Старший постельничий угодливо кивает и тут же бросается вон. Через минуту слышно, как он сочным басом раздает распоряжения слугам, и в архиепископских хоромах начинается суета. Обернувшись, вижу перед собой Михальского. Мой телохранитель, как всегда, подтянут и щеголеват. Лишь в уголках глаз заметна затаенная печаль. По какой-то безмолвной договоренности мы с ним не говорим о его последней поездке на родину. Хотя я знаю, что там случилось, и он тоже знает, что мне все известно.
Звал, государь? вваливается к нам Никита. Готовимся к отъезду, оборачиваюсь я к нему. Куда повелишь? В Новгород, но не сразу. Надо будет еще в одно место заглянуть. Кого с собой брать будем? Рейтар, кирасир и драгун фон Гершова. Ну и казаков пусть Михальский прихватит помимо своей хоругви, куда же без них. Обоз не брать, идем одвуконь да третья с припасом. Нагой здесь еще? А куда же он денется… прикажешь брать его с собой? Нет, пусть скачет в Москву. Письма повезет о делах наших и прочем. Да еще распоряжение в Посольский приказ, чтобы не мешкая выслали в Новгород дьяков толковых да подарки для короля и его придворных. Не успеют. Должны успеть. О том говорено заранее, да и, по-хорошему, они уж в пути должны быть. Этот так, на всякий случай. Что с остальными нашими? Пусть тоже в Москву возвращаются. Да, с ними пусть мой Фридрих поедет, ну и сам знаешь кто. Кроме того, пусть не забудут Кшиштова Радзивила захватить и его жеребца. Причем жеребец как бы не важнее. Пошли кого-нибудь приглядеть. Может, Мишку?.. задумчиво говорит Никита, но тут же, спохватившись: Не-а, Романова нельзя, лучше Федора. Он мне нужен, качает головой Михальский, проводить старика и девушку да за пленным с лошадью присмотреть всякий может, а Панин и в походе пригодится. Пусть Ефим Лемешев ну, который дядька его, проводит, заодно и добычу Федькину домой отвезет. И боярскому сыну лестно будет царское поручение исполнить, и нашему пострелу прибыток. У всех прибыток… говорю с тяжелым вздохом, один я, сиротинушка, неприкаянный. Полно, государь, усмехается Никита, гляди-ка, чего покажу…
С этими словами мой кравчий лезет за пазуху и достает оттуда то-то вроде кисета. Я с любопытством гляжу на его манипуляции. Вроде как Никита противник курения, и там явно не табак. Тем временем он разворачивает кисет и высыпает на ладонь горсть серебра. Выбрав одну из чешуек, Вельяминов протягивает ее мне. Внимательно рассматриваю поданную мне копейку. Да, именно копейку, потому как на продолговатой монете вычеканен московский ездец, протыкающий змия. По неровному краю идет надпись, хотя это не надпись, а число. Сейчас числа пишут буквами. Недоуменно повертев чешуйку в руках, спрашиваю у Никиты: в чем, мол, дело?
Да смотри, государь. И читает мне надпись: «В год сто двадцать первый, в царствование благоверного царя Ивана Федоровича…» Твоя первая монета! Ты, покуда герцогом был, чеканил ли свою монету? То-то же! Ладно, улыбаюсь я на его восторг, угодил. А откуда? Да у Нагого с собой была. Только-только чеканить начали. Каково!
Восторг Вельяминова можно понять. Экономика в последнее время стояла, и чеканка монеты почти прекратилась, тем более что из трех монетных дворов страны один остался в захваченном шведами Новгороде, а другой в почти осажденном Пскове. Так что московский монетный двор по факту единственный. К тому же торговля в последнее время тоже стояла, приток серебра в страну почти прекратился, и монету просто не из чего было чеканить.
Ну вот, еще одна забота. Надо будет у короля Густава Адольфа просить монетных мастеров. Это еще зачем? изумился Никита. Будем нормальную монету чеканить, а то перед соседями неудобно. Талеры видел? Вот такую! Не, отрицательно мотает головой кравчий, нельзя! Если всю монету ефимками чеканить, это же вся торговля встанет! У кого столько товара, чтобы на цельный талер? Нет, дружок, мелкую монету будем чеканить из меди. Думаю, так: пятачок, алтын, копейку, деньгу и полушку . А из серебра не менее как в полтину, ну или, на худой конец, в гривенник. Не будут мужики медные деньги брать! Это если в ней меди мало будет, а если в монете номиналом в одну копейку меди как раз на копейку и будет, то отчего же не брать? Еще как будут! А если медники будут скупать да в дело пускать? А если среброкузнецы серебряные копейки на кольца перельют? Чудно?, покачал головою мой кравчий. В первый раз всем чудно, а потом привыкнут.
Покинули Смоленск мы рано утром, еще не спала роса. Во избежание неприятных сюрпризов, никто толком не знал, куда я направляюсь и зачем. Собственно, что я уезжаю, никто тоже не знал. Ну, послал царь в набег еще три конных полка, мало ли… Единственными посвященными были главные воеводы Черкасский с Куракиным, на прощанье которым помимо устного отеческого наставления оставлена грамота с перечислением возложенных на них поручений и приданных полномочий. Постельничие с большинством рынд тоже остались в Смоленске. Единственным исключениям стали Миша Романов, снова увязавшийся с сотней Михальского, точнее со своим закадычным другом Федей Паниным, и Семен Буйносов с двумя поддатнями. Эти молодые ребята были не сказать чтобы сообразительнее других, но старательнее точно. Так что вокруг меня уже ставшая привычной по прежнему походу компания. Идем быстро, но с опаской. Впереди рыщет Корнилий со своими головорезами, следом идут рейтары Вельяминова, а замыкают драгуны фон Гершова, к которым присоединились мекленбургские кирасиры. Я как обычно стараюсь успеть везде.
Все спокойно, ваше величество, докладывает мне неведомо откуда выскочивший Михальский, после стольких лет войны людей мало, а те, что есть, предпочитают прятаться. Места что-то знакомые, внимательного оглядываюсь я по сторонам. Мы здесь год назад впервые повстречались с Храповицким, скупо улыбается мой телохранитель в ответ. Ты же пластом лежал раненый, недоверчиво смотрю я на него, света белого не видел? И вы сделали для меня волокушу… Точно… значит, ты все помнишь? Не все, но то, что вы меня не бросили, помню. Ты принес мне присягу, стало быть, ты мой человек; следовательно, я за тебя в ответе. По-моему, так. Всего год назад а кажется, что в другой жизни… Это точно… слушай, тут ведь где-то та хижина? Я был там, хотел Евтуха похоронить, но ничего не нашел. Наверное, это за мой грех… Послушай, Корнилий: в том, что случилось, нет твоего греха. Если твои родители и впрямь повенчались, а сомневаться в этом причин нет, значит, твой отец тебя признал. Стало быть, твой покойный брат тебя попросту ограбил, да еще и сделал слугой. Но пока была жива твоя мать, его положение было непрочно, так что это все равно бы произошло. Я все понимаю, у вас нет причин сомневаться во мне. Даже и не думал, но мне больно видеть, как ты мучаешься. Я справлюсь, вам не стоит беспокоиться. Ну и ладно, а то у нас много дел. Вы так и не сказали, куда мы идем, в Новгород? Не сразу, надо заглянуть к моим родственникам. У вас есть здесь родня? А как же мы, Никлотичи, всем родня, без нас ни один трон не стоит. Вы, верно, о курляндском и семигальском герцогах? В точку, эти два братца приходятся мне дядями. Но они вассалы польского короля… Вот-вот, так что пусть решают, кто им роднее.
Однако до Курляндии было далеко. Мой отнюдь не маленький, по меркам Литвы, отряд шел по самой границе, стараясь не ввязываться ни в какие драки. Впрочем, маленькие отряды сами нас сторонились, а крупнее никого просто не было Гонсевский лихорадочно собирал войска, но у него пока плохо получалось. Рыскавшие тут и там отряды Мезецкого и Арслана заставляли местных шляхтичей больше думать о сбережении своего имущества, нежели об «общем деле» . Занявшие польскую Ливонию шведы тоже сидели по крепостям и не мешали нам. Так мы продвигались все ближе к маленькому прибалтийскому герцогству.
Князь Василий Лыков с наслаждением слез с седла и, немного косолапя, двинулся в придорожную корчму. Пока его холопы с осунувшимися лицами суетились у лошадей, хозяин решил промочить горло. Бегство тяжело далось московскому дворянину. После царского «награждения» прочие ратники отрастили на молодого князя такой зуб, какой не у всякого лесного зверя случается. Увидев его, они в лучшем случае плевались, а в худшем смотрели так, будто прикидывали, как ловчее прирезать. Впрочем, сам Василий почти безвылазно сидел в шатре, сказавшись больным, но вот двоим из его холопов так не повезло. Одного нашли со стрелой в горле, а другой пошел за водой, да так и утоп в колодце. Царский рында не стал дожидаться, пока останется вообще без холопов, а потому, испросивши разрешения у царя, тайно ночью покинул Смоленск, бросив все имущество, кроме пожалованной шубы. Во-первых, награда велика, а во-вторых, бросить ее означало показать пренебрежение царской милостью, а то, что незнамо откуда появившийся на троне немец умеет изощренно мстить, Лыков уже убедился.
Впрочем, беда покуда миновала, и князь, горделиво ступая, прошел в корчму и, плюхнувшись на лавку, потребовал хлебного вина. Целовальник угодливо поклонился и лично поднес знатному посетителю изрядную чару. Василий степенно принял ее и, широко перекрестившись, опрокинул в пасть содержимое. Крякнув от удовольствия, сунул руку в чашу с квашеной капусткой и вкусно захрустел, заедая.
Могёт!.. уважительно протянул в сторону сидящий в углу мужичок, по виду из посадских. Могу! не удержался от бахвальства князь. Я чаю, господин из войска возвращается? спросил целовальник, следя за слугами, уставлявшими стол князя различными закусками. Из войска, подтвердил Василий с гордостью. Правда ли, что Смоленск у ляхов отбили? обступили его немногие посетители. Правда, как же не правда; одолели супостата, с божьей милостью. Быстро управились. Какое там быстро! Три дня бились без роздыху, пока на стены взошли. Я сам десяте… пятнадцать ляхов зарубил! Эва как, уважительно потянул посадский, удачлив государь Иван Федорович.
К лицу князя мгновенно прилила кровь, но чудовищным усилием воли он сдержался. Не глядя протянул чару целовальнику, которую тот, уловив перемену настроения, тут же молча налил до краев. Так же молча московский дворянин выцедил ее содержимое сквозь сжатые зубы и лишь после этого обвел присутствующих мутными глазами и пробурчал: