Садитесь, односумы, пригласил старый казак своих товарищей, посидим послушаем, чего нам немец расскажет. Выпьем немного. Выпьешь, немец? спросил меня со смешком один из них и протянул баклагу. Благодарствую, не чинясь, ответил я и отхлебнул из протянутой мне тыквенной бутылки. Пойло было премерзким на вкус и довольно крепким, но я усилием воли заставил себя не поморщиться. Спаси Христос, станичник, поблагодарил я еще раз угостившего меня, в глотке пересохло так, что и неможно. Ну, раз хотите меня послушать, станичники, то отчего бы и не рассказать. Не в некотором царстве, не в некотором государстве, а на Тихом Дону жил да был казак. Ты, немец, ровно сказку рассказываешь! усмехнулся Лукьян. Не любо не слушай, а врать не мешай! Ладно, ладно, ври дальше. Так вот, казак тот был ничем особо не примечательным. Стрелы метал, на саблях рубился, да ведь на Дону таких умельцев и не перечесть. В походы ходил, зипуна добывал, но и этим в тех краях никого не удивить. Но случилось раз такое дело, что казак этот смог всех удивить. Были они в походе на стругах, пошарпали всю туретчину и, набрав богатую добычу, возвращались назад. Тут на них турецкие галеры и налетели. Оно, конечно, казаки не за печкой уродились, однако силы совсем неравными были все же струг галере в чистом море не соперник. Вот и побили казаков турки, а кого выловили из моря, стали склонять принять их веру поганую. Но казаки не такой народ, чтобы на посулы их польститься, и все как один крепко стояли за веру Христову. Все, кроме одного, да, того самого, о ком я речь веду. Принял он их закон, да так рьяно, что все их молитвы еретические за неделю выучил, хоть муллой его назначай.
Казаки, слушая меня, помрачнели, но пока не перебивали, а я, отхлебнув еще раз, продолжал:
После этого басурмане его в надсмотрщики определили и, надо сказать, угадали, поскольку к товарищам своим бывшим он такую лютость проявил, что не каждый турок на такое решился бы. Известное дело, скрипнул зубами один из казаков, переметнувшиеся завсегда так, желают похвалы от новых хозяев заслужить и жесточь свою показывают. Истинно так, станичники, и так сей изменник туркам лютостью своей по сердцу пришелся, что стали они ему доверять безмерно. И ключи у него от кандалов были и от припасов разных. Да только в одну ночь тихую, когда басурмане спали крепким сном, изменник сей казакам, какие на веслах сидели, кандалы и открыл. Ну а дальше дело понятное, освободились казаки и вернулись домой с богатой добычей, правда, без него.
Пока я рассказывал казакам историю, прочитанную мной когда-то у Гоголя, они несколько раз настороженно переглянулись. Я сразу не обратил на это внимания, поскольку прикидывал, как бы не слишком завраться.
И отчего же казаки без него вернулись? спросил меня старый казак каким-то напряженным голосом. Да оттого, что считал себя он навек опозоренным и не захотел вернуться на Тихий Дон, а ушел в иные земли и все с турками воевал. Сначала у мальтийцев, потом у венецианцев, а когда от ран немощным стал, его мой отец взял на службу и определил ко мне в воспитатели, по-вашему, в дядьки. Имени его не знал никто, а звали все Фальком, по-вашему Соколом. Он меня и стрелять, и саблей рубить, и по-всякому другому драться обучил. И на коня он меня еще мальцом в первый раз посадил, да приладил саблю на боку и катал по замку батюшкину. Матушка, помню, тогда еще ругалась на него шибко, хотела даже со двора согнать, да батюшка не дал. Потому как он ему в старые времена в бою жизнь спас. Так вот, казаки, и язык я ваш от него знаю, и про обычаи некоторые тоже он мне рассказал. А как казака сего звали? почти вкрадчиво спросил уже отошедший Семен, а то, может, мы с ним товарищами были?
Что-то подсказало мне, что я со своим рассказом влип и надо завязывать с подробностями.
Это вряд ли, мой дядька покойный в православные земли походами не ходил и церкви Христовы не грабил. Ах ты…
Тут раздался свист, и казаки встревоженно вскочили. Как оказалось, Аникита и Казимир наконец поняли, что меня с ними нет, и кинулись искать. Поставленные сторожить казаки заметили их движения и подали сигнал своим, однако немного поздно. И не успели казаки вскочить и схватиться за оружие, как их с двух сторон зажали кавалеристы Вельяминова.
Мои бывшие рейтары и стрельцы стояли напротив казаков Лукьяна и, держась руками за рукояти сабель, смотрели на казаков без малейшей приязни. В воздухе повисло напряженное молчание, готовое в любую секунду перейти в яростную схватку.
Когда бывшие тушинцы вскочили, я один остался сидеть как ни в чем не бывало, с интересом наблюдая за происходящим. Говоря по совести, мне тяжело далось это напускное спокойствие, и на самом деле я уже прикидывал, долго ли продержусь со своей шпагой против казачьих сабель в случае чего, когда старый казак наконец сказал:
Я тоже на той галере за веслами сидел. Ладно, счастлив твой бог, парень, иди к своим, может, и свидимся. Спасибо тебе за то, что рассказал про судьбу односума моего. Хороший был казак, не чета нынешним. И тебе не хворать, казак, гора с горой не сходятся, а человек с человеком завсегда свидятся, отвечал я ему и тут же, обращаясь к джуре, внимательно слушавшему весь наш разговор: Эй, Мишутка, ты бы собрал барахлишко, от ляха оставшееся, да на коня навесил, что ли. А то конь хороший, потеряется ненароком.
Паренек, услышав меня, застыл, но старый казак подтвердил мои слова:
Чего застыл, татарчонок? Делай чего велено, это немца добыча, нечего на чужое рот разевать. А почему татарчонок? На лицо вроде русский. А мы его еще мальцом у татар отбили, в ясырях был. Вот и прилепилось прозвище то татарином кличем, то татарчонком. Михаил Татаринов, стало быть, будет? Ага, если доживет.
Когда я уже вскочил на коня и мы начали разворачиваться, старый казак спохватился и крикнул мне вдогон:
А зовут-то тебя как?
На что ему один из проезжавших рейтар наставительно сообщил:
Эх ты, дурья башка, перед тобой был великий князь Мекленбурга Иван Жигимонтович! Иди ты!
На следующий день в Москву вступила земская рать. Польский гарнизон, запершись в Кремле и Китай-городе, не казал за стены носа. Князь Дмитрий Михайлович первым делом послал к ним парламентеров с предложением не проливать христианскую кровь, а выйти из Кремля с честию и оружием, оставив только награбленное. Гонсевского в Кремле уже не было, и вел переговоры его заместитель полковник Струсь. Впрочем, переговорами это было назвать сложно, поскольку Струсь и его приближенные награбили столько, что алчность затмила им разум, и полковник надменно отвечал посланникам, чтобы они расходились по домам и занимались хлебопашеством, а за оружие и браться не смели.
Пожарский, здраво рассудив, что Струсю и его людям деваться все равно некуда, оставил против них небольшие заслоны и принялся укрепляться на позициях. К Москве спешил Ходкевич с немалыми силами и большим обозом. Если ему удастся прорваться, то война затянется еще бог знает на какое время. Если нет мы победили.
Главной линией укреплений стали стены Белого города. День и ночь ратники без различия чина и происхождения укреплялись на валах, спешно строили острожки, выкатывали на позиции пушки. Одним из острожков, прикрывающих Чертольские ворота, вызвался командовать я. Пожарский несколько удивился моему решению, но перечить не стал и выделил мне под команду людей. Основу моего отряда составили полсотни бывших мекленбургских стрельцов во главе с Анисимом и примерно столько же черносошных крестьян плюс две пушки. Во время прошлых боев этот острожек был буквально разнесен по бревнышку, так что его пришлось возводить заново. С тоской вспомнив Рутгера ван Дейка, я взялся за руководство работами. Осмотрев предполагаемое место стройки, я первым делом попытался воспроизвести этот рельеф в миниатюре, начертив на земле нечто вроде чертежа. Когда примерный план был готов, я взялся за разбивку на местности. Подчиненные смотрели на мои манипуляции с некоторым недоумением, но помалкивали, наконец, когда подготовительные работы были закончены, я приказал браться за работу. В плане мой острожек представлял собою немного неправильный пятиугольник, направленный к предполагаемому противнику одним из углов. По периметру был выкопан небольшой ров и насыпан вал, по верху которого установлен частокол, в котором проделаны бойницы. Дно рва было утыкано острыми кольями. В центре получившегося бастиона было возвышение то ли природное, то ли остатки прежнего укрепления, на котором я велел установить пушки. Для защиты расчетов были изготовлены бревенчатые щиты в человеческий рост и выкопаны небольшие укрытия для порохового припаса, также накрытые щитами. В тыльной стороне укрепления было проделано два прохода, закрытых воротами. Через них сможет, в случае чего, подойти подкрепление, или, если острожек будет взят, сможем отойти мы. Рутгер назвал бы это ретраншементом. Работа шла день и ночь, и, когда лазутчики принесли весть, что войска гетмана подошли к Новодевичьему монастырю, все было готово. Пожарский и другие воеводы приезжали смотреть на нашу постройку, качали головами иные одобрительно, другие смотрели с недоверием, но ничего прямо не говорили.
В ночь перед сражением войска обходили священники, исповедуя и причащая всех желающих. Пришел и к нам невысокого роста худой монах с благообразным, но строгим лицом. Увидев его, мои люди присмирели и, выслушав недлинную проповедь, стали подходить для причастия и благословения. Я при богослужении снял для приличия шляпу и, придав лицу самое постное выражение, стоял тихо и не отсвечивал. Монах, закончив со своей паствой, подошел к нам с Казимиром и спросил негромким, но сильным голосом:
А вы не желаете исповедаться перед боем? Простите, святой отец, отвечал я за нас обоих, но мы не принадлежим к вашей церкви. Я лютеранин, а мой товарищ и вовсе католик. Помолитесь за нас сами, если это возможно, ибо божье заступничество нам не помешает. Разве ты, сын мой, обратился он к Казимиру, не посватался к русской девушке и не обещал ей принять святое крещение?