О чем вы?.. Ну как бы это попроще… Понимаете если в вашей глухомани всякий женится на ком хочет, то в местах с твердой властью, а Швеция именно такова, дворянин прежде чем жениться, должен испросить разрешения своего сюзерена, то бишь короля. И я ставлю грош против гульдена, что Карл Юхан этого не сделал. Вы думаете, что король… Я знаю, причем совершенно точно, что Густав Адольф недолюбливает семейство Юленшерна, а канцлер Аксель Оксеншерна их и вовсе терпеть не может. И тайный брак с подданной короля Сигизмунда, с которым, к слову говоря, уже не первый год идет война, ни королю, ни канцлеру понравиться не может! Что же делать? Эй, Кароль, закричал я, зайди сюда, пожалуйста. Тут господин барон хочет выдать замуж фройляйн Регину Аделаиду, но не знает за кого. У тебя нет на примете достойной кандидатуры? Ваше величество!.. заскрипел зубами старый барон. Хорошо-хорошо, простите меня за неуместную шутку. Давайте сделаем так: вас проводят к Карлу Юхану, и вы сообщите ему о нашем разговоре и о том, что я склоняюсь к мысли уступить. В самом деле, зачем мне марать руки об этого несносного ярла. Пусть с ним разбирается его король. Казнит туда ему и дорога! Помилует да здравствует король, милостивый и милосердный! Идите-идите, я думаю, что у меня есть способ убедить вашу дочь на этот брак.
На следующую ночь в замковой часовне состоялось венчание. Жених, едва окрепший после ранения Карл Юхан, и невеста, юная баронесса Буксгевден. Свидетелями были я и боярин Вельяминов. Отец невесты, старый барон Буксгевден, подвел свою дочь к алтарю и передал ее руку в длинной перчатке жениху. Пастор, опасливо косясь на схизматиков, стоящих с постными лицами, начал службу. Жениху, похоже, было нехорошо, и он едва стоял, с трудом держа руку своей нареченной. Лицо девушки, по ее настоянию, было скрыто плотной вуалью. Повинуясь знаку ускорить процедуру, священник быстро отбарабанил все положенное для венчания и спросил жениха:
Согласен ли ты, сын мой, взять эту женщину в законные жены, любить ее и заботиться о ней в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас?
Не могущий до сих пор говорить Карл Юхан энергично закивал головой, всячески демонстрируя свое согласие. Внимательно посмотрев на него и удостоверившись, пастор продолжил:
А ты, дочь моя, согласна ли взять этого мужчину в законные мужья, любить его и заботиться о нем в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас? Да… чуть слышно ответила невеста. Если кто-то знает причину, по которой этот брак не может состояться, то пусть скажет это сейчас или молчит навеки! торжественно провозгласил священник и еще раз опасливо посмотрел на меня. Никогда еще не соединялась узами брака более гармоничная пара, немного выспренно произнес я. Карл Юхан, дорогой мой, неужели вы не хотите поцеловать невесту?
Юленшерна из последних сил осторожно приподнял вуаль и, вскрикнув от неожиданности, упал без чувств. Впрочем, невеста, или точнее молодая супруга, тут же подхватила своего благоверного и не дала ему разбиться об каменный пол. Кинувшийся на помощь дочери барон вдруг остановился и с недоумением обернулся к остальным:
Что это значит?.. Простите, господин барон… жалобно пролепетала из-под вуали Ирма Краузе, меня заставили… Какого черта где моя дочь? Ваша дочь, дорогой барон, сейчас выходит замуж за человека куда более достойного, чем тот, которого вы ей выбрали. Давайте поторопимся, здесь я уже все видел и теперь не хочу пропустить свадьбу своего лучшего друга. Но как вы могли… Барон, ну я же объяснял вам, что сюзерен имеет право распоряжаться рукой своих подданных. Можете считать меня тираном, мне все равно. Кстати, хотите, я в ответ буду считать вас здешним бургграфом? Подумайте хорошенько.
Через несколько минут мы встречали спускавшихся по ступеням собора держащихся за руки Кароля и Регину Аделаиду.
Мой кайзер… взволнованно начал говорить фон Гершов, сегодня вы сделали меня счастливейшим из смертных!.. Чем я могу отплатить вам? Нет ничего проще, дружище: сделай счастливой эту девушку!
Великий литовский рефендарий Гонсевский был в ярости. Решительно в последнее время все шло не так как надо! Казалось, совсем недавно Москва совсем уже покорилась Речи Посполитой и скоро станет ее частью, но ее диким жителям удалось отбить свою столицу и выбрать себе нового царя. Да какого царя! Про герцога Мекленбургского ходило множество разных слухов, один нелепее другого, но одно было известно точно. Этот везучий сукин сын умел воевать. Не прошло и года, как он стал московским государем, а его армия уже осадила и менее чем за месяц взяла Смоленск, под которым коронные войска топтались два года. Продлись осада хоть немного долее, Гонсевский успел бы собрать войско и помочь осажденным, но увы! Над Смоленском висит мекленбургский штандарт, а войска как не было, так и нет. Доблестные шляхтичи не торопятся вставать под знамена, а денег на наемников нет. Тех сил, что удалось собрать, едва хватает, чтобы отбивать нападения совсем распоясавшихся татар и казаков, посланных царем разорять несчастную Литву.
Скрепя сердце Гонсевский выдал привелей на сбор жолнежей полковнику Лисовскому. В другое время он бы его и на порог не пустил, но тяжелые времена требуют тяжелых решений. Пусть Лисовский был неоднократно лишен чести, но с какой стороны браться за саблю, он знает. И местная шляхта знает его как удачливого и щедрого командира, и стекается к нему в чаянии добычи. Но едва численность войска перевалила за три тысячи человек, последовал новый удар. Как оказалось, мекленбургский герцог умеет делать набеги не хуже своих противников. Пока его татары отвлекали внимание литвин на себя, он тайком прошел с большим отрядом в Ливонию и изгоном взял Ригу! «Тайком…» повторил про себя Гонсевский и поморщился: благородному шляхтичу так и действовать-то не полагается. Ну разве что лисовчикам.
Как известно, беда не приходит одна. Пока пан рефендарий решал, куда нанести первый удар, по войскам Черкасского в Смоленске или по самому герцогу в Риге, Лисовский, будь он неладен, снялся ночью со всеми своими людьми и ушел в неведомом направлении, забыв уведомить о том Гонсевского.
Ясновельможный пан дозволит войти своему недостойному слуге?.. раздался тихий голос за дверью. Входи, святой отец, ответил он, узнав голос своего давнего приятеля Мариана Печарковского.
Когда-то они вместе учились в иезуитской коллегии, но затем пути их разошлись. Гонсевский выбрал для себя военную стезю, а Печарковский вступил в орден Иисуса. И вот спустя много времени старые приятели встретились и возобновили дружбу. Пан рефендарий покровительствовал священнику, а тот в ответ снабжал его информацией, причем подчас такой, что стоила дороже золота.
Ты что-то узнал? Узнал что? Матка боска, дай мне сил! Я спрашиваю, узнал ли ты, куда нечистый унес этого проклятого Лисовского со всем его полком! Как тебе сказать, Корвин, я не знаю, куда отправился полковник, но кое о чем догадываюсь. Не томи, Мариан! Ты ведь знаешь, что этот мекленбургский еретик захватил Ригу? Еще бы мне это не знать! Мало мне забот со Смоленском, так он вовсе решил меня в гроб загнать. Ты подумай, это же не какое-то захудалое местечко, это ведь Рига! Ну вот как он ее захватил? А ты знаешь, что он взял с горожан контрибуцию? продолжил иезуит, не обращая внимания на филиппики Гонсевского. Нет, этого я не знаю; впрочем, следовало ожидать, что он так сделает. А ты знаешь, сколько он взял контрибуции? Сколько? Один миллион талеров, выразительно возвестил Печарковский. Сколько?.. задохнулся от непомерности суммы пан рефендарий. Сколько, ты сказал? Ты слышал. Не может быть! Завтра к тебе прибудет гонец от Фридриха Кетлера и подтвердит. А ты откуда знаешь?
В ответ иезуит только развел руками. Гонсевский на минуту задумался, а затем резко повернулся к Печарковскому и спросил:
Ты думаешь, Лисовский узнал про это? А что еще его могло подвигнуть на такое? вопросом на вопрос ответил священник и добавил: Я уверен, что он узнал не только про миллион. Он еще что-то узнал: скажем, что эти деньги повезли в Москву. Ты хочешь сказать, что мекленбургский дьявол оставил Ригу? Зачем ему это делать? Нет, его основные силы как раз там. Я думаю, что он с небольшим отрядом попытается тайно вывезти свалившееся ему на голову богатство. Но ведь это опасно! Он и не такие кунштюки выкидывал раньше. Это верно, но ведь миллион это же чертовски много! Послушай, Корвин, когда ты прекратишь богохульствовать? Я ведь все-таки священник! Да ладно, Мариан! Когда мы учились, ты и не такое говаривал. Это было давно, Корвин. И я теперь не Мариан, а отец Филипп. Пора бы запомнить. Прости, святой отец. Бог простит; так вот, миллион это, конечно, много, но на тридцати крепких возах увезти получится. Сейчас лето, дороги хорошие, так что можно двигаться довольно быстро. Шансы уйти у него неплохие. Если об этом узнал Лисовский, захохотал в ответ пан рефендарий, то шансов у него нет совсем! Лисовчики его из-под земли достанут. Я не стану об этом жалеть, но вот войска мекленбуржца без него в Риге долго не продержатся. Так что ты имеешь возможность свести на нет эту его победу. А когда лисовчики его найдут, то им достанется непомерно большой куш!.. продолжал задумчиво бормотать Гонсевский. О чем ты думаешь, Корвин!
Среди многочисленной шляхты Речи Посполитой были люди разного сорта. Случались среди них благородные воины и жадные разбойники, набожные католики и бессовестные безбожники, умелые руководители и отъявленные анархисты, но, пожалуй, не было доселе человека, имевшего все эти достоинства и недостатки одновременно. Но именно таков был полковник Александр Лисовский. Уже много лет не знал он иной воли над собой, кроме сакрального: «Я хочу!»
Необузданные желания руководили этим человеком и вели его по дороге судьбы. Он не боялся короля, хотя кто его боится в Речи Посполитой! Он не боялся баниции от братьев-шляхтичей, ибо только сам себе был мерилом чести и добродетели. Наконец, он не боялся и церкви, хоть и полагал себя благочестивым католиком. Никто в республике двух народов не мог сравниться с ним в лихости и отваге. Никто доселе не решался бросить ему вызов, и Лисовский обоснованно полагал, что нет ему равных. Впрочем, все когда-то случается в первый раз. Первый звоночек прозвенел больше года назад. Тогда к нему пришли иезуиты и пообещали, что посодействуют в снятии баниции, если он захватит одного человека. Занятый другими делами полковник лишь рассмеялся им в лицо: «На что мне снятие баниции, если я сам себе господин?» Тогда ему пригрозили интердиктом, но и он вызвал у Лисовского лишь усмешку. Впрочем, подумав, он согласился и передал это поручение своему хорунжему Анджею Муха-Михальскому. «Много чести, сказал он иезуитам, чтобы я сам гонялся за каким-то немецким князьком». Больше он своего хорунжего не видел, а князька дикие московиты выбрали своим царем. Во второй раз их пути пересеклись под Калугой. Полковник стоял в тамошних лесах с небольшим отрядом, дожидаясь, пока войско московитов пойдет на Смоленск, чтобы действовать у них в тылу: нападать на обозы, перехватывать гонцов. Такую войну Лисовский любил. Но проклятый мекленбуржец снова спутал ему карты, сам явившись в Калугу и в яростной схватке рассеяв польские отряды, осаждавшие русский город. Полковнику тогда чудом удалось уйти, потеряв почти весь свой отряд. И вот опять пересеклись их пути. Захватив штурмом Смоленск, герцог Иоганн проделал рейд не хуже самого Лисовского и изгоном взял Ригу. Но сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет. Ограбив большой торговый город, мекленбургский выскочка решил ускользнуть с до