Вот это по-нашему, по-бразиль… в смысле, по-мекленбуржски! засмеялся я. И то правда, Клим, не спи! Эх, сейчас бы песенников… задумчиво потянул Анисим. А что тебе мешает, на свадьбе Михеля и Гертруды ты, помню, так голосил, что все окрестные кобели обзавидовались. Эх, герцог-батюшка, чего вспомнил, а и вправду споем? Да ради бога! Только Лелику петь не давайте, а то от его пения с тоски удавишься! Хуже него только Петерсон поет, но с тем понятно викинг как-никак.
Окружающие посмеялись, припомнив незатейливое пение нашего шкипера, а я, пользуясь заминкой, решил выйти наружу. Влажный холодный воздух приятно освежил мое разгоряченное лицо, и я, запахнув на груди длиннополый кафтан, долго смотрел на низкое небо, затянутое серыми облаками. Потом взгляд мой спустился ниже, на окружающие кровли, потом к навесам, под которыми уже хрупали овес наши кони. Уже собираясь входить, я понял наконец, чего не хватает. Над моим острогом не был поднят мой штандарт. Первым побуждением было устроить своим подчиненным немедленную выволочку, и я решительно направился в терем. Но планировка русских теремов была совершенно непривычна для меня, и я, сам не знаю как, прошел в другие сени и неожиданно для себя оказался на другой его половине. Пройдя в горницу, я увидел сидящую у затянутого пузырем окна Ксению, что-то вышивающую на пяльцах. Увидев меня, она вздрогнула и, отложив рукоделие, встала и с достоинством поклонилась. Мне ничего не оставалось, как ответить ей тем же.
Здравствуй Ксения Борисовна. И ты здравствуй, герцог Мекленбургский. Я, кажется, заблудился немного, а где Настя? Ты в своем тереме, герцог, а Настя ушла готовить тебе и твоим офицерам баню с дороги. Баня это хорошо, особенно после похода. Что же ты не спросишь, как я съездил, с чем вернулся?
Ксения подняла на меня взгляд, полный печали, но не успела ответить, поскольку за стеной раздались шаги и в горницу, распахнув дверь, вошла Настя.
Настенька, а я тебя искал… Вижу, князь, отвечала она мне с улыбкой, а я тебя ищу, баня истоплена. Не желаешь ли попариться или ближников подождешь? А ну их, они там петь собирались, я чаю, это надолго, отвечал я ей, усмехнувшись, и, выходя из горницы, обернувшись к царевне, сказал: Мы после поговорим.
Однако поговорить с царевной в тот день так и не получилось едва я вышел из горницы вслед за Настей, она обернулась и, ни слова не говоря, с плачем кинулась мне на шею.
Настенька, ты что, милая, растерянно пытался я успокоить плачущую девушку. Где ты был, где ты так долго был, плача повторяла она, не отпуская меня. Я уж не чаяла тебя и увидеть. Да что ты, что со мной сделается, вот он я, живой, пытался я успокоить ее сначала словами, потом поцелуями, пока на нас не накатила и не накрыла с головой страсть.
Проснувшись, как обычно, рано утром, я потянулся и, не найдя рядом Насти, удивленно привстал. За мутным оконцем серел рассвет, так что пора было вставать. День обещал быть насыщенным. Оглядев раскиданные в живописном беспорядке по горнице вещи, я хмыкнул про себя: «Эх, зарекался чукча сначала лыжи снимать, а только потом интим». Завернувшись в рядно, служившее мне одеялом, я озадаченно посмотрел на ведущие из горницы двери. Выглянув в одну из них, едва не запнулся о стоящую в соседнем помещении лохань с остывшей уже водой. Почертыхавшись и припомнив происходившее накануне, вновь улыбнулся: «Лыжи лыжами, а ванна все же была». Скрипнула другая дверь, и я, обернувшись, увидел заспанного лакея Семку, принесшего мне свежее белье и одежду.
Доброе утро, ваше высочество, поприветствовал он меня, сладко зевнув. Сколько тебе раз говорить, обалдуй: утро добрым не бывает. Ладно, давай одеваться.
Приведя себя в порядок, я вышел из горницы и, проходя коридором, неожиданно для себя наткнулся на Ксению. Лицо у девушки было грустным, отчего во мне немедленно проснулась совесть.
Доброе утро, ваше высочество, поприветствовала она меня и, как мне показалось, вытерла уголком платка глаза. И тебе того же, Ксенюшка, постарался ответить я как можно ласковее, но в ответ был награжден строгим взглядом, от которого стало еще больше не по себе.
Затянувшаяся пауза становилась все более неловкой. Я не мог придумать, как сказать матери, что вместо того, чтобы сразу же подарить ей встречу с ее ребенком, мое высочество предавалось сначала пьянству, а потом блуду. Ксения же просто молчала, но грустное молчание ее раздирало мне сердце. Наконец я, не выдержав, глубоко вздохнул и проговорил хриплым голосом:
Пойдем со мной, царевна.
Выйдя во двор, я в замешательстве огляделся. Спросить вчера, где конкретно разместили беженцев из Устюжны, ума не хватило, а теперь где их искать, было непонятно. Но, как видно, день явно был мой, и, на мое счастье, из-за угла вышел сам однорукий Лука. Увидев меня, он поклонился, сняв шапку, и хотел что-то спросить, но я не дал ему и рта раскрыть:
Где вас разместили? Дык тут, в людской… Веди! А зачем? не смог не спросить вредный старик. А за надом! почти прошипел я ему, и Лука, сообразив, что перегибает палку, повел нас.
В людской уже никого не было: Настя держала слуг в строгости, и все были уже с утра при деле, включая Авдотью дочь однорукого. Только на полатях, прижавшись друг к другу, как котята, спали, сладко посапывая, Марьюшка и Глаша. Обернувшись к Луке, я показал ему глазами на выход. Тот, несмотря на природную или благоприобретенную вредность, сумел проявить сообразительность и, неловко пятясь, исчез за дверью. Ксения стояла ни жива ни мертва, закусив губу, и не отрываясь смотрела на девочек. Я хотел что-нибудь сказать ей, но не решился и, виновато улыбнувшись, вышел вон…
И опять наткнулся на однорукого Луку, вопросительно смотревшего на меня.
Ох, старый, тяжело вздохнул я, ну чего ты из-под меня хочешь? Хозяйством моим заведуют Клим Рюмин да ключница моя Анастасия. Вот они тебя и дочку твою и к делу приставят, и корма положат. А сейчас некогда мне, ей-богу!
Шедший несколько дней дождь, слава тебе господи, прекратился, и хотя земля была покрыта лужами, по крайней мере, с неба ничего не лилось. Мои драбанты седлали коней и поправляли амуницию перед выходом. Появившийся со слегка помятым лицом фон Гершов, приложив два пальца к шляпе, отрапортовал о готовности регимента выступить. Благосклонно выслушав его, я улыбнулся и показал ему на стрельчатую крышу терема.
Кароль, дружище, тебе не кажется, что там кое-чего не хватает?
Озадаченно похлопав глазами, Лелик со скрипом пошевелил извилинами и, наконец сообразив, приказал:
Поднять мекленбургский штандарт! Вот так-то, парень! И запомни: куда бы мы ни пошли, мое знамя со мной. Я в доме стало быть, оно на доме. Я на коне стало быть, знаменосец подле. Да, мой герцог!
Откуда-то из-за угла появились Клим с Аникитой. Физиономии их были помяты еще больше, чем у фон Гершова, но стояли они ровно и держались браво. Оглядев наши сборы, Вельяминов сунул два пальца в рот и, свистнув как соловей-разбойник, заорал:
Эй, рейтарство, на конь!
Его подчиненные, уже снаряженные, тут же вывели своих коней и присоединились к нам.
Эва как! удивился я. Держу пари, что вы только что продрали глаза! Как вы успели? Как-как, пробурчал Рюмин, а то непонятно, мой герцог, что вам дома не усидеть в такой день. Вот и приказали нашим быть готовыми. Отлично, а где Анисим, он вчера выпил как бы не больше всех нас спит, поди? Анисим со стрельцами уже должен быть у Боровицких ворот. Не удивляйтесь, ваше высочество, этот чертов сотник обладает завидным достоинством он совершенно не знает, что такое похмелье! Действительно мерзавец! Ладно, ты приготовил то, о чем мы говорили? Разумеется, ваше высочество!
Скоро наш отряд в полном порядке стоял под стенами Кремля подле Боровицкой башни, где полковник Струсь обещал выпустить русских. Вожди ополчения, опасаясь какой-либо каверзы от поляков, приняли все необходимые меры предосторожности. К воротам заранее были подтянут так называемый гуляй-город и несколько пушек. Гуляй-город представлял собой деревянные щиты на колесах выше человеческого роста, с проделанными в них бойницами для стрельбы. Между собой щиты были скреплены цепями, а за ними заняли позицию стрельцы во главе с Анисимом. Отборные дворянские и казачьи сотни также стояли рядом, готовые в случае необходимости вступить в бой. Рядом с ними встали и мы, развернув мекленбургский штандарт. Когда мой регимент занял свое место, мы с Вельяминовым в сопровождении фон Гершова и Михальского отправились к воеводам. Они, как выяснилось, уже были в основном в курсе наших подвигов в Устюжне и особенно в Вологде, но восприняли эту весть по-разному. Пожарский с Мининым были довольны, что нам удалось предотвратить разорение Вологды. Трубецкой, от которого сбежала часть казаков, участвовавших в этом набеге, очевидно, тоже. А вот князья Куракин и Бутурлин смотрели почему-то кисло. Прочие и вовсе старательно делали вид, что ничего примечательного не произошло и их никак не касается.
Вовремя ты вернулся, князь, сказал мне негромко князь Дмитрий Михайлович. Полковники Струсь да Будило не раз справлялись, где ты, не иначе хотели бы тебе сдаться. А вы им что же? Как договаривались то ты на охоте, то на молитве, то еще за какой надобностью отъехал. Вот и хорошо. Помаялись будут посговорчивее. Тут еще весть пришла, вступил в разговор Трубецкой, сказывают, король Жигимонт с королевичем совсем уже было войско собрали, чтобы выступать на нас. А тут их Господь и наказал: в чистом небе ни облачка, а в порох возьми и ударь молния! Он весь и взорвался. Прямо не знаю верить ли такому чуду? Я же тебе говорил, князь, что не будет пороха у Сигизмунда, а без пороха он много не навоюет. Я помню, что ты это говорил! А вот откуда ты про сие знаешь так и не сказал. Многие знания многие печали, боярин. А это что там такое? воскликнул вдруг Минин, показывая на вьющиеся подле моих драбантов дымки.