но, и отправились дальше в Москву. Причем рассказчик особенно уточнял, что дед его повторял не раз: «Мы сначала мебель тащили… Хотели ее спрятать, но поняли, что крупную антикварную мебель мы не спрячем в столь короткие сроки. И мы ее свалили. Частями бросали. А потом при подходе к деревне уже время поджимало – и мы ее просто кучей бросили! Но каждый из нас что-нибудь хоть небольшое, а взял на память. Я прихватил эти тридцать холстов».
В Москве ожидания командующего вполне оправдались. Я не буду называть, кто это был, но после той поездки он сгинул, будто и не жил никогда!.. Большинство из команды бронепоезда, кроме очень уж заслуженного и правильного по-советски деда рассказчика, были отправлены в места не столь отдаленные. А деду повезло: дожил он до своих 95 лет и, перед тем как преставиться, сообщил внуку страшную тайну о кладе военных трофеев. Но места он описывал, конечно, примерно – тогда не было GPS, чтобы можно было поставить точку. И я понял из рассказа его внука, что место это находится в Смоленской области, до границы с Московской областью примерно километров 50, и деревушка там была, сожженная немцами, небольшая, – где-то километрах в двух от железки в лесу.
Я, разумеется, связал наследников столь ценных трофеев и с профессионалами в области старинной живописи, и познакомил с коллекционерами, так что взаимовыгодная сделка совершилась скоро и приятнейшим для всех образом. Между тем я понял, что в историю бронепоезда и выброшенных сокровищ они не очень-то верят и, во всяком случае, не планируют попыток разыскать прочие трофеи. Да и действительно – с такими приблизительными ориентирами можно долго искать! Это верно – для большинства людей, только не для меня: раз загоревшись какой-либо идеей, я иду к цели упорно и скоро, сметая своей настойчивостью все препятствия. Так и в этом случае: сначала я вычислил все деревни, находившиеся вдоль железнодорожного полотна примерно на расстоянии 2 км в лес на этом отрезке, пропавшие в Великую Отечественную войну и не восстановленные. Много их, прямо скажем, нашлось! Но я не унывал. Обратился к одному своему богатому знакомому с просьбой спонсировать экспедицию. Романтика поиска в общем чужда этому человеку еврейской национальности, зато он наделен особенным чутьем на выгоду и прибыль. Потому согласился быть спонсором, но при условии своего прямого участия в поиске, жесткого контроля за расходованием средств и – солидного процента от будущих находок. Я согласился, потому что другой кандидатуры на роль спонсора у меня не было, а экспедиция просматривалась дорогостоящей и длительной.
Лето уходило – поиски пора было начинать! Итак, Абрамчик проплатил закупку всего необходимого оборудования, бивуачного снаряжения, продуктов и т. п. – и мы отправились на его крутом джипе в путь. В плане было – проехать по всем деревням, которые так или иначе могли подходить под наши критерии. На этот приключенческий круиз ушло у нас около месяца. И это еще немного! Впрочем, поиск нужной деревни удачно совмещался с рыбалкой, отдыхом, периодическими возвращениями в Москву ненадолго… Веселое, в общем, было время!..
Под конец нашей разведывательной экспедиции заезжаем в одну деревню – жилую. Расспрашиваем, как нам проехать по лесу к пропавшей в войну деревеньке С***. Дачники указывают на стоящий уже почти в лесу дом. Мол, там живет какой-то совсем старый угрюмый дед, который ни с кем не общается. Но зато он все дороги и все леса знает – он местный. И живет охотой, собирательством. Вот, говорят, вы к нему подъедете, он вам все расскажет.
Через пару минут постучались к деду. Вышел нам навстречу старик былинного вида. Крепкий и без маразма. Ну, видно то, что старый, то, что за 80, а может, и за 85. Но очень крепкий старикан и очень деловой по виду. Стоит у калитки и прямо и коротко спрашивает:
– Чего хотите?
Мне сразу стало ясно, что прямо и отвечать ему надо:
– Ищем, отец, деревню, которая тут в лесу была, которую немцы сожгли, да потом в нее так никто и не вернулся!
Дед почесал в бороде:
– Зачем она вам?
– Историей войны занимаемся, работа у нас такая…
– А-а-а, – опасливо протянул дед, – раз работа…
И не понравилось мне резко изменившееся выражение его морщинистого лица. Потому я и поспешил разъяснить:
– Мы не людей, мы старые захоронения, места боев на специальной карте обозначаем.
– Опять взялись… – крякнул дед.
Положение исправил Абрамчик:
– Родственники тут его, – кивнул на меня, – отцовские сестры, пропали в войну, а жили в этой деревне! Вот и вздумалось хоть на места посмотреть – ясно, что не найдем никого, он, понимаешь ли, хочет воздух родимый вдохнуть…
– А-а-а-а, – протянул дед, – раз воздух… Это ж какие деньги надо, чтоб доехать сюда! – и пытливо вгляделся в меня из-под нависших бровей: – Как деревня-то называлась?
Я назвал без колебания и продолжил:
– Отец, пригласи в избу, устали с дороги. Мы и угостим, и потолкуем…
Старик неохотно отошел от калитки, пропуская нас. Когда мы вошли в избу, я, увидев иконы в красном углу, троекратно перекрестился. Дед одобрительно закряхтел. Но, когда за мной этого не повторил Абрамчик, дед из-под косматых бровей сверкнул ледком цепких голубых глаз и стал пристально рассматривать черты лица Абрама, пытаясь что-то уловить… Потом за рукав вытянул меня в сени:
– Твой товарищ что – нехристь?! Лба не перекрестил…
Я стал рассказывать, что это хороший человек, спонсор, но еврей. Крещеный, но еще не воцерковленный – обрядов не знает и о правилах поведения православного человека порой забывает. Сейчас забыл, видимо, от усталости. Оставив меня, дед ринулся обратно в горницу, вцепился в руку Абрамчика и вытащил его через сени на улицу, при этом он кричал, что ноги его здесь не будет, что он много натерпелся от этого люда и все в таком же духе…
С большим трудом мне удалось успокоить деда, который соглашался нас приютить и помочь, только если спонсор будет ночевать в машине и к дому не приблизится. Абрам показывал крест, который был у него на шее, объяснял, что он недавно крестился, и мы с ним на пару читали «Отче наш». После часу таких мытарств дед кое-как угомонился, но все равно из-под густых бровей то и дело поглядывал на спонсора: по-русски ли пьет и закусывает?!
Стол с участием московских деликатесов и дедовой ядреной самогонки получился богатым. Вскоре языки развязались. А поскольку дед проникся ко мне доверием, то незаметно так и поведал свою историю. Родом он из Поволжья, где со времен Екатерины II немцы обжились. Я не вполне понял из его рассказа – то ли жил он в немецком поселении, то ли в школу немецкую ходил. Ну и поскольку он достаточно хорошо знал немецкий язык, то закончил потом институт и стал преподавать немецкий в школе. Когда началась война, ему фантастически повезло – попасть на передовую, а не в лагерь. И уж не знаю – назвать ли это везением – но практически сразу он попал в плен. Как одного из очень немногих, кто знал немецкий язык, определили его переводчиком в лагерь военнопленных. И так как он не был ни коммунистом, ни евреем, то очень скоро сделал неплохую карьеру в плену, получив место личного водителя у одного из чиновников среднего звена оккупационной администрации. И вместе с этим немцем разъезжал по оккупированным территориям.
Когда наши стали наступать, он вместе со своим немцем отходил все дальше и дальше на запад. Чиновник ему всецело доверял, понимая, что за сотрудничество с немцами, хотя дед был всего лишь личным водителем, на родине его по головке не погладят. И дед по этой же причине на родину особенно не рвался. Он отступал вместе с немцами, оценив, что если из Польши или Югославии пробовать прорываться к своим, – десять раз по дороге могут и русские, и немцы, и союзники поймать и расстрелять: время лихое, военное – кому разбираться охота?!.
Когда стало совсем горячо, чиновник вместе со своим сослуживцем, чтоб не попасть в плен к русским, решил драпать в зону оккупации союзников. Водитель, будучи проверенным и доверенным лицом, должен был их туда вывезти. А его как раз осенила спасительная мысль – «чем больше сдашь, тем меньше дадут!» – совсем как будет рассуждать впоследствии герой знаменитой кинокомедии!.. Поэтому, не долго думая, притормозил он на глухой лесной дороге – одному наладил монтировкой по башке, второму, скрутил их, развернулся и поехал к нашим.
Наверное, запоздалый подвиг его все же повлиял на отношение к нему советских властей: видимо, привез он двух достаточно полезных немцев. Но свою «десятку» он все же получил и на лесоповале оттрубил.
По возвращении в родной деревне его не приняли: прознали, что у немцев служил и даже по-иному чем «полицай» не называли. Потому и с работой проблемы были, пока не сообразил наняться в соседний леспромхоз – на такой привычный для себя лесоповал. Ну а как годы вышли и сил валить лес не осталось, устроился там же лесником.
– Милое дело, – крякнул, опрокинув очередную стопочку, хозяин, завершая рассказ о своем житье, – живу а лесу, один, иногда по месяцам человечьего лица не вижу. Зато и не трогает никто! Со зверьем – оно и то спокойнее…
Я спросил осторожно:
– Если б с немцами работать не согласились, сгноили бы в концлагере или расстрел?
Дед покачал головой:
– Не знаю. И никто тогда сказать не мог… Мне ни Софью-Властьевну нашу, ни Адольфов режим любить не за что. Но от немцев, как ни странно, я все же меньше беды видел… А наши-то в свое время моих родителей раскулачили и деда старого расстреляли. По доносу – он угрожающе покосился на Абрамчика, – соседа одного, еврея.
Я постарался свернуть с темы, чтобы не разжигать страсти. Мне было ясно, на какой жилке в нашем хозяине сыграли немцы, убедив его сотрудничать и верно служить, – на давней обиде и злости на евреев. Спонсор наш тоже притих, поняв, почему ему тут не рады, несмотря на исключительно вкусные продукты, которыми благодаря его вмешательству украсился стол старого лесника.
Между тем, ненавязчиво осматривая обстановку простого жилища лесного деда, я заметил, что не так-то уж она и проста. Горницу украшал комод красного дерева с инкрустацией перламутром и четыре изысканных стула на изящно изогнутых ножках, которым прямое место во дворце, а не в лесной избушке. Мебель, конечно, была в жалком состоянии – изъедена жучком, не вытерта и неухоженна, но все-таки указывала на то, что мы, возможно, близки к цели.