Монеты перекочевали в правую ладонь сержанта. Он поднял её вверх, снял и перевернул кивер.
Ветерок шевелил огненно-рыжие волосы вербовщика. Барабанщики остановились, затем их палочки разом обрушились на тугую кожу, и под этот глухой рык первая гинея полетела в кивер. Второй удар, вторая монета последовала за первой. Запустив руку в карман, сержант достал горсть золотых кругляшей и под отбивки барабанов бросал монеты в кивер одну за одной.
– Три! – начал считать субъект с лисьей мордочкой около Шарпа, – Четыре! Пять!
Счёт подхватили, и каждая гинея, скрывавшиеся в кивере, сопровождалась дружным выдохом цифры. Выдохом, столь громким, что он заглушал на миг пение методистов.
– Пятнадцать! Шестнадцать! Семнадцать! Восемнадцать! Девятнадцать! Двадцать! Двадцать одна! Двадцать две!
На двадцать второй сержант Гаверкамп расплылся в широкой ухмылке, продемонстрировал зрителям полгинеи, тоже скрывшиеся в кивере. Туда же он ссыпал горсть шиллингов с пенсами и встряхнул кивер, отозвавшийся звоном монет:
– Двадцать три фунта, семнадцать шиллингов и шесть пенсов! Вот сколько мы заплатим вам за честь служить в славном Южно-Эссекском полку! Вступите в армию, и эти денежки ваши! Когда-то я был юн, ребятки! – зеваки недоверчиво загудели, – Да-да, ребятки, я тоже был когда-то юн! Так вот, с тех пор я понял одну вещь: не родилась ещё та смазливая фифа, которая устояла бы перед этим звуком!
Он вновь позвенел золотом.
– Задумайтесь, ребятки! За шиллинг девчонка вас поцелует, а что же она сделает за гинею? А за двадцать три фунта, семнадцать шиллингов и шесть пенсов?
– За такие деньжищи я даже замуж за тебя пойду! – взвизгнула баба, вызвав общий хохот, но юнцы в толпе помнили льющийся в кивер золотой дождь, превышавший полугодичный заработок большинства из них. Полугодичный! За одну подпись!
Сержант Гаверкамп ковал железо, покуда горячо:
– Я знаю, о чём вы думаете! Вы прожужжали все уши страшилками про армию! Да? – сержант скривился, словно сокрушаясь злым языкам, возводящим поклёп на армию, – Вам шептали, что там несладко! Что там болезни и прочая дрянь! Эх, ребятки! Моя родная матушка умоляла меня: «Горацио!» «Горацио! – плакала она, – не ходи в солдаты!» Но я пошёл! Я был юн, соблазнился деньгами и девочками, а потому пошёл в солдаты! Я разбил сердце моей бедной матушке! Да-да, разбил!
Он сделал паузу, давая слушателям оценить всю глубину своего падения, и гордо продолжил:
– Однако, ребятки, сегодня моя драгоценная матушка живёт в собственном домике и не устаёт благословлять своего преданного сына Горацио Гаверкампа! Почему, спросите вы? Да потому я купил ей этот домик! Я обеспечил ей этот домик! Я обеспечил ей спокойную и сытую старость!
Гаверкамп ухмыльнулся:
– Как-то генерал проезжал мимо её садика. «Мамаша Гаверкамп! – воскликнул он, – кто окружил вас такой заботой и благополучием?» И она ответствовала: «Это сделал мой сын Горацио, потому что он стал солдатом!»
Сержант оттянул карман и медленно высыпал в него из кивера монеты. Вернув головной убор на место, он выпрямился:
– Так как, ребятки? У вас тоже есть шанс! Деньги! Слава! Красотки! Я тут проездом и пробуду недолго. За морем война! Там нужны крепкие парни! Там их ждут–не дождутся цыпочки! Не прогадайте! Тот, кто не вступит сегодня, уже завтра будет плакать горючими слезами, потому что завтра будет поздно! День за днём вы будете вспоминать Горацио Гаверкампа и жалеть, что струсили изменить своё жалкое существование к лучшему! Ладно, я с вами тут болтал долго, и у меня пересохло в глотке, так что я потрачу малость тех деньжищ, что армия мне платит, на угощение для вас! Айда со мной в «Зелёного малого», выпивка за мой счёт!
Прощально рокотнули барабаны, и сержант спрыгнул в пыль.
Лисьелицый коротышка, считавший вслух гинеи, повернулся к Харперу:
– Пойти с ним, что ли?
Шарп предположил, что недомерок – капрал, помощник Гаверкампа, затесавшийся в толпу, чтоб не упустить особо лакомых кандидатов в новобранцы. На нём был вельветовый кафтан поверх молескинового жилета, но серые брюки уж очень смахивали на форменные.
Харпер пожал плечами:
– Кому охота идти в солдаты?
– Ты – ирландец? – деланно восхитился лисьелицый, будто встретить ирландца мечтал с младых ногтей, – Как он заставит нас завербоваться? А горло на дармовщинку промочим.
– На дармовщинку?
– Сам же слышал. Он платит.
Харпер взглянул на Шарпа:
– Ну что, пойдём… – он запнулся и, покраснев, добавил, – Дик.
Лисьелицый замялся. Он не ждал, что у ирландца есть компания. Впрочем, коротышка быстро нашёлся и натужно обрадовался:
– О, так нас трое! Тем более, захотим уйти, кто нам помешает? Тебя Дик звать?
Шарп. Капрал спросил Харпера:
– А тебя?
– Патрик.
– Я – Терри. Пошли, а? Падди? Дик?
Шарп поскрёб щетину на подбородке:
– Почему бы и нет? Я бы сейчас бочку выдул.
Шарп с Харпером пошли вступать в солдаты.
Складывалось у сержанта Гаверкампа всё просто замечательно. В пивнушку «Зелёный малый», кроме Шарпа с Харпером прибилось ещё пятеро. Всем им вербовщик заказал по литровой кружке эля и по стакану рома (чтоб сильней шибало по мозгам). Сержант развалился на скамье у открытого окна, дабы не пропустить бредущего мимо годного в солдаты прохожего и одновременно перекрыть пути отхода тем, что уже пили за его счёт. Харперу он поставил целых две кружки:
– Так ты – ирландец, Падди?
– Точно, сэр.
– Не зови меня «сэр». Зови просто «Горацио», как моя матушка. А ты здоровяк, Падди! Фамилия у тебя есть?
– О’Киф.
– Отличная фамилия.
Пиво в кружках убывало, и сержант распорядился подать ещё, пытливо поглядывая на Шарпа, севшего в самом тёмном углу помещения. Заподозрив в стрелке хитрована, надеющегося налакаться бесплатного спиртного, а потом улизнуть, Гаверкамп едва заметно кивнул в сторону Шарпа лисьемордому Терри. Коротышка придвинулся к стрелку поближе. Сержант доверительно поделился с Харпером:
– Твоё счастье, приятель. Нет на свете лучшего полка для ирландцев!
– Чем ваш Южно-Эссекский?
– Он самый. – Гаверкамп поставил свою посудину, утёр усы, – Слыхал о таком сержанте Харпере?
Харпер поперхнулся. Хлопья пены из его кружки вылетели на стол.
– Слыхал, – после паузы вымолвил он, – Как не слыхать.
– Взял Орла! Герой, вот кто он! Герой заправский! А уж ирландец он или не ирландец, Южно-Эссекскому до этого дела нет! Сам убедишься!
Патрик одним глотком прикончил первый литр и робко поинтересовался:
– А вы с ним знакомы, сэр?
– Не зови меня «сэр». – хихикнул Гаверкамп, – Знаком ли я с ним? Ха! Да мы с ним были не разлей вода!
В доказательство своих слов сержант сцепил указательные пальцы:
– Вот так вот мы с ним были! Бывало, ночью сидим мы с ним в дозоре, а он мне: «Горацио – говорит, – Мы ж с тобой, как братья. Огонь прошли, воду и медные трубы!» Так-то!
– Болтают, что он тоже здоровила?
– Тоже? Он на голову выше тебя, Падди, а ты не малыш! – сержант одобрительно проследил, как Харпер опустошает вторую кружку и пододвинул к нему ром, – Отведай рома, и я куплю тебе ещё эля.
Громко, чтоб его было слышно всем, Гаверкамп в ярких красках живописал стремительную карьеру, ждущую новобранцев в армии. До первого снега, по его словам, они получат нашивки сержанта, а там и офицерское звание не за горами. Гаверкамп подмигнул:
– Я ещё буду честь вам отдавать! – он отсалютовал измождённому парнишке, хлебавшему пиво с такой жадностью, будто это было первое, что попало ему в рот за неделю, – Сэр!
Заморыш засмеялся. Сержант отдал честь Харперу:
– Сэр!
– Офицер – это неплохо. – задумчиво протянул Харпер.
– В тебе есть стержень, Падди. Я же вижу. – Гаверкамп ущипнул за задницу принесшую пиво служанку, – О майоре Шарпе вы, небось, наслышаны?
Двое из троих кивнули. Сержант сдул пену, сделал глоток:
– Выслужился из рядовых. Как сейчас помню. «Ричард, – говорю, – быть тебе офицером, парень!» А он не верит. «Чепуха, сержант!» Бац! И он уже майор!
– Вы и его знали, сержант? – уточнил Харпер.
– А как же! Вот так вот! – рыжий вновь продемонстрировал сведённые в замок пальцы, – «Сэр!» – говорю ему, а он мне: «Горацио, нет нужды звать меня «сэр». Ты же научил меня всему, что я умею! Зови меня Ричардом, как в старые добрые времена!»
Будущие майоры благоговейно внимали близкому другу знаменитых воителей. Пиво лилось рекой. Трое кандидатов были деревенскими увальнями, из которых выйдет превосходное пушечное мясо, соблазнись они шиллингом Гаверкампа. Один из ребят делил пиво с терьером. Собака носила кличку Пуговка. Её владельца звали Чарли Веллер. Специально для Пуговки Гаверкамп приказал подать эль в миске.
– А пса моего я смогу взять? – несмело осведомился Веллер.
– Конечно, парень! – заверил сержант.
Веллеру было, на взгляд Шарпа, не больше семнадцати. Весёлый, смышлёный, ему будет рад любой полк.
– Мы же будем сражаться? – допытывался Веллер.
– Жаждешь сражаться, сынок?
– Ещё бы! Я хочу попасть в Испанию!
– Попадёшь, а как же.
Заморыш по имени Том, слабоумный, опасливо зыркал по сторонам, будто ожидая в любой момент пинка или затрещины. Пятый, угрюмец лет двадцати трёх – двадцати четырёх, судя по приличной, но обносившейся одежде, знавал и лучшие времена. Его холёным ручкам физический труд был явно незнаком. Шарп решил, что парень давно сделал выбор, и трескотня сержанта его раздражает. Недалёкий Том, по-видимому, надеялся избавиться от постоянного чувства голода. В армии его подкормят, а обязанности солдата глубокого ума не требуют.
Гаверкамп направил все силы на то, чтобы обротать Харпера и трёх деревенщин. Их сержант хотел, их охмурял, им он не уставал подливать пиво и ром. Когда же у троицы начали заплетаться языки, дошёл черёд и до Шарпа. Гаверкамп пересел к стрелку. Шарп поднял кружку, но рука сержанта не дала ему поднести посудину к губам. Стрелок покосился на Гаверкампа. Образина сержанта, не видимая прочим жертвам, потеряла напускную доброжелательность: