Сержант во всём равнялся на подполковника Гирдвуда, видя в нём образчик дисциплины, позволившей английской армии одерживать верх над ирландской голытьбой. Сержант Джон Линч хотел быть с победителями и не просто с ними, он хотел быть ими. Участи ирландского простолюдина, вынужденного кланяться завоевателям, он предпочитал счастливый удел завоевателя. Родину и всё, что с ней связано, он ненавидел со всем пылом неофита, вплоть до перехода из веры предков в англиканство. Одного этого было достаточно, чтобы восстановить против сержанта добродушного обычно Харпера, однако сержант Джон Линч, кроме всего прочего, являлся сущим кошмаром для новобранцев. Его методы были жестоки, но, как сквозь зубы признавал Шарп, эффективными.
Тренировали рекрутов безжалостно, чередуя муштру с наказаниями и тяжёлой работой. Гирдвуд верил, что только страх способен заставить солдата выстоять в бою с превосходящим противником. Страх. Не гордость, не верность, не патриотизм. Подполковник готовил солдат и зарабатывал на каждом деньги.
Первые три дня Шарп полагал, что тайна, окружающая лагерь, объясняется золотом, которое получал Гирдвуд и иже с ним, обкрадывая рекрутов. Долги новобранцев росли, как на дрожжах. На каждой поверке сержант Линч находил, к чему придраться: рваная лямка на рюкзаке, дырка на мундире. Всё это влекло за собой вычеты из будущего жалованья. В лагере, вероятно, не было ни одного солдата, кому досталось бы хоть пенни на руки. Деньги оседали в кармане Гирдвуда. Конечно, рекрутов обирали всегда, однако, с таким масштабом поборов Шарп сталкивался впервые.
Впервые Шарп сталкивался и с такой жёсткой муштрой. Новобранцев гоняли от рассвета до заката. Солдатское ремесло силой вколачивали в них, и к концу первой недели основные строевые манёвры роты знал назубок всякий рекрут. Камнем преткновения для сержантов стал лишь слабоумный Том. Его, в конце концов, отослали чернорабочим на кухню.
Девизом каждого рекрута от побудки и до возвещающего отбой пение рожка было: любой ценой избежать наказания. Хотя даже после отбоя опасность нарваться на расправу сохранялась. Подполковник Гирдвуд был искренне убеждён, что ночью рекруты плетут сети заговоров, замышляя мятежи. По его приказу сержанты и офицеры во тьме прокрадывались к тонким матерчатым стенам палаток, слушая, о чём переговариваются рядовые. Передавали, что и сам Гирдвуд не брезговал пролезть на карачках между растяжек и приложить ухо к грубой парусине.
Наказания были разнообразными. Провинившийся взвод могли послать вне очереди чистить нужники, прокапывать дренажную канаву, отводившую воду или штопать бечевой и толстыми иглами жёсткое полотно палаток. Сержант Линч чаще ограничивался побоями, но мог заставить бегать с набитым камнями рюкзаком.
Спасали от битья и издевательств только повиновение и прилежание. Рекруты быстро учились. Дожди шли почти без перерывов, тем не менее, на мундирах не было ни пятнышка, а матерчатые полы парусиновых обиталищ ослепляли первозданной чистотой (благо в воде недостатка не ощущалось), ибо дрожать на промокших после очередной уборки соломенных матрасах представлялось лучшим вариантом, чем пасть жертвой гнева подполковника на дневной проверке.
Жиль Мариотт, вступивший в армию назло девушке, которая бросила его ради богатея, получал взыскание за взысканием. Как-то утром сержант Линч обнаружил очередное упущение грамотея и озверел:
– Раздевайся!
Мариотт покорно скинул одежду.
– Беги!
Мариотт помчался меж рядов палаток, спотыкаясь и падая в грязь. Встречные капралы и сержанты, хохоча, не отказывали себе в удовольствии вытянуть его палкой по белым ягодицам: «Быстрей! Быстрей!» К Линчу грамотей вернулся с полными слёз глазами и бледной плотью, перечёркнутой красными полосами.
– Ты бы язык распускал поменьше, глядишь, остальным частям тела приходилось полегче. – сказал ему Харпер.
– Мы – не животные. Мы – люди.
– Мы – не люди, мы – солдаты. Не спорить, не жаловаться, не смотреть поганцам в глаза.
Мариотт слушал, но слышал ли? Зато остальные и слушали, и мотали на ус. К Шарпу с Харпером обращались за советом по каждому поводу. Чаще, конечно, к Шарпу. Стрелок с первого дня как-то сам собою стал неофициальным лидером группки. Понимая, что творится в душе у Чарли Веллера после расправы над терьером, Шарп больно сжал плечо юноши:
– Не дури, Чарли.
– Он убил Пуговку.
– Убил, однако, это не причина тебе лезть на рожон.
– Я его прикончу! – выдохнул Чарли со всем пылом своих семнадцати лет.
– Если Харпер не открутит ему башку первым. – ухмыльнулся Шарп.
Стрелку нравился Чарли. Парнишка относился к той немногочисленной категории рекрутов, которых в армию привели не нужда и отчаяние, а искреннее желание послужить отечеству. В рядовых такие надолго не засиживались, и Чарли, коль юношеская горячность не окажет ему дурную услугу, ожидало завидное будущее. Для начала же Чарли надо было выжить в учебном лагере.
В лагере, как выяснил Шарп, обучалось семь сотен парней. Некоторые почти завершили курс молодого бойца, другие, подобно группе Шарпа, только начинали обучение. Имей лорд Феннер желание пополнить ряды первого батальона в Пасахесе, людей хватило бы с лихвой.
Дознался Шарп и о местонахождении лагеря. В один из дней, пасмурный и дождливый стрелка отрядили на кухню разгрузить телегу с капустой. Немолодой капрал, стоя в дверях, долго смотрел на низкие тучи, затем от души изругал забытый Господом остров.
– Остров? – заинтересовался Шарп.
Капрал неторопливо раскурил трубку и, сплюнув в лужу, объяснил:
– Остров. Чёртов Фаулнис. Что низ, то низ! Ни прибавить, ни убавить. Дно. Видать, вода со всей Англии стекается сюда. – довольный шуткой, капрал хохотнул, – Бог знает, на кой нас перевели из Челмсфорда.
Капрал был рад поболтать. По его словам, Фаулнис действительно являлся островом. С Англией его соединял деревянный мост, перекинутый не через реку, как посчитал, шагая по нему в день прибытия, Шарп, а через неширокий морской пролив. К югу лежало устье Темзы, к востоку – Северное море, на западе и севере – болотистые безлюдные равнины графства Эссекс.
– Прямо тюрьма. – подвёл итог Шарп.
Капрал хмыкнул:
– Вам-то что, на корабль погрузят и тю-тю! Месяц-полтора – не срок. А я кукую здесь целую вечность.
Капрал, видимо, служил в одной из двух рот, солдаты которых носили, в отличие от новобранцев, красные мундиры и муштровались не так рьяно. Шарп предположил, что их единственная задача – стеречь новобранцев. Фаулнис и правда был тюрьмой.
– Когда же нас погрузят на корабль?
– Когда уродам наверху понадобится пушечное мясо. Да ты же сам служил, порядки знаешь.
Армейские порядки Шарп знал. Ему и Харперу в учебном лагере приходилось легче, чем прочим. Сержанты их особо не трогали, понимая, что на старого служаку где сядешь, там и слезешь. Да и зачем, ведь рядом был Мариотт, всегда Мариотт. Дурашка искренне считал, что образование ставит его на ступень выше неграмотных товарищей. Всё бы ничего, но он требовал соответствующего с собой обращения, пререкался и потом рыдал по ночам.
Харпер сочувствия к нему не питал:
– Сам виноват.
– Он думает, что слишком умный, чтобы быть разумным. – соглашался с другом Шарп.
Только Шарп наладил с белоручкой некое подобие дружбы, но даже он был не в состоянии вбить в башку Мариотта простые солдатские истины.
– Я сбегу! Ей-богу, сбегу! – оканчивалась первая неделя их пребывания в лагере, и Мариотту доставалось.
– Не глупи! – командирские нотки в голосе Шарпа заставили Мариотта изумлённо поднять брови, – Бежать отсюда некуда!
– Нельзя так обращаться с людьми!
Вечером Шарп пересказал разговор Харперу. Весть о намерении Мариотта дать дёру не произвела на ирландца впечатления:
– А как насчет нас?
– Нас?
– Чёрт с ним, с Мариоттом, нам-то уж сам Бог велел убираться отсюда?
– Ну, мы выяснили, где ублюдки спрятали второй батальон, но понятия не имеем, зачем его спрятали.
Если лагерь создан, чтоб обдирать, как липки, рекрутов, на кой чёрт их тогда тренировать с таким ожесточением?
– Надо делать ноги, пока ещё есть возможность. – упрямился ирландец.
– Дай мне неделю, Патрик. Одну неделю.
Здоровяк поразмыслил и кивнул:
– С условием.
– Каким?
Харпер расплылся в широкой улыбке:
– Когда всё кончится, я вернусь сюда на денёк полковым старшиной. И на часок уединюсь со скотиной Линчем.
– Замётано. – рассмеялся Шарп.
Темнеющее небо пометила галочка стаи диких гусей. Птицы летели на восток, навстречу завтрашнему рассвету.
Шарп дал слово и получил неделю, на то, чтобы докопаться, зачем второй батальон Южно-Эссекского полка укрыли в далёком, забытом, сыром лагере Фаулнис.
Глава 8
– Повтори, грязь!
Харпер, бессмысленно пялясь поверх кивера сержанта Линча, выпалил то, что выпаливал на каждом построении:
– Боже, спаси короля!
– Ещё раз, грязь!
Восемь дней сержант Линч командовал взводом. Восемь дней он не мог придраться к Харперу. Тысячу раз – к Мариотту, и ни разу – к Харперу. В конце концов, сержант утешил себя выводом, что Харпер – старательный дурак. Так он и доложил Гирдвуду: «Мускулов много, сэр, а умишком Бог обидел. Но он – парень исполнительный. Хлопот с ним не будет, сэр.»
– Ещё раз, грязь!
– Боже, спаси короля!
Прекрасное выдалось утро. Солнышко подсушило слякоть, морской бриз щекотал обоняние горьким ароматом водорослей. Сержант Линч с гримасой недовольства на кукольном личике, оставил Харпера в покое и зычно приказал:
– Грязь! Снять подворотнички!
Приказ выполнили охотно. Было невыразимым блаженством избавиться от твёрдых, надоевших до чёртиков кожаных ошейников. Подворотнички передали правофланговому, и тот вручил их капралу.
Сержант Линч с отвращением объявил:
– Грязь! Сегодня будете работать. Копать. Смотрите у меня! Кто вздумает отлынивать, очень об этом пожалеет! Ясно?