На следующее утро я решил навестить Храповицкого. Несмотря ни на что, пан Якуб и особенно пани Марыся были глубоко симпатичны мне. В конце концов, война не продлится вечно, и значит, мы не будем вечно врагами. Приказав седлать лошадей, я вышел из архиепископского дворца, ставшего моей резиденцией, и наткнулся на своего постельничего князя Буйносова. Сей доблестный муж был занят тем, что выговаривал что-то старшему из моих рынд Василию Лыкову. Тот в ответ только усмехался, но в чем дело было решительно непонятно. Увидев меня, оба поклонились и уставились в глаза, изобразив внимание.
Здорово, болезный, поприветствовал я Ваську, как хворь твоя, не прошла ли? Какая хворь, государь? изумился тот. А что, не было никакой болезни? Господь миловал… А если миловал, то где ты в бою был, любезнейший? Так там, где ты меня с прочими рындами и поддатнями оставил, у наряда осадного. То есть царь твой с врагами бился, а ты, значит, пушки охранял? Государь, так откуда мне знать было, что ты на приступ кинешься? изумился Лыков. Сроду такого не бывало, чтобы царь впереди войска в бой шел. Ты нас там оставил, а потом пропал неведомо куда, а мы без твоего повеления разве… То есть вины ты, курицын сын, за собою никакой не чуешь? Да какая же вина? Государь, мы твои холопы и на все твоя воля! Хочешь опалу возложить за то, что мы твой наказ исполняли, так наложи, но какая же вина в том? Какой наказ? Ну ты же сам сказал, дескать, постойте тут покуда…
На какой-то момент наивность великовозрастного балбеса меня обезоружила. Перед самым штурмом ко мне приходил Вельяминов с докладом, что среди рынд ведутся крамольные разговоры и что заводчик их князь Лыков. На что я, зная Василия, только посмеялся. Молодец сей был невеликого ума, и голова ему была нужна, похоже, исключительно чтобы есть да носить шапку. Но кто же мог подумать, чтобы настолько!
Н-да, грехи мои тяжкие, и это цвет московского дворянства… пробормотал я, проходя мимо. Как же ты, убогий, догадался-то уйти оттуда? Кстати, Мишка Романов где? Да ты же сам, государь, велел ему пленного и бабу его охранять. А, черт, забыл совсем… Эй, кто там, крикнул я конюхам, где конь мой?!
Вскочив на подведенного слугами Волчка, я тронул его бока шпорами и двинулся к дому Храповицкого. Следом за мной потянулся эскорт из кирасир во главе с фон Гершовом. Выезжая со двора, я по какому-то наитию обернулся и встретился глазами с Лыковым. Тот сразу склонился в поклоне, но вот выражение его лица мне очень не понравилось. Идиоты так не смотрят.
В знакомом доме меня никто не встретил, пан Якуб был еще слаб, а прекрасная пани Марыся была занята тем, что распекала свою служанку. Увидев меня, пани Храповицкая смутилась и присела в реверансе.
Ах, ваше королевское высочество, мне не доложили о вашем прибытии, а то бы я встретила вас более подобающе… Полно, пани, мы ведь друзья, оставьте эти церемонии до другого раза. А в чем провинилась эта милая девушка? О, право, это не стоит вашего внимания. Не стоит так не стоит. Однако я в долгу перед вашей славной Эйжбетой и потому смиренно прошу у вас милости для нее. В долгу? Ах да, вы, верно, о той ужасной ночи, что случилась, когда мы только прибыли в Смоленск. Именно. Ну что же, в таком случае вы можете сами проявить к ней милость! Не премину, а в чем дело? Дело в ваших придворных, которых вы приставили, чтобы якобы охранять нас! Да, а в чем, собственно, дело они плохо справились? Боюсь, что слишком хорошо!
Честно сказать, я совершенно не понял, в чем дело, но в этот момент откуда-то, как черти из табакерки, выскочили неразлучные в последнее время Мишка с Федькой. Внимательно посмотрев на них и отметив несколько растрепанный вид своих рынд, я перевел глаза на служанку пани Марыси. Та, похоже, тоже одевалась впопыхах.
Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? поинтересовался я. Задайте этот вопрос вашим людям, немедленно ответила мне Храповицкая. Кайтесь, грешники! обратился я к друзьям. Не ведаем за собой никакого греха, решительно заявил Панин, преданно смотря на меня честными глазами. А ты, Михаил свет Федорович, тоже не ведаешь?.. вкрадчивым голосом спросил я стремительно краснеющего Мишку.
Узнать, как скоро расколется юный Романов, мне не удалось. Внимательно следившая за происходящим Эйжбета кинулась передо мной на колени и почти плача, стала просить не наказывать бедного юношу.
Диспозиция стала проясняться, оставалось лишь выяснить последние детали.
За кого ты просишь, дитя мое? обратился я к девушке. За пана Михала, конечно, немного удивилась Эйжбета.
Мне ужасно захотелось спросить служанку, почему она не просит за пана Теодора… в смысле, то ли он не участвовал, то ли не понравился. Но чудовищным усилием воли я сдержался. Вместо этого поспешил ее успокоить.
Я вовсе не собирался его наказывать, стал уверять я, но, увидев выражение лица пани Марыси, быстро добавил: По крайней мере, несильно.
Услышав облегченный вздох приятелей, я обернулся к ним и, ласково улыбнувшись, добавил: Вон отсюда, после поговорим.
Парни тут же испарились, будто их тут и не было, а я, обернувшись к Храповицкой, улыбнулся:
Право, прекрасная пани напрасно сердится. Вам легко говорить! Вы победитель и считаете, что все вокруг принадлежит вам и вашим людям. Наш город только что взят врагами, многие доблестные шляхтичи погибли, прочим предстоит плен, а эта… маленькая дрянь тут же спуталась с вашим жолнежем! Вы как будто сожалеете, что бедняжку не изнасиловали? Тогда в этом не было бы греха! Вам легко говорить, ваша милость, залилась слезами Эйжбета, вы знатная пани, и вам покровительствует русский царь. Вас никто не посмеет оскорбить, а я бедная девушка, и меня может обидеть каждый. Эти ужасные казаки и немецкие наемники смотрели на меня так, будто хотели съесть живой, а пан Михал заступился за меня и прогнал их. Я просто хотела его поблагодарить, а потом… я не знаю, как это получилось…
Девушка всхлипнула напоследок и, дождавшись кивка хозяйки, убежала, сделав на прощанье книксен.
Прошу простить меня, ваше королевское высочество, извинилась пани Марыся, я совсем забыла о правилах гостеприимства. Не извиняйтесь; вы позволите предложить вам руку? Почту за честь, ваше королевское… Все поляки упорно титулуют меня герцогским титулом. Вы полагаете, мне не удержаться на царском троне? По правде говоря, я уверена, что, если в ваши руки что-то попадет, вы ни за что это не выпустите. Но поймите меня правильно, мой муж, несмотря на все свое к вам уважение, полагает вас узурпатором. Уважение? О, если мой Якуб и уважает кого-то, то это вы, герцог. Вы его кумир! Не может быть! Еще как может, только он даже сам себе никогда в этом не признается. Кстати, как вы накажете своего человека? Прежестоко! Вы прикажете ему жениться на Эйжбете? Ну не такой уж я тиран! Я полагал ограничиться посажением на кол. Женитьба все же немного чересчур! Вы все шутите: как тогда, когда советовали мне выйти замуж за этого «пана Михала», если Якуб не выздоровеет. Святая пятница, так вы приревновали Эйжбету! Боже, и этого человека считают великим полководцем!..
Так непринужденно болтая, мы достигли покоев раненого Храповицкого. Войдя в довольно просторную и светлую комнату, мы застали пана Якуба читающим молитвенник.
Ты не спишь, кинулась к мужу пани Марыся, у нас гости. О, ваше королевское высочество… прошу простить, что я не могу встать, чтобы поприветствовать вас должным образом… заговорил тот прерывистым голосом, увидев меня. Как вы себя чувствуете… друг мой? Мне уже лучше… Отец Мартин говорит, что Якубу не следовало проделывать раненому такой трудный путь, мягко прервала его жена. Отец Мартин? Да, он из ордена бенедиктинцев, они имели здесь госпиталь. Да, помню. Отец Мартин добрый человек, но он не понимает, что неизвестность была бы для меня куда большим испытанием, нежели дорога… тихо говорил пан Якуб, глядя на Марысю. Где ты была, встречала нашего гостя? Да, его величество был столь добр, что навестил нас. Как ты сказала, дорогая? Полно, Якуб, ты же сам знаешь, что королевичу Владиславу теперь никогда не стать московским царем. Так зачем из ложной преданности, которой ни ты, ни я не чувствуем, обижать человека, которому мы стольким обязаны?
Едва рассвело, Михальский поднял свою хоругвь и повел ее на север от Смоленска. Зачем, никто не знал, а спрашивать у сотника дураков не было. Не знал о цели путешествия и Федька, мерно качавшийся в седле рядом с Корнилием и погруженный в свои мысли. Первый в его жизни поход выдался удачным. И в бою настоящем не оплошал, и чести добавилось, и добычей разжился. Дядька Ефим, поглядевший на справных коней с большими вьюками, посоветовал даже завести для такого дела воз. И даже предложил, по старой дружбе, отвезти все в Федькину деревеньку, потому как их полк вскорости должны были отправить назад, а Федору, состоящему при царе, когда еще придется домой наведаться. Лемешев и прежде относился к Панину как к сыну, а уж когда сам царь пообещал, что по возвращении из похода выступит сватом к Ефросинье, и вовсе воспылал к Федору родственными чувствами. Сам парень, правда, был уверен, что жениться ему пока рановато, но тут ведь не поспоришь. Тем паче что государь бывал к верным слугам щедр, вон какой терем Михальскому отгрохал, да еще и обещал, что его молодая супруга станет придворной боярыней, как приедет царица Катерина. За Богом молитва, а за царем служба не пропадает!..
Что-то ты молчаливый сегодня, вывел парня из раздумий голос Корнилия, прямо не к добру!
Качавшийся рядом в седле сотник немного насмешливо смотрел на своего бывшего подопечного. Формально ставший стряпчим и побывший, пусть и недолго, царским рындой Федор был чином повыше безродного литвина. Однако Михальский, как ни крути, государев телохранитель и участник узкого круга друзей русского царя, от коих у него никаких тайн не было. Так что парень, когда его снова отправили под начало сотника, и не подумал ничего спрашивать, а лишь вскочил в седло, приготовившись следовать за своим бывшим и нынешним командиром.