Прошу ясновельможного пана герцога не гневаться, но не изволит ли он дать нам немного времени на раздумье? спросил Свенторжецкий, оттеснив ксендза. Право, принять такое решение за три дня совсем непросто. Сожалею, господа, но у моего царского величества только одно слово, и я его уже сказал. Так что времени у вас только до вечера, завтра с утра заговорят пушки, а как только стены рухнут, я войду в город. Пан герцог, вышел вперед молчавший до сих пор Неверовский, знайте, что мы не капитулируем никогда и будем сражаться до последней крайности! Победоносное войско короля Сигизмунда осаждало Смоленск два года, так неужели вы думаете, что ваше жалкое воинство из черных крестьян, разбойников-казаков и давно забывшего о чести шляхетства справится с этим лучше? Любезный пан Неверовский, это «жалкое воинство», о коем вы говорите с таким неподражаемым пренебрежением, уже разгромило вашу хваленую армию под командованием самого гетмана Ходкевича в битве под Москвой. К тому же вы забыли о войсках, любезно присланных мне моим братом королем Густавом Адольфом. Поэтому, если вам нечего мне больше сказать, ступайте с богом. Я смотрю, шведы забыли о Клушине? А вы о Дерпте! Ступайте, господа, вы и так отняли у меня много времени.
Едва поляки, откланявшись, вышли, воеводы обступили трон. Пихая один другого, они явно хотели что-то сказать, но не решались. Наконец Куракин вышел вперед и, поклонившись, запричитал:
Что же ты прогнал их, государь! Подумали бы ляхи недельку, может, и сговорились бы еще. А так сколько погибнет душ христианских… Грех-то какой! Греха бояться детей не родить, однако родим! прервал я его излияния. Где ты такое видел, чтобы ляхи так просто сдавались? Время они хотят потянуть. Как где видел, в Москве! Сдались ляхи-то… А сколь перед тем осады было? А сколь потерь было бы, если б на приступ пошли? А что, в битве с Ходкевичем меньше потеряли? Так то в битве! А ты думаешь, Сапега или Гонсевский не придут на помощь Смоленску, если он держаться будет? Так то когда еще будет, пискнул кто-то из заднего ряда, может, ляхи до той поры уже и сдадутся! Может, не стал я перечить, но быстрее, что до той поры мы сами обессилеем. Или вам неведомо, что при долгих осадах народа от болезней мрет никак не меньше, чем в сражениях гибнет? На то божья воля! возразил тот же голос. Не богохульствуй! Нет в том ничего богоугодного, чтобы ратники от поноса погибали. А если не возьмем крепость приступом? Возьмем. Ляхов мало, если пушками стены в трех местах обрушим да дружно пойдем на приступ, то им людей нипочем не хватит отбиться.
Воеводы задумались, а я про себя перевел дух. Кажется, убедил… Можно, конечно, просто приказать, но и выполнять в этом случае будут соответственно. Мне же нужно, чтобы все, от первых воевод до последнего ратника, понимали, что делают. Тогда и в бой пойдут с охотой, и в дальнейшем будут верить…
Государь, ты как хочешь, а надо к ляхам послать гонца, дескать, дадим подумать недельку! вывел меня из благостных мыслей чей-то голос. Кто сказал? Я, вышел вперед князь Иван Троекуров. Это ты почему так решил? Молод ты еще, государь, да ратей больших не видал. Оттого и советуешь нам негодное… Взять его! Что?! Взять его, повторно велел я, не повышая голоса и пристально глядя на оторопевших воевод. Послушайте меня, любезные! С вами тут никто и ни о чем не советуется, ибо я ваш царь, и вы мне все на верность крест целовали. Как сказано было на соборе: «Един Бог на небе и един царь на земле»! Я обещал, что править буду в согласии с «советом лучших людей всея земли», и совет сей постановил, что надобно на Смоленск идти, с тем дабы вернуть его царству нашему. Так что ты, князь Иван, не мне сейчас перечишь, а всей земле русской! Посему велю имать тебя под стражу и отправить в Москву на суд. Взять, я сказал!
Глядя на стоящих столбами рынд, державшийся до сих пор в стороне фон Гершов отрывисто скомандовал драгунам и те через минуту уже тащили упирающегося Троекурова прочь. Потрясенные до глубины души бояре и воеводы только хлопали глазами, не решаясь перечить.
На сегодня все! заявил я, вставая с трона. Завтра делаем все как ранее решили.
Присутствующие, отвесив поклоны, расходились в молчании. Остались только Черкасский, Вельяминов и фон Гершов, да где-то рядом маячил Михальский со своими абреками.
Что молчите, обвел я глазами присутствующих, дурит царь? Лучших людей в железа велит сажать? Ну, в железа, положим, ты его, государь, сажать не велел, заговорил Дмитрий Мамстрюкович, в том, чтобы опалу наложить да на суд отправить умаления чести нет. Оно, конечно, зарвался Ванька. Где это видано, чтобы с царем эдак разговаривать… Да давно пора! не выдержал Никита Вельяминов. Больно мягок ты, государь. Вот бояре хвосты и поднимают. То перечат, то, паче того, указы царские не выполняют! Ты про что это, кравчий? напряженно спросил Черкасский. Знаешь, поди, про что! Государь, развернулся князь ко мне, если ты про Казарина, то нельзя было иначе. Дума приговорила Пушкина воеводой поставить, так я и упросил сотника шум не поднимать, чтобы смуты не было. Потому как Казарин роду низкого, и если его ставить, то надобно Пушкину место искать, да так, чтобы выше, а то будет кляузы писать да челобитья, и мы бы вместо похода сейчас ябеды его разбирали! Дмитрий Мамстрюкович, отвечал ему я, то, что ты без шума и умаления чести государевой все сделал, я оценил и потому никакой опалы на тебя покуда не положил. Однако знай если Пушкин в Вязьме в чем оплошает, то спрошу я с тебя. А на будущее имей в виду я не все вины припоминаю, но ничего не забываю!
После того как царь велел Федору возвращаться в сотню Михальского, Панин думал, что они опять первым делом отправятся куда-нибудь в поиск. Однако Корнилий, против обыкновения, сидел безвылазно в лагере. Причем не менее половины его отряда постоянно находилось рядом с царским шатром. Впрочем, обязанность вести разведку с них никто не снимал, и Федька вместе с напросившимся таки к ним Мишкой частенько кружили вокруг крепости, высматривая расположение пушек и караулов.
Вернувшись из одного такого похода, Мишка зазвал приятеля к себе в шатер на ужин, дескать, у меня и корма? лучше, и вдвоем нескучно. Панин, не раздумывая, согласился и отправился вечерять к Романову, чему его верный Лукьян был только рад.
В просторном шатре, может, чуть меньше царского, невообразимо вкусно пахло чем-то съестным. Заждавшиеся хозяина слуги полили ребятам на руки из кувшина и подали чистые рушники.
Федя, а ты не знаешь, зачем государь велел руки в походе кипяченой водой мыть? спросил, падая на мягкие подушки, Мишка. Не-а, отозвался тот, знаю только, что, когда обозники однажды заленились, Корнилий им велел плетей дать.
Содержательный разговор прервали слуги, принесшие небольшие, на татарский манер, столики и поставившие на них изрядные миски с шурпой.
А нынче не пост? подумал Романов вслух. В походе можно, отвечал ему Федька с уже набитым ртом.
Впрочем, насладиться в одиночестве едой им не дали, послышался какой-то шум, и у полога раздался чей-то зычный голос:
Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь! отозвался со своего места Мишка.
Полог раздвинулся, и в шатер вошли несколько человек, в которых Федька узнал остальных царских рынд. Хозяин и его гость встали и степенно поклонились вошедшим, на что те ответили такими же поклонами.
Вечеряете? спросил самый старший из вошедших, князь Василий Лыков. Садитесь с нами, радушно пригласил их Романов. Благодарствуйте, сдержанно ответили гости и стали рассаживаться.
Сразу возникла заминка, поскольку Федька с Мишкой сидели рядом, а вошедшие были куда выше Панина родом, и сесть ниже его им было никак нельзя. Впрочем, Федька, прекрасно зная все эти обычаи, тут же пересел на край, что прочие приняли как само собой разумеющееся.
В дозоре были? нейтральным тоном поинтересовался Василий. Ага, за ляхами следили, охотно отвечал ему Мишка. Да, теперь царских рынд в дозоры назначают, покачали головой прочие. А мне интересно, простодушно отозвался хозяин шатра. Интересно, Миша, у девки под сарафаном! назидательно произнес Лыков, а ты царев стольник, и не дело тебе в дозоры ходить. Умаление роду! Все лучше, чем с топором без дела стоять, не согласился тот. Дурень ты, Мишка! Не просто стоять, а царскую особу охранять! Понимать надо. Таковая честь не всякому положена. Это сейчас всяких худородных в рынды производят, а в прежние времена такого бесчестия отродясь не бывало. Меня в рынды государь пожаловал, отчетливо проговорил Федька, и род у меня честный, не хуже иных и прочих. «Не хуже иных и прочих!..» передразнил его в ответ Василий. Да к нам в холопы, бывало, выше тебя родом продавались! Смотри на него, каков! «Не хуже иных и прочих…» Ты, князь Василий, говори, да не заговаривайся! Федор гость мой, и кто на моего гостя хулу возводит, тот со мной бранится, прервал его Мишка, ты ежели по делу пришел, так говори, чего хотел. По делу, по делу, отозвался обескураженный отпором Лыков, только дело это не всех касается… Пора мне, Михаил Федорович, поднялся Панин, спасибо за хлеб. за соль… Едим да свой, негромко добавил кто-то из рынд и засмеялся.
Поклонившись хозяину и не глядя на прочих, Федька вышел из шатра. Было уже довольно сумрачно, а слуг рядом не оказалось, так что парень тут же повернулся и, зайдя с другой стороны, стал прислушиваться.
Эх, Мишка, Мишка, выговаривал тем временем Романову Лыков, шатаешься незнамо где и не ведаешь, что твоего дядю князя Троекурова велено в железа заковать да содержать как злодея! Не может быть! воскликнул в ответ Романов. Кто? Не знаешь кто? саркастически усмехнулся князь Василий. Королевич наш заморский! За что? За правду! Посмел перечить, видишь ли, кровь христианскую пожалел. Как это? А вот так! Немец наш хочет всех православных воинов погубить, пославши их на пушки ляшские! Дядя же твой не стерпел да за правду встал, а его за это в железа велено.