Чтобы прийти в себя, мне понадобилось секунды две-три, не больше. Этого хватило. Боевик с неопрятной черной бородой появился в прогале между деревьями, увидел меня. Он не улыбнулся злорадно, не скривил лицо в кровожадной гримасе. Его лицо вообще не изменило выражения. Молча и деловито он выдернул из ножен на поясе нож и шагнул ко мне.
До него было метра три-четыре, не больше. Я зажмурился.
В следующее мгновение я услышал глухой стук. С таким звуком топор втыкается в мокрый пень. И от этого звука мой желудок сам по себе дернулся внутри, едва не выскочив изо рта. Я открыл глаза.
Бородатый стоял в двух метрах от меня. Его глаза смотрели на меня, но он меня не видел. Откуда-то сбоку, чуть позади виска, из его головы торчал странный рог. Только через секунду я понял, что это рукоятка пехотной лопатки, а лезвие ее наполовину вошло в череп моджахеда. Как его голова не развалилась навроде зрелого арбуза – не понимаю.
Из тела боевика словно в одно мгновение выдернули кости. Он не упал, а буквально осыпался в траву. Я словно загипнотизированный смотрел, как из травы выползает жучок и спокойно, без страха, ползет по его руке.
Перед глазами у меня все плыло. И от страха – чего греха таить, перепугался до полусмерти, и от пота, заливавшего глаза. Поэтому я не сразу заметил, как из зарослей появился человек. Он подошел ко мне и присел на корточки, внимательно всматриваясь в мое лицо. Это был молодой парень, лет 25, светловолосый, с удивительно взрослыми, если не сказать – старыми – глазами.
– Жив? – просто спросил парень. Я смог только кивнуть в ответ: – Вот и ладно.
Парень встал, подошел к трупу боевика, наступил ему на голову и, несколько раз качнув в ране, вытащил лопатку. Меня снова едва не вывернуло. Но я успел обратить внимание, что лопатка старая, времен Первой мировой, с квадратным лезвием. А на парне кирзовые сапоги, в которые заправлены галифе, и свободная гимнастерка военного образца. Он осторожно выглянул из-за куста, и я за ним. Боевиков не было видно. Зато прямо через поляну от палатки шел второй человек в форме, на ходу вытирая пучком травы клинок длинного ножа. А с дальнего края поляны появился третий. Что стало с третьим боевиком, я так и не узнал, но догадаться было несложно.
У меня ослабли колени, и я опустился на поваленный ствол. Начинался натуральный мандраж – затряслись руки, в глазах рябило, хотелось то плакать, то смеяться. Парни подошли ко мне, похлопали по плечу. Один из низ них достал фляжку и протянул мне.
– Глотни, полегчает.
Я сделал хороший глоток, закашлялся – во фляге был чистый спирт. Парни смотрели на меня с сочувствием и… не знаю, как сказать… не с интересом даже, а будто от того, кто я и как себя веду, зависит что-то очень важное для них. Я отдышался и сделал еще один большой глоток. Трясучка понемногу отпускала. Парни переглянулись с, как мне показалось, удовлетворением.
– Вы кто, реконструкторы? – спросил я.
На лице ребят отразилось недоумение.
– Ну, – кивнул я, – форма на вас… советская.
– А какая должна быть? – не понял один. – Немецкая?
Я промолчал, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.
Чем-то я понимал, что происходит, но рациональный мозг отказывался это воспринимать. Трое солдат. Армейская форма с петлицами, еще без погон. Фляжка со спиртом. Лопатка старого образца.
Боец, тот, что шел от палатки, небрежно воткнул в землю свой клинок. Я увидел, что это штык-нож от винтовки СВТ И затряс головой, отгоняя наваждение.
– Я вижу, ты все понял, – спокойно сказал тот, что меня спас. – Слушать готов?
– Да, – выдохнул я.
То, что рассказал солдат, я запомнил навсегда.
– Мы из одной деревни на Урале, – говорил он. – Вместе росли, вместе сплавляли по рекам плоты, ходили на охоту, искали самоцветы. Вместе пошли служить, когда началась война. Наши умения оценили, поставили в разведку. Мы были лучшими разведчиками в полку. Да что в полку – из штаба дивизии порой просили, чтобы именно нас послали в разведвыход или за языком. Полковой комиссар и особист имели на нас зуб, потому что мы – люди верующие. У нас так принято. Но запретить нам молиться они не могли. Не самим же им потом в разведку ходить. Думаю, Бог нам помогал в нашем ратном труде. Мы проходили там, где другие не могли. Выходили живыми из любых передряг.
Перед выходом и по возвращении мы постились и проводили время в молитвах, чтобы укрепить дух и направить помыслы в нужном направлении. И однажды к нам явился старец. Он сказал, что неподалеку от наших позиций, в нейтральном лесу, случится беда. Басурмане хотят уничтожить невинную душу православную. Даже место назвал.
Мы решили, что нужно помочь. Никому не сказали – кто бы нас отпустил, если бы мы сослались на какого-то неведомого старца? Пошли тайно. И попали в засаду. Так и кончили мы свой земной путь в той воронке, где ты нас нашел.
Солдат замолчал. Я тоже не мог выдавить из себя ни слова. Остальные смотрели на меня с доброй усмешкой. Я собрался с духом.
– Получается, старец видел на шестьдесят лет вперед?
– А что ему время, – засмеялся солдат.
– И вот за мной, малым и никому не нужным, он вас послал через полвека?
Солдат посмотрел на меня, как смотрят на ребенка, который на людях пукнет. Вроде дурачок, но вина-то не его, не понимает просто.
– Нет малых и ненужных, – терпеливо объяснял солдат. – У Бога нет малых. Все ценны. И маршал, и солдат, и убогий старик, и младенец. Всех спасать надо. Только… – солдат подмигнул… – если бы ты нас не нашел, не откопал, и в час свой последний молитву не вознес – кто знает, как бы все обернулось. Может, и не так совсем. Так что и ты сам себе помог.
Мы долго молчали. В голове роились тысячи мыслей, я не знал, за какую ухватиться.
– А как там… у вас? – спросил я дрогнувшим голосом.
– Хорошо, – просто ответил солдат. – Сам узнаешь, если с пути верного не свернешь на кривую тропинку.
– Как тут не свернуть, – горько пожаловался я. – Время-то какое! Бесы кругом.
– Не кивай на других, – сурово отрезал солдат. – Бесов всегда хватало. Или думаешь, когда церкви жгли и священников вешали, проще жилось?
Я не нашелся, что ответить.
– Как жить-то? – попросил я совета.
Солдат пожал плечами.
– Правдой живи. Все же в Книге написано, читал, поди. Только помни, что правда в душе, а не в словах. Кто постится день и ночь и молитвы читает, а при этом ворует, злословит и подличает – тому к нам дороги нет. А кто слов не знает, но живет честно – с тем встретимся там.
И еще запомни. И другим расскажи. Другое время у вас. Другие войны. Наш враг был жесток. Ваш страшнее. Ваш враг убивает не тело, а душу. Змеей вползает в ваш дом, отравляет сердца детей ваших. И дети становятся чужими. Мажут грязью церковь, чтоб вы отступились о нее. Отступите от нее – не будет Руси, сожрет ее враг.
Враг ваш на Западе. Русь всегда стояла между Западом и Востоком. И били ее со всех сторон. Страшны люди с Востока. Жестоки до безумия. Но никогда им не нужна была наша душа. Золото наше, хлеба наши, земля наша. Но не душа. А ложь с Запада прячет свое гнилое нутро под маской добра. Это страшнее. Этого надо бояться.
А страдания ваши сейчас – это искупление. За то, что отцы и деды натворили, за то, что сами сделали и не сделали, и за то, что еще сделаете. Через боль, кровь и страдания Русь проходит, чтобы очиститься от скверны и вернуться Великой Русью.
Солдат поднялся, пожал мне руку. Его товарищи похлопали меня по плечу. Я хотел подняться, но не смог встать. В этот момент солнце пробило преграду облаков, заваливаясь за горизонт огромным алым шаром. Солдаты будто уходили прямо в этот огненный сгусток, дрожа в пламени. Я зажмурился, потер глаза кулаком, разгоняя слезы. А когда смог смотреть, то никого уже не увидел.
Произошедшее казалось каким-то диким наваждением. Но я боялся посмотреть назад, где лежало тело бородатого с расколотой лопаткой головой. У ног своих я заметил фляжку, оставленную солдатами. Скрутил ей «голову» и от души приложился…
… Я не помню, как попал домой. Меня разбудили соседи. Я спал в машине с работающим двигателем возле своих ворот. Даже проснувшись, я был мертвецки пьян. Как я довел автомобиль – непонятно. В салоне валялись две пустые бутылки из-под водки, которую я на всякий случай всегда вожу с собой. На заднем сиденье лежали три пакета с останками солдат.
Отцу Владимиру я наплел какой-то чуши, что заблудился и не смогу указать место, где я нашел останки. Тот вздохнул, не поверил, но ничего не сказал. Отношения с военкоматом и похороны он взял на себя. Парней похоронили в братской могиле в райцентре, где уже лежали полторы сотни солдат той войны, больше половины из которых обозначены как «Неизвестный».
Я до сих пор не могу точно себе сказать, что тогда произошло. Было ли это все на самом деле? Или те две бутылки водки, что нашли в моей машине, были не первыми?
Проще всего, конечно, было бы списать все на алкогольную невоздержанность в жаркий день. Но что делать со старой фляжкой, которой у меня никогда не было и которую я нашел в своей машине? Из нее пахло свежим спиртом. И с чужим медным нательным крестиком, который оказался у меня неизвестно откуда. И который я теперь всегда ношу с собой. А еще – откуда тогда в моем багажнике старая императорская лопатка с квадратным лезвием и острый штык-нож от винтовки Токарева?
Начинающему кладоискателю
Россия – страна кладов
Первый шаг к любому делу или увлечению совершается в нашем сознании. Человека с ярко выраженной авантюрной жилкой однажды пронзает мысль: ХОЧУ НАЙТИ КЛАД! Но от этого мощнейшего импульса «хочу!» до радостного факта даже самой маленькой первой находки необходимо пройти свой путь, на котором где-то попадаются цветы, а где-то и тернии…
Стремление прятать сбережения свойственно человеческой природе. Ведь каждый из нас в детстве с восторгом играл в «секретики». Закапывание детских ценностей под стеклышком, а затем их поиск – это не что иное, как обучение создавать и отыскивать клады. Значит, у каждого из нас это в крови! Также в человеческой природе у некоторых народов – стремление отнять, завидев у соседа нечто ценное. Конечно, в развитых государствах от этого инстинкта худо-бедно защищают закон и силовые структуры власти. Но скажите, когда они нормально работали в России?! Ведь в России как? Строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения.