Впрочем, не все казаки поддались на нехитрую татарскую уловку, нашлись среди них люди бывалые, сумевшие сообразить, что разодетые как павлины татарские мурзы так просто в заснеженных полях не разъезжают и что коней не худо бы и попридержать. Пока большая часть кинулась в чаянии зипунов в погоню, примерно полторы сотни остались стоять на месте, а увидев страшную развязку развернулись и попытались дать деру. Занятые их опрометчивыми товарищами, татары даже не пытались их задержать, однако уйти им все же не удалось. Едва узнав об обнаружении воров, Вельяминов предусмотрительно и безошибочно повел свой полк в обход, и попытавшиеся скрыться казаки вылетели прямо на готовых к бою рейтар. Прижатые кованой ратью к лесу, казаки попытались скрыться в нем, бросая коней и захваченное ранее добро.
Преследовать их не стали, а, по-быстрому собрав трофеи, двинулись дальше.
Сабли-то хоть доставали? спросил я Вельяминова, когда он, разгоряченный от погони, вернулся ко мне. А как же, я троих срубил! тут же ответил он. Врешь, поди? Вот тебе крест, государь! Ладно, троих так троих. Ты мне вот что скажи: а не соберутся воры вновь? Нет, они сейчас отсюда уходить будут. Потом, может, и пристанут к кому, а сейчас нет. Повелишь оставить ратников, чтобы переловили воров? Недосуг сейчас, да и сил мало. Да кто же тебя, государь, гнал-то из Москвы с малыми силами, да еще на такой город, как Коломна? Ее изгоном взять дело мудреное. Как воры побегут, так город сам сдастся. Надо только, чтобы они побежали, думая, что я с пехотой да большим нарядом иду. Хитро, государь. Посмотрим, хитро или нет. Слушай, Никита, а отчего у меня такое ощущение, будто я что-то неладно сделал? Вроде войско быстро собрали, идем в порядке, бить вот уже начали, а на душе неспокойно. Известно что, государь: с Салтыковым неладно вышло. Не понял… Да чего же тут непонятного? Оно, конечно, ты, государь, повелел в походе без чинов быть и не след Бориске хвост поднимать, однако бесчестить его не следовало. Нет, опалу он всяко заслужил, за то разговору нет. А вот выдал ты его Василию зря. Ты же мне сам про порядки рассказывал… Я-то рассказывал, да ты, царь-батюшка, не больно-то слушал. Вот если бы Бориска в поход пошел, да Бутурлину в походе противился, да лаял и бесчестил его всяко и прилюдно, вот тогда в самый раз. А за то, что отказался от похода, следовала ему опала, вотчины отобрать тоже можно. А чего же не удержал? Удержишь тебя… к тому же тут это покушение с письмом случилось. Злобиться бояре будут? Сейчас нет, больно их эта грамота отравленная напугала, а потом припомнят! А прочие Салтыковы? Да пес с ними. Кляузная семейка, да дядя его сейчас у короля Жигимонта… самое время всех их придавить, чтобы и не пискнули. Опять же, ты его на Заруцкого посылал, а он не шел и Бутурлину не давал, под это дело сыск надобно учинить. Полагаешь, найдется что? Это как искать, государь. Тоже верно. Кстати о сыске: Мелентий далеко? Да как ты велел государь, с нами и под присмотром, о чем-то с лекарем твоим беседует… С О’Конором, а по-каковски они беседуют? А я знаю?.. Прикажешь позвать? Ага, только порознь.
Через некоторое время со мной поравнялся мой старый знакомец, иеромонах Мелентий, с коим мы вместе обороняли Вологду. Святой отец снова был одет в драную рясу, как при первой нашей встрече, и смотрел на своего царя хоть и не враждебно, но и без малейшей приязни.
Здравствуй, честной отче, поприветствовал я его. Здравствуй, государь, сдержанно поклонился он мне в ответ. Что-то вид у тебя, батюшка, опять неказистый, нешто опять разбойники ограбили? Да какие разбойники, государь… слуги твои верные помяли чуток, это было, а более ничего. И чего же ты, святой отец, в таком разе, как бродяжка одетый, по Москве ходил? Да выгнал меня отец настоятель из монастыря, хожу вот теперь неприкаянный. Негде мне голову преклонить, сиротинушке, подаянием одним и живу. Чем добрые люди пожалуют, тем и сыт. Ну, этому горю легко помочь: помнишь, я тебя на службу звал? Приходи, хочешь в рейтары возьму, а хочешь в духовники пожалую, мне добрые ратники да верные люди везде нужны. Грех тебе, государь, смеяться над иноком убогим, скорбно провозгласил монах, услышав мои слова. А тебе, пес бородатый, не грех царю своему лгать столь бессовестно? Государь, что ты меня пытаешь? Ведомо ведь тебе, что искал я. Ребенка убить не дам. Господь с тобой, государь, и в помыслах того не было! Опять лжешь. Государь, смута может быть. Отродье Бориса и Самозванца… Кончилась Смута, монах! Вот как меня царем выбрали, так сразу и кончилась. И что там раньше было, никакого значения не имеет. Не знает про то никто и слава богу, пусть и дальше не знают. Вырастет девочка выдам замуж за хорошего человека, и дело с концом. Ой ли, государь, а идешь ты сейчас походом куда? Там ведь тоже дитя невинное… Не трави душу! Честно скажу: не знаю, что сделаю. Пусть Господь решит. Все вы на волю божью надеетесь, а паче на то, что его воля с вашей совпадет. Тоже верно; так ты что, пойдешь ко мне на службу? Я, государь, нынче только Богу служу. А я что, против? Говорю же иди ко мне в духовники, а то мне Иона надоел хуже горькой редьки. Ну а что? Роду ты хорошего, насколько я знаю; грамоте учен, латынь вот знаешь. Ты же по латыни с лекарем моим беседы вел?
Пока татары и рейтары «развлекались» с казаками, основная часть моего импровизированного войска продолжала движение. Теперь впереди шел государев полк, следом за ним я с драбантами, а замыкали движение по-прежнему конные стрельцы Анисима. Темнеет зимой рано, и примерно в двадцати верстах от Бронниц я приказал остановиться на привал. Ночевка в зимнем лесу дело для русского человека в сию пору почти естественное. Одни ратники кинулись рубить лапник для лежек, другие принялись разводить костры, чтобы сварить кашу. Третьи тем временем обихаживали лошадей. Я немного переживал за своих мекленбуржцев, которые, как мне думалось, были непривычны к таким спартанским условиям. Однако я ошибался: стараниями фон Гершова и моей щедростью у каждого драбанта имелись хорошая шуба, шапка и сапоги, а сами они были людьми тертыми и неприхотливыми. Так что русская мудрость о солдате, который дымом греется, а шилом бреется, сработала и тут. Единственным, кого ночлег в лесу привел в ужас, оказался мой лекарь. Бедняга О’Конор смотрел на приготовления солдат округлившимися глазами и, казалось, вот-вот упадет в обморок.
Ваше величество хочет моей смерти… жалобным голосом проговорил он, топчась в снегу. Пьер, какого черта вы жметесь в стороне, идите сюда, к костру, позвал я его, кстати, а где ваша шуба, которую я подарил вам, как только вы приехали? О, ваше величество так добры ко мне… с благодарностью залепетал полуфранцуз-полуирландец, исполнявший роль моего лейб-медика, но эта шуба столь дорога, что я не стал надевать ее в дорогу, полную опасностей. Вы с ума сошли, друг мой, шубы для того и существуют, чтобы их носить! О да, мой государь, но ее соболиный мех столь прекрасен… в наших краях таких мехов нет даже у герцогов! В ваших краях, Пьер, нет и таких морозов. Что же с вами делать… не могу же я допустить, чтобы вы замерзли, вы мне еще нужны. Увы, ваше величество, мне так и не объяснили, зачем я нужен вам в такой экспедиции? Вы, дружище, единственный человек в моем окружении, разбирающийся в химии, и мне очень интересно, кто и, самое главное как, изготовил такой ужасный яд. Вы ведь провели необходимые опыты?
Наш разговор прервал Никита Вельяминов, вытащивший откуда-то тулуп и накинувший его на дрожащего от холода лекаря. При этом мой кравчий бурчал про себя, что хитрый немец специально забыл шубу в надежде, что царь сжалится и пожалует со своего плеча. Почувствовав на себе тяжесть тулупа, лекарь блаженно улыбнулся и почти счастливым голосом ответил:
О, государь: человек, изготовивший этот яд, гений! Или же заключил сделку с дьяволом, что почти одно и то же. Я при всем своем искусстве так и не понял, что это за яд и из чего он приготовлен. Ах, если бы этот человек не тратил свой талант на столь низменное дело, как изготовление ядов, а занялся алхимией, он бы обессмертил свое имя. Кстати об алхимии: если бы вы меньше занимались ею, а обратили свое искусство на лечение, к примеру, местных бояр, вы извлекли бы из своих знаний куда больше золота. И у вас было бы по меньшей мере с дюжину таких шуб, так что утрата одной вас бы нисколько не обеспокоила. Так вы говорите, это необычный яд? Совершенно необычный, сир, он настолько не похож на все, что я видел до сих пор, что я просто теряюсь. Что же касается местных бояр, то они… Очень богаты, Пьер, и если вы хорошо помните историю своего ремесла, то должны знать, как именно ваши коллеги зарабатывали свои богатства. Впрочем, если вас интересует только чистая наука, то очень скоро вы познакомитесь с человеком, изготовившим яд и пропитавшим им письмо. Вы полагаете, ваше величество, письмо пропитано сразу после написания? А у вас есть основания думать иначе? насторожился я. Не то чтобы основания… просто это вполне могли сделать и в Москве. Яд довольно нестабилен на воздухе, и, хотя футляр, заключавший его, весьма плотен, я бы предположил, что его обработали незадолго до того, как оно попало в руки несчастных. Проклятье, что же вы раньше молчали?! Ваше величество, во-первых, вы были так заняты подготовкой к походу, что к вам было не пробиться. Во-вторых, я полагал, что вы догадываетесь об этом и потому стремитесь покинуть Москву как можно быстрее. А в-третьих, я пришел к такому выводу перед самым отъездом. Пьер, вы хотите жить? Э… залепетал О’Конор, огорошенный моим вопросом. Никому не говорите о ваших подозрениях, пока я сам вам этого не прикажу. Даже под пыткой, даже на исповеди, даже оставаясь наедине с женщиной… да какого черта особенно женщинам, иначе я не дам за вашу жизнь и медного фартинга! Слава богу, вокруг не так много латинистов и вряд ли нас кто-нибудь понял. Разве что… вы говорили об этом отцу Мелентию? Этому бородатому монаху… кажется, нет.