А кто до бунта допустил? А чего это я допустил! окрысился тот. Я наоборот, сразу же людей поднял и посек бунтовщиков… Надо было Пронского вместе с людишками его имать, и в железа?, а то они языками трепали, да до греха-то и довели народ. Так посадили под арест князя Петра… Поздно посадили! Вон сколько беды от их болтовни приключилось. Я чаю, за Лизку Лямкину с дочкой государь спросит. Вельяминов чего-то волком глядит… Твой бы терем подпалили ты бы еще не так глядел. Думаешь, знает уже? Уж конечно, нашлось кому доложить. Да ведь потушили терем! Так то стрельцы потушили, когда бунтовщиков от слободы отогнали, а не ты. А уж куда его сестра делась и вовсе никто не ведает. Ой, беда-то какая…
Закончив молиться, я встал и направился к стоящим кучкой думцам. Те, ни слова не говоря, повалились в ноги и уткнулись бородатыми рожами в землю. Стоящий рядом Никита, казалось, был готов кинуться на них с саблей, но сдержался. За спинами бояр выросли стремянные стрельцы во главе с Анисимом, и лица их не выражали ничего доброго.
Встаньте, коротко велел я.
Бояре стали подниматься, причем одни, не чуявшие за собой особой вины сразу же, другие еще бы повалялись, пережидая царский гнев. Дождавшись, пока все встанут, я спросил:
Ну, рассказывайте, что у вас тут приключилось? Виноваты кругом, государь, выступил вперед Черкасский, недоглядели. Ратники побитого Пронского как в Москве появились, так стали кричать, сукины дети, что иноземцы тебя предали, оттого и замятня приключилась. Одни сдуру на Кукуй напали, других нечистый на Стрелецкую слободу понес. Иноземная слобода стенами огорожена, сумрачным голосом заметил я. Так ее и не взяли, вступил в разговор Романов. Сначала стража отбилась, а потом и мы на помощь подошли. А… То в городе приключилось, со вздохом ответил боярин на мой невысказанный вопрос. На карету их напали. Видать, по должникам ездили. Девочку нашли? Нет, государь, ищем покуда. Так зачинщик Пронский? Нет. Он как узнал, что бунт приключился, тоже со своими людишками бросился с бунтовщиками биться, да только поздно было уже. А кто? Ивашка Телятевский, чтобы ни дна ему, ни покрышки! Нашли? Прости, государь, как сквозь землю провалился, проклятый. Не вели казнить, государь, вели слово молвить, выступил вперед Лыков. Говори, Борис Михайлович. Моя то вина, скорбно вздохнул князь. Упустил главного супостата. Как так? На двор его напали тати, пояснил Черкасский. Большая драка была! Всех татей посекли, а главарь утек. Племяша моего, молодого князя Щербатова, едва до смерти не убили, снова подал голос Лыков. А что это он не в полку был? На линию его посылали по службе, тихо сказал мне Никита, несмотря на горе, ничего не забывающий и не упускающий. Как вернулся, полк уже в походе был. Что до твоего терема, Никита Иванович, то его стрельцы отбили и пожечь не дали. А вот где твои домашние укрылись, пока не ведаю.
В принципе, если не считать нескольких мелких деталей, обо всем произошедшем я уже знал. Кто-то умело воспользовался паникой, возникшей после прибытия беглецов из полка князя Пронского, и спровоцировал бунт. Иноземцев в Москве никогда особенно не любили, а уж после Смуты тем более. Так что призыв: «Бей немцев!» упал на благодатную почву. Как это обычно бывает в таких случаях, сначала оставшиеся ведать город думцы впали в ступор, но затем пришли в себя и стали действовать. Взявшие на себя руководство Романов с Черкасским подняли оставшихся стрельцов с немногочисленными поместными и разогнали толпы бунтовщиков, после чего занялись сыском. Так что волнения довольно скоро прекратились, но вести о них распространились и едва не привели к печальным последствиям. Впрочем, взяв ситуацию под контроль, бояре тут же уведомили об этом меня, и на переговорах с поляками это никак не отразилось. А возвращение в Москву отбитых у врага наших пленных окончательно принесло успокоение в сердца и мысли столичных жителей. Но все же меня не отпускала мысль, что есть во всей этой истории какая-то недоговоренность. Какая именно, я еще не знал, но был уверен, что рано или поздно все равно докопаюсь до истины.
Ладно, не будем людям праздник портить, вздохнул я, все же не каждый день такие победы случаются. Пусть порадуются, благо есть чему.
Бояре, облегченно вздохнув, понятливо закивали и бросились заниматься своими прямыми обязанностями. Затрубили трубы, и войска двинулись внутрь города. Сначала кавалерия, затем повезли захваченные у врага пушки, причем рядом с ними шли глашатаи и, громко крича, объясняли собравшимся, что это за орудия и при каких обстоятельствах они перешли в наши руки. Дойдя до кремля, процессия разделилась: трофеи отправились в Пушечный двор, стрельцы и рейтары двинулись к своим домам, а люди начальные во главе со мной отправились сначала в собор, а лишь затем, отстояв службу, смогли разойтись.
На Москву уже спустилась ночь, когда я наконец освободился. Придворные приготовили для меня и моих приближенных баню и готовились накрыть на стол, однако сил выдерживать томительную неизвестность больше не было. Хотелось хоть какой-то ясности, и поэтому я с Никитой, Анисимом и небольшой свитой тайком покинули кремль и поскакали напрямую в Кукуй. Где-то в стороне гремели радостные крики, а мы, терзая бока коней шпорами, стремительно неслись к цели нашего путешествия.
Завидев нас, часовые тут же открыли ворота, и мы, не останавливаясь, промчались до самой лютеранской кирхи. Спрыгнув с коня, я ворвался внутрь и остановился как вкопанный. Посреди молельного зала, распространяя вокруг явственный запах тлена, который ничто не могло перебить, стояли три гроба. На нетвердых ногах я прошел к ним и, стиснув зубы, заглянул внутрь. В первом лежало тело Курта Лямке. Говоря по совести, при взгляде на него я не испытал особых чувств. Еще один солдат, павший в еще одном сражении. Наверное, я становлюсь циником, а точнее, давно им стал. В среднем покоилась Лизхен, и я задержался рядом чуть дольше. Похоже, над ее лицом хорошо потрудился бальзамировщик, но все равно были видны следы, оставленные нападавшими. Постояв минуту, я двинулся дальше, и тут мои ноги едва не подкосились. Старый Фриц лежал с таким невероятным спокойствием на лице, что казалось, будто он не умер, а лишь на минуту прилег отдохнуть от множества дел, выпавших на его долю. Не в силах стоять, я опустился рядом с гробом и застыл.
Крепитесь, ваше величество, раздался голос незаметно подошедшего патера. Ваши близкие сейчас в лучшем из миров. Это плохое утешение, святой отец, пробурчал я в ответ. Мой Фридрих не заслужил такого конца. Не говорите так, мой кайзер, мягко возразил тот, я хорошо знал старину Фрица и могу вам точно сказать, он был бы доволен. Старик всегда хотел умереть за вас и очень переживал свою немощь. Я был на месте, где все случилось, и могу сказать, что это была славная битва. Они с Куртом не отступили ни на шаг и дрались до последнего, защищая госпожу Элизабет и маленькую Марту. Может, вы еще скажете, где она? Я не знаю, где ваша дочь, но говорят, ее вырвал из рук нападавших и увез какой-то драгун. Я уверен, что она жива и скоро найдется. Мне бы вашу уверенность, святой отец… Кстати, вы довольно живо рассказывали о последнем бое старого Фрица. Я не всегда был священником, мой кайзер. Вы меня не помните, но я когда-то служил в том же эскадроне, где вы начинали службу. Святоша Рудди?.. Да, ваше величество, именно так меня и называли. Вы были хорошим рейтаром. Пастор из меня получился не хуже, одними губами улыбнулся бывший наемник. Это я настоял, чтобы их не хоронили без вас. Вы все правильно сделали, отец Рудольф, но теперь предайте эти тела земле. Они заслужили покой.
Договорив, я снял с пояса кошелек и передал его священнику, после чего сразу же вышел. Мои спутники терпеливо ожидали меня, и я вдруг отчетливо увидел, как осунулись и посерели лица Никиты и Анисима.
Про твоих-то что слыхать? спросил я у Пушкарева, припомнив внезапно, что его терем с лавкой стояли рядом с вельминовским. Поехали посмотрим, пожал плечами тот, авось чего сыщем. Ты деревянный, что ль, скривился от душевной боли Никита, не чувствуешь ничего, ровно чурбан! Может, и деревянный, не стал спорить полуголова, и что-то в его безмятежном виде так меня удивило, что я, ни секунды не медля, вскочил в седло.
Кривые улочки Стрелецкой слободы были переполнены вернувшимися домой стрельцами и телегами из полкового обоза. Кое-где навзрыд рыдали женщины, как видно, оплакивая павших в бою. В других местах стрельцы деловито таскали с повозок привезенные домой трофеи, а в третьих уже рекой лилось хлебное вино и раздавались разухабистые песни.
Чернобородый Семен, получив разрешение от полусотника, прихрамывая, отправился домой. Лошади у него не было, так что добычу пришлось тащить на себе в перекинутом через плечо узле. Впрочем, последний был невелик, и стрелец, отказавшись от предложенной ему помощи, бодро ковылял по улице. Поначалу по давней своей привычке бухтел, дескать, мало выделили за таковой-то поход. И то сказать, разве это доля для пораненного в сече? Два польских жупана, не слишком испачканных кровью, несколько пар исподнего да справные сапоги на немецкий манер! Всякий сведущий человек скажет, что это курам на смех, и Семен не преминул излить желчь на товарищей, деливших добычу. Однако с каждым шагом, приближавшим его к дому, лицо служивого разглаживалось. Припрятанные им несколько драгоценных перстней, срезанных с убитых, украшенный серебром кинжал и, самое главное, полный кошель диковинных золотых монет приятно грели душу. «Корову куплю и лошадь. А лучше две коровы… хотя что там коровы, это же теперь можно в торговлю удариться али еще чем заняться, размышлял он над своей удачей, тут главное, не обмишулиться и все хорошенько обдумать!»
У ворот его никто не ждал, и стрелец снова почувствовал злобу. Как же так, он раненый из похода с добычей, а домашним и горя мало! Открыв калитку, он сбросил узел на землю и зычно заорал: