учиться и в какой садик ходить Катюше?»
И тут Лёшка вспомнил, что он тоже решил и выбрал. В то утро, когда мама спросила, с кем ты хочешь быть, он ответил: «С тобой».
Да, вопрос нехороший. Нельзя брать людей за горло – «или – или». Лёшка это понимал. Но не мог отделаться от вопроса к самому себе: почему он ответил именно так? Почему ответил сразу, не задумавшись?
Можно жить с мамой и папой. Можно жить с одной мамой. А вот с папой жить не хочется.
Почему? Папа на него сердится. Не просто сердится, а смеется над ним. Даже не наказывает. Но тех, над кем смеются, наказывать не надо. Они уже наказанные.
Лёшка вспомнил историю с пирожком. Они долго гуляли по Васильевскому острову – дошли пешком от Стрелки до дома. Лёшка проголодался, попросил подкрепиться. Папа купил гамбургер, но с условием – до обеда никаких подкреплений. Тогда, пару лет назад, родители решили, что Лёшка начал полнеть, и то и дело применяли мелкую, прикладную диету.
Лёшка пообещал. А дома мама пекла пирожки с капустой. Как раз к их приходу вытащила из духовки первую порцию, поставила остужаться. Лёшка заглянул на кухню, мама дала пирожок – замори червячка до обеда. Пирожок был пышный, румяный, с тонким тестом и чуть-чуть просвечивавшей начинкой. А еще – горячий и ароматный.
Не заметил, как укусил и вышел в коридор с пирожком в руке. Встретил папу.
Тот внимательно посмотрел на сына, улыбнулся и спросил:
– Попробуй подсчитать, сколько весит пирожок?
– Ну, граммов сто, может, сто двадцать, – ответил Лёшка.
– Отлично! – Отец уже не улыбался, а смеялся, печальным, презрительным смехом. – Теперь я знаю, сколько весит твое честное слово.
Сто двадцать граммов.
Лёшка хотел спросить: а что ему надо было сделать? Отказаться? Да, наверное, отказаться.
Сказать маме про обещание. Но ведь мама хотела его порадовать…
Любые оправдания застряли в горле. Спасибо, что не откусанная часть пирожка.
Лёшка опустил голову, шагнул в комнату…
– Ку-да?! – плавно, но твердо сказал папа с прежней злой улыбкой. Совсем не тот папа, который полчаса назад рассказывал ему на набережной историю ледокола «Красин». – Я что, закончил разговор?
Лёшка повернул к отцу покрасневшее лицо.
– Хорошо, что сейчас на каждом углу гамбургеры, а дома пирожки, – другим тоном добавил отец. – Хорошо, что сейчас не блокада. Ты бы взял и съел Катюшин хлеб. Схомячил бы ее паек и не заметил. Кстати, он, как и пирожок, весил сто двадцать пять граммов – вес твоего слова.
– Па-а-а-па! – Лёша не понял, от чего он задохнулся, от слёз или непрожеванного пирожка.
Папа совсем грустно, будто потерял остатки веры в род человеческий, вздохнул:
– Эх ты!.. – и захлопнул дверь в свою комнату.
Лёшка так и остолбенел в коридоре. В руке – почти остывший пирожок, щеку щекочет теплая слезинка…
– Ты еще не проснулся, а уже огорчился? – спросил МИК.
«Бедный принц, – подумал Лёшка, – захотел погрустить о былом, а твой настырный друг к тебе уже лезет с вопросом».
– Огорчился, – шепотом согласился Лёшка. – Как сделать так, чтобы…
Хотел сказать: «Чтобы папа вернулся к маме». Но это слишком просто и неправильно. А как сказать правильно?
– Хочу, чтобы у папы с мамой было нормально. И у меня с ним было нормально.
– Я подумаю над этим.
– Вообще-то ты позавчера уже обещал над этим подумать, – недовольно прошептал Лёшка.
– Ты также просил меня собрать сведения об Иване Кондрашове. С кого начать?
– С Кондраша, – ответил Лёшка, уже успев одеться и выйти в коридор. Про себя подумал: все же отца он сегодня не увидит, а вот встретить Кондраша в школе можно через час.
МИК сказал, что готов рассказать. Лёшка попросил отложить до пробежки, чтобы спокойно умыться.
Пока умывался, пока обувал кроссовки, успел подумать: историй, вроде той, что с пирожком, он мог вспомнить пять-шесть. У мамы должен набраться не один десяток. Она и при нем-то плакала, а сколько раз сдерживалась? Так что понятно, почему мама не выдержала в ту ночь.