Приключения Ричарда Шарпа. Том 2 — страница 8 из 366

Но рассказ о разграблении Бадахоса был бы неполон без известной любовной истории. Лейтенант 95-го стрелкового полка Гарри Смит встретил в городе четырнадцатилетнюю испанку Хуану Марию де лос Долорес де Леон, бежавшую от ужасов той страшной ночи, и женился на ней. Она лишилась мочек ушей, выдранных в месте с серьгами, но лейтенант Смит отбил ее у толпы и защищал до конца. Много лет спустя, когда супруг ее был возведен в рыцарское достоинство, в Южной Африке назвали в честь девушки город, по иронии судьбы тоже получивший известность в результате осады – Ледисмит.

Я постарался правдиво передать события той военной кампании: так, к примеру, пушки, установленные внутри стены Сьюдад-Родриго, действительно существовали, реальна и история Ноттингемширского батальона, перебиравшегося через ров по доскам. Каждый боевой эпизод, описанный в романе, происходил на самом деле, хотя атака на дамбу была предпринята силами менее батальона и чуть позже, 2 апреля. Командовал инженер-лейтенант Стенвей, которому, как и незадачливому Фитчетту, не удалось заложить достаточное количество пороха.

Утром 7 апреля во рву под брешами было найдено огромное количество трупов, некоторые были еще теплыми. Наблюдатели оценивали их количество в двенадцать-тринадцать сотен. Веллингтон публично плакал. Многие историки обвиняли его в том, что штурм произошел слишком рано и не был тщательно подготовлен, но, учитывая оказывавшееся на него давление и отсутствие инженерных ресурсов, его решение трудно осуждать: задним-то умом мы все крепки. Бадахос был взят отчаянной храбростью – такой, какую проявил лейтенант-полковник Ридж из 5-го фузилерского полка, чьи заслуги я приписал капитану Роберту Ноулзу. Ридж погиб в самом конце сражения, убитый случайной пулей. Нейпир[67] посвятил ему известную эпитафию: «Никто из павших в ту ночь не заслужил большей славы, хоть многие пали, покрыв себя славой».

Роман не вполне справедлив по отношению к Пятому дивизиону, чья запоздалая атака на бастион Сан-Винсенте внесла наиболее значительный вклад в падение города. Также известно, что к центральной бреши не был отправлен отряд «Отчаянной надежды»: источники расходятся лишь во мнении, сумел ли хоть один человек пробиться через нее. Легкий дивизион утверждал, что тела его солдат были найдены по обе стороны бреши, но большинство выживших с этим не соглашались, так что, пользуясь свободой автора романа, я отдал эту брешь Шарпу. Последняя атака на бреши была проведена, она действительно оказалась успешной, но Веллингтон не отдавал приказа об ее начале до тех пор, пока не убедился, что Пятый дивизион обошел защитников с тыла. Пуристы также заметят, что Шарп штурмовал Сьюдад-Родриго с Третьим дивизионом, а Бадахос – с Четвертым, но судьба вымышленных персонажей такова, что им всегда приходится быть там, где бой жарче всего, а значит, бесцеремонно менять состав дивизионов. Кроме того, некоторые батальоны Третьего и легкого дивизионов участвовали в обоих штурмах, так что грех мой невелик.

Во всем остальном я старался следовать ходу реальных событий. Бесценными кладезями информации стали, как обычно, письма и дневники кампании: так, например, детали, касающиеся погоды, были целиком взяты из дневников, и я в бесконечном долгу перед давно умершими солдатами, на чьи воспоминания опирался. Остается развеять еще один, последний миф. Бадахос не был взят в Пасхальный понедельник: 6 апреля в 1812 году было вторым понедельником после Пасхи, и даже самому богатому воображению этого факта не изменить.

Стены замка в Бадахосе остались без изменений, пейзаж дополнила только дорога, пролегающая теперь у подножия замкового холма. Бреши в двух бастионах были заделаны, в гигантском рву теперь расположен городской сад. Гласис полностью срыт, окрестности брешей, вроде холма Сан-Мигель, застроены зданиями: подходы к Тринидаду скрыты невзрачными строениями, к Санта-Марии – современной уродливой ареной для боя быков. Проход через центральную брешь все еще открыт, укрепления там по большей части разрушились, но еще можно взобраться на парапет бастиона и выглянуть в амбразуру, чтобы оценить беспримерную отвагу людей, пошедших на приступ подобной твердыни. Укрепления Сьюдад-Родриго сохранились лучше: заделанные бреши видны с гласиса; сколы, оставленные британскими ядрами, хорошо различимы на колокольне. Форт Сан-Кристобаль, находящийся через реку от Бадахоса, практически идеально отреставрирован: полк Южного Эссекса хоть завтра может войти туда и за час подготовиться к обороне. Но лучше всего сохранились укрепления Эльваса, расположенные сразу за португальской границей - туда стоит приехать.

На бастионе Тринидад (где дорога из Мадрида входит в Бадахос) расположены мемориальные доски, напоминающие о штурме и разграблении города, но не 6 апреля 1812 года, а в августе 1936-го. Многие жители до сих пор помнят резню, последовавшую за атакой войск Франко[68]: в Бадахосе история и второй раз закончилась трагедией. Город не особенно красив: кое-кто называет его мрачным, слишком уж много призраков былых сражений блуждают по улицам, но лично я так не считаю. Как и во многих других местах Португалии и Испании, я нашел здесь доброту и гостеприимство, без проблем получал любую помощь в моих исследованиях.

Последнее же слово мне хотелось бы отдать человеку, известному произнесением последних слов – Веллингтону. В письме военному министру он говорит о чудовищных потерях в 5 тысяч человек: «Взятие Бадахоса - наилучшее представление об отваге наших войск. Но я очень надеюсь, что никогда не буду вынужден снова подвергнуть их такому испытанию».  

14. Клинок Шарпа(Июнь 1812 года)(пер. Андрей Манухин)

Часть первая14 июня, воскресенье – 23 июня, вторник 

Пролог

 Высокий всадник был убийцей.

Он был здоровым, сильным и беспощадным. Кое-кто считал, что он слишком молод для полковника наполеоновской Императорской гвардии, но молодость его еще никому не дала преимущества. Одного взгляда его неожиданно прозрачных глаз из-под белесых ресниц, – глаз, из-за которых красивое волевое лицо выглядело смертельно бледным, – было достаточно, чтобы считаться с полковником Леру.

Леру душой и телом был предан императору. Он мчался туда, куда посылал его Наполеон, выполняя все задания своего господина ловко и безжалостно эффективно. Личным приказом императора его занесло в Испанию, и тут полковник Леру допустил ошибку. Он проклинал себя за минутную расслабленность, но в то же время ум его уже пытался найти выход из затруднительного положения, созданного им самим.

Он попал в ловушку.

Вместе с кавалеристским эскортом он прискакал в нищую деревушку, затерянную на краю обширных равнин Леона[69], и нашел там нужного человека, священника. Леру пытал несчастного, сдирая по кусочку кожу с еще живого человека, и, разумеется, в конце концов священник заговорил. У полковника Леру все они говорили – правда, в этот раз пришлось повозиться. И именно в тот победный момент, когда священник, не в силах дальше переносить боль, выкрикнул имя, из-за которого Леру забрался так далеко, в деревню ворвалась германская кавалерия. Солдаты Королевского германского легиона[70], сражавшиеся в этой войне на стороне Британии, рубили французских драгун: их сабли взлетали и падали, копыта коней выбивали ритм, заглушавший крики боли, – а полковник Леру обратился в бегство.

Он взял с собой только одного спутника, капитана кавалеристского эскорта: вместе они, прорубившись через группу легионеров, отчаянно поскакали на север и теперь, час спустя, остановились на опушке леса, выросшего вдоль неожиданно быстрой речушки, впадавшей в Тормес[71].

Капитан драгун обернулся:

– Мы оторвались.

– Вовсе нет, – конь Леру был покрыт пеной, бока его тяжело вздымались. Полковник чувствовал солнечные лучи, невыносимо жарившие через пышную униформу: алый мундир с золотыми шнурами, зеленые рейтузы, подшитые по внутренней стороне кожей, с серебряными пуговицами по всей длине. Черный меховой кольбак[72], достаточно толстый, чтобы удержать удар сабли, висел на луке седла. Легкий ветерок даже и не думал шевелить взмокшие от пота светлые волосы.

Леру вдруг улыбнулся своему спутнику:

– Как вас зовут?

Капитан был обезоружен этой улыбкой: он боялся Леру, и эта внезапная дружелюбность была ему приятна.

– Дельма, сэр. Поль Дельма.

Улыбка Леру была само очарование.

– Итак, Поль Дельма, пока все у нас шло отлично! Давайте-ка посмотрим, нельзя ли сделать еще лучше, а?

Дельма, которому такая фамильярность льстила, улыбнулся в ответ:

– Да, сэр.

Он снова обернулся – и снова ничего не увидел, кроме блеклых лугов под жарким солнцем. Казалось, там ничто не двигалось, лишь ветерок колыхал траву да одинокий ястреб, неподвижно раскинув крылья, тяжело кружил в безоблачном небе.

Полковник Леру не был обманут кажущейся пустотой. Он знал, что немцы, настоящие мастера своего дела, сейчас развернулись в цепь на равнине и начинают загонять беглецов к реке. Он также знал, что британская армия движется на восток, кто-то пойдет и вдоль реки – а значит, они со спутником попадут прямо в засаду. Да, так и есть. Это ловушка, противников больше, но Леру еще не сломлен.

Его нельзя победить. Еще ни разу он не был побит – тем более он не позволит этого сейчас. Нужно добраться до спасительного укрытия в рядах французской армии. Леру был так близок к успеху – а когда работа будет завершена, он нанесет британцам такой урон, какого они не получали за всю войну. При мысли об этом полковник почувствовал удовольствие. Ей-богу, им будет больно! Леру был послан в Испанию, чтобы раскрыть личность Эль-Мирадора[73] – и сегодня он достиг цели. Оставалось только притащить Эль-Мирадора в камеру пыток и вытянуть из этого британского шпиона имена его корреспондентов в Испании, Италии и Франции, людей, отсылающих донесения Эль-Мирадору в Саламанку. Эль-Мирадор собирал информацию по всей наполеоновской империи, его псевдоним давно был известен французам, но личность его до сих пор оставалась нераскрытой. Леру удалось узнать, кто он, теперь нужно было вырваться из западни и привезти пленника во Францию – тогда вся британская шпионская сеть, работавшая на Эль-Мирадора, будет разрушена. Но сперва – вырваться.

Леру пустил коня шагом, позволив тому укрыться в зеленой прохладе леса.

– Давайте, Дельма! Еще не конец!

Он нашел то, что искал, буквально в нескольких ярдах[74] от опушки: перед кустом ежевики, еще прошлой осенью засыпанной опавшими листьями, лежал подгнивший ствол бука. Леру спешился:

– Надо поработать, Дельма! – голос его звучал оптимистично и весело.

Дельма не понимал, что тот задумал, но боялся спросить и только, подражая Леру, скинул мундир. Он помогал полковнику расчистить пространство под кустом, где им предстояло прятаться, и гадал, как долго придется валяться в колючках, пока германские кавалеристы не прекратят охоту. Закончив с укрытием, он несмело улыбнулся Леру:

– Где же мы спрячем лошадей?

– Минутку, – отрезал Леру.

Казалось, полковник оценивает размеры убежища. Он вынул клинок и потыкал в ежевику. Дельма во все глаза глядел на оружие: это было творение рук настоящего мастера. Прямой тяжелый палаш был сделан в Клигентале[75], как и большинство кавалеристских клинков Франции, но над этим конкретным, выкованным специально для Леру, трудился лучший из тамошних оружейников. Лезвие было длиннее и тяжелее обычного, поскольку Леру был высок и силен. Великолепная сталь отсвечивала зеленью, отражая нависающие кроны деревьев, из той же стали были сделаны эфес и гарда. Рукоять была промотана серебряной проволокой, единственным декоративным элементом, но за кажущейся простотой скрывались убийственное изящество и выверенный баланс. Держа в руках такое оружие, подумал Дельма, можно понять, что ощущал король Артур, когда вытащил гладкий, как полоса серого шелка, Экскалибур из камня.

Леру выпрямился, как будто придя к какому-то решению:

– Погоню видно, Дельма?

Драгунский капитан обернулся, но ничто не нарушало спокойствие окрестных буков и дубов.

– Нет, сэр.

– Продолжайте наблюдение. Они должны быть где-то рядом.

Леру решил, что у него есть минут десять, хватит с лихвой. Он улыбнулся в спину Дельма, взглядом измерил дистанцию и сделал выпад.

Ему хотелось убить капитана быстро, безболезненно и почти бескровно. Дельма не должен был даже вскрикнуть, чтобы никто не услышал за шелестом листвы. Лезвие, столь же острое, как в тот день, когда его последний раз касались руки мастера, вошло Дельма точно в основание черепа. Невероятная сила Леру позволила клинку пробить кость и, проникнув сквозь позвоночник, рассечь спинной мозг. Дельма тихо вздохнул и рухнул лицом вперед.

Снова наступила тишина.

Леру понимал, что плена не избежать, но он также понимал, что британцы никогда не обменяют полковника Леру на любого из британских полковников, захваченного французами. Леру был желанной добычей, он сам этого хотел. Его оружием был страх, даже само имя его наводило ужас. На телах своих жертв он всегда оставлял нетронутым участок кожи с двумя вырезанными словами: «Leroux fecit». Как скульптор, закончив истинный шедевр, он ставил свою подпись: «Это сделал Леру». Когда его поймают, пощады не жди. Но британцам плевать на капитана Поля Дельма.

Он быстро и аккуратно поменялся мундирами с трупом, закинув свою старую униформу вместе с телом Дельма в укрытие. Вход он слегка прикрыл листьями и кустами ежевики: пусть звери пируют. Потом он отвязал лошадь Дельма, не особенно заботясь, куда та пойдет, взобрался на собственного коня, надел высокий медный шлем[76] Дельма и направился на север вдоль реки, надеясь на скорый плен. Пустив коня шагом, Леру даже начал насвистывать, чтобы сделать свое присутствие еще более заметным. У бедра его висел замечательный клинок, а в голове скрывался секрет, который буквально ослепит британцев. Леру нельзя победить.

Полковник Леру был взят в плен двадцатью минутами позже. Британские стрелки, «зеленые куртки», неожиданно появились из леса и окружили его. На мгновение Леру решил, что совершил ужасную ошибку. Офицерами у британцев, как он знал, всегда были джентльмены, люди, серьезно относившиеся к вопросам чести, но офицер, захвативший его, казался столь же жестким и беспощадным, как и он сам. Офицер был высоким, загорелым, темные волосы беспорядочно свисали по сторонам лица с выделяющимся шрамом. Он не обратил внимания на просьбы Леру быть повежливее, приказав обыскать француза, и Леру встревожился, когда дюжий сержант, еще выше офицера, нашел между седлом и чепраком[77] свернутый лист бумаги. Полковник решил сделать вид, что не говорит по-английски, но привели стрелка, способного на скверный французский, и офицер задал вопрос насчет бумаги: в ней был список имен, все испанские, и возле каждого – цифры, сумма денег.

– Лошадники, – пожал плечами Леру. – Мы покупаем лошадей. Мы же кавалерия.

Высокий офицер-стрелок выслушал перевод и снова взглянул на список. Может, и правда. Он вздохнул, сложил лист бумаги и засунул его в свой ранец. Затем он взял из рук громадного сержанта клинок Леру, и француз вдруг увидел в глазах офицера желание. Стрелок, как бы это ни было странно для пехотинца, тоже носил тяжелый кавалеристский палаш, но если у Леру он был дорогим и прекрасным, то у этого офицера – дешевым и грубым. Британец взял палаш в руки и ощутил великолепный баланс. Он страстно желал это оружие.

– Спроси, как его зовут.

Вопрос был задан, ответ не замедлил ждать.

– Поль Дельма, сэр. Капитан 5-го драгунского.

Леру увидел, что темные глаза изучают его. Шрам на лице стрелка придавал ему ухмыляющееся выражение. Леру понимал, что этот человек умел и жесток, что он вполне может убить француза сейчас и забрать палаш себе. Леру поискал поддержки, но остальные стрелки выглядели столь же безжалостными и сильными. Тогда полковник снова заговорил.

– Он хочет сдаться под честное слово, сэр, – перевел стрелок.

Офицер ничего не сказал. Он медленно обошел пленника, держа в руке замечательный клинок, потом так же медленно и четко произнес:

– А что же капитан Дельма делает здесь в одиночестве? Французские офицеры поодиночке не ездят, они боятся партизан, – он обходил Леру по кругу, тусклые глаза француза следили за его размеренным шагом. – Что-то ты чертовски лощен, Дельма. Шрамов маловато. Ничего хорошего тебя, черт возьми, не ждет, – теперь он был у Леру за спиной. – Думаю, я тебя просто прикончу.

Леру не реагировал, не двигался, даже не моргал, пока стрелок снова не оказался перед ним. Высокий офицер заглянул в глаза пленника, как будто там мог быть ключ к разгадке его внезапного появления.

– Возьмите его с собой, сержант. Но приглядывайте за мерзавцем!

– Да, сэр! – сержант Патрик Харпер подтолкнул француза вперед по тропе, вслед капитану Ричарду Шарпу, уже вышедшему из леса.

Леру наконец-то смог расслабиться. Момент пленения был самым опасным, но теперь, рядом с высоким стрелком, он был в безопасности, а с ним – и тайна, которую хотел узнать Наполеон. Тайна Эль-Мирадора. 

Глава 1

– Черт возьми, Шарп! Побыстрее!

– Да, сэр, – Шарп не сделал ни малейшей попытки ускориться. Он тщательно изучал лист бумаги, зная, что его медлительность раздражает лейтенант-полковника[78] Уиндхэма. Полковник в нетерпении постукивал стеком[79] для верховой езды по голенищу высокого сапога.

– У нас нет на это лишнего дня, Шарп! Надо еще выиграть войну!

– Да, сэр, – повторил Шарп вежливым, но упрямым тоном. Он не будет торопиться: маленькая месть Уиндхэму за разрешение капитану Дельма быть свободным под честное слово. Он повернул бумагу так, чтобы отсвет огня падал на чернила.

«Я, нижеподписавшийся Поль Дельма, капитан 5-го драгунского полка, взят в плен английскими частями 14 июня 1812 года, ручаюсь моей Честью не пытаться бежать или Покидать место моего Пленения без Разрешения и не передавать Информацию французским вооруженным силам или их союзникам до тех пор, пока не буду Обменян, Чин по Чину, или Другим образом Освобожден от этого Обязательства. Подписано: Поль Дельма. Засвидетельствовано мной, Джозефом Форрестом, майором Его Британского Величества полка Южного Эссекса».

Полковник Уиндхэм снова щелкнул стеком, звук показался неожиданно громким в предрассветной прохладе.

– Проклятие, Шарп!

– Похоже, все в порядке, сэр.

– В порядке! Сукин вы сын, Шарп! Кто вы такой, чтобы говорить мне, что в порядке, а что нет! Боже милостивый! Я уже сказал, что все в порядке! Я! Помните меня, Шарп? Вашего командира?

Шарп улыбнулся:

– Да, сэр.

Он передал Уиндхэму обязательство, тот вежливо принял бумагу, привычка к соблюдению тонкостей этикета была в нем выработана годами.

– Спасибо, мистер Шарп. Не дадите ли милостивого разрешения двигаться, черт возьми, дальше?

– Продолжайте, сэр, – снова улыбнулся Шарп. За те шесть месяцев, что Уиндхэм командовал полком Южного Эссекса, полковник начал ему нравиться. Между ним и своенравным, но блестящим капитаном легкой роты даже установилось нечто вроде дружеской приязни. Но сейчас Уиндхэм выказывал все признаки нетерпения.

– Клинок, Шарп! Ради Бога! И побыстрее!

– Да, сэр, – Шарп повернулся к одному из деревенских домишек, где расположился на постой полк Южного Эссекса. На горизонте серой линией забрезжил рассвет. – Сержант!

– Сэр!

– Палаш чертова лягушатника!

– Шарп! – устало попытался протестовать полковник Уиндхэм.

Патрик Харпер повернулся и крикнул в сторону одного из домов:

– Мистер Макдональд, сэр! Палаш французского джентльмена, да поскорее, сэр!

Макдональд, новый прапорщик Шарпа, был всего шестнадцати лет от роду и отчаянно желал угодить своему знаменитому капитану, он уже мчался к ним, держа в руках упомянутый чудесный палаш в ножнах. Юноша так торопился, что запутался в собственных ногах, но, поддержанный Харпером, добрался-таки до Шарпа и передал клинок ему.

Боже, как хочется его иметь! Всю ночь Шарп держал его в руках, чувствуя его баланс, мощь гладкой, блестящей стали, и страстно хотел забрать его себе. Эта вещь была смертельно красива, ее сделал мастер, и она заслуживала великого бойца в качестве хозяина.

– Месье? – голос Дельма был мягким, вкрадчивым.

За спиной француза Шарп увидел Лоссова, капитана германской кавалерии и друга Шарпа, загнавшего Дельма в тщательно подготовленную ловушку. Лоссов тоже держал в руках этот клинок и мог только помотать головой в немом восхищении. Теперь же он смотрел, как Шарп передает палаш французу как символ того, что тот дал слово и теперь ему может быть доверено личное оружие.

Уиндхэм преувеличенно громко вздохнул:

– Ну а теперь-то можно начинать?

Легкая рота шла первой под прикрытием кавалеристской завесы Лоссова. Они хотели выдвинуться на равнину до того, как полуденный жар повиснет в воздухе, заливая глаза потом и забивая легкие горячей пылью вперемешку с песком. Шарп, в отличие от большинства офицеров, шел пешком: он всегда ходил пешком. Попав в армию рядовым, он носил красный мундир линейного полка и маршировал с тяжелым мушкетом на плече. Гораздо позже, невероятным образом перепрыгнув пропасть между сержантом и офицером, он присоединился к элитным стрелкам в узнаваемых зеленых куртках, но те тоже ходили пешком. Он был пехотинцем, шел пешком так же, как шли его люди, и так же нес винтовку, как они несли свои винтовки или мушкеты. Полк Южного Эссекса был красномундирным, но Шарп, сержант Харпер и ядро легкой роты были стрелками, когда-то случайно приданными батальону, и с гордостью носили свои темно-зеленые куртки.

Светало, равнину затопило белесым туманом. Солнце, еще нежно-розовое на востоке, грозило полуденным жаром. Шарп видел темные силуэты всадников на фоне рассвета: британцы наступали на восток, вторгаясь в удерживаемую французами Испанию, их целью был крупный город Саламанка. Большая часть армии была далеко на юге, двигаясь дюжиной разных путей, а полк Южного Эссекса в сопровождении людей Лоссова и горстки инженеров был послан на север, чтобы разрушить небольшой французский форт, защищавший брод через Тормес. Работа была сделана, враги оставили форт, и теперь задачей полка Южного Эссекса было вернуться к основным силам Веллингтона. До соединения с армией было еще дня два, и Шарп понимал, что это будут дни беспощадного жара и бесконечных выжженных равнин.

Капитан Лоссов спешился, чтобы побыть рядом с Шарпом. Он кивнул стрелку:

– Не доверяю я этому французу, Ричард.

– Я тоже.

Резкий тон Шарпа ни капли не смутил Лоссова: он привык к утренней угрюмости друга.

– Мне кажется странным, что у драгуна прямой клинок. Они же носят сабли, правда?

– Правда, – Шарп попытался выглядеть более расположенным к общению. – Надо было прикончить ублюдка еще в лесу.

– И это правда. Только это и стоит делать с французами: убивать, – Лоссов рассмеялся. Как большинство немцев в британской армии, он родился на земле, сейчас захваченной наполеоновскими войсками. – Интересно, куда делся второй.

– Вы его упустили.

Лоссов только усмехнулся в ответ на такое оскорбление:

– Никогда. Он где-то спрятался. Надеюсь, партизаны до него доберутся, – немец перечеркнул горло пальцем, подсказывая, как испанским герильерос следует поступать с французскими пленными, и улыбнулся Шарпу: – А ты ведь хочешь этот палаш, ja?[80]

Шарп пожал плечами, задумался, но признался:

– Ja.

– Ты его получишь, друг мой! Ты его получишь! – Лоссов расхохотался и снова вскочил на лошадь, чтобы догнать своих людей. Он действительно верил, что Шарпу под силу получить клинок – другой вопрос, сделает ли это Шарпа счастливым. Лоссов хорошо знал Шарпа, его беспокойный дух, хранивший стрелка всю войну, ведущий от победы к победе. Шарп решил захватить французский штандарт, «орла», чего никогда не удавалось британцам – и добился этого под Талаверой. Потом он бросил вызов партизанам, французам, даже своим, чтобы провезти через всю Испанию золото. В процессе встретил Терезу, возжелал ее – и добился своего, пару месяцев назад женившись на ней всего через несколько часов после того, как первым ворвался в Бадахос через брешь, полную смерти. Лоссов подозревал, что Шарп обычно добивается желаемого, но никогда не удовлетворяется достигнутым. Его друг, решил немец, подобен человеку, который ищет горшок с золотом, находит десяток, но отвергает их все, потому что горшки были не той формы. Эта мысль окончательно развеселила немца.

Полк шел два дня, рано останавливаясь на ночлег и выходя на марш задолго до рассвета, а утром третьего дня рассветный ветерок донес до них запах теплой пыли, шлейфом тянувшейся за основными силами Веллингтона, уже почти добравшимися до Саламанки. Капитан Поль Дельма, сразу бросающийся в глаза из-за странных ржаво-красных панталон и высокого медного шлема на голове, промчался мимо Шарпа поглядеть на облако пыли, поднятой, как он надеялся, огромными массами пехоты, кавалерии и артиллерии, бросившими вызов превосходящей числом французской армии. Полковник Уиндхэм последовал было за французом, но осадил коня возле Шарпа.

– Чертовски хороший наездник, Шарп!

– Да, сэр.

Уиндхэм сдвинул на затылок свою двууголку и почесал седеющий череп.

– Он кажется вполне приличным человеком, Шарп.

– Вы с ним говорили, сэр?

– Боже милостивый, нет! Я не говорю по-лягушачьи. Хват! Сюда, Хват! – закричал Уиндхэм одной из гончих, его вечных спутников. Большая часть своры осталась в Португалии, на летних квартирах, но полдюжины возмутительно избалованных собак были рядом с полковником. – Нет, с ним говорил Лерой, – Уиндхэм имел в виду, что майор-американец мог знать французский только потому, что сам был иностранцем. Американцы – странные люди. Впрочем, для Уиндхэма странным был любой, в ком не текла настоящая английская кровь. – Он охотится, знаете ли.

– Майор Лерой, сэр?

– Нет, Шарп. Дельма. Знаете, во Франции так чертовски странно охотятся: со сворой этих чертовых пуделей. Думаю, они пытаются копировать нас, но ничего не выходит.

– Возможно, сэр.

Уиндхэм взглянул на Шарпа, пытаясь понять, не смеются ли над ним, но лицо стрелка ничего не выражало. Полковник вежливо тронул шляпу:

– Не задерживаю вас больше, Шарп, – он повернулся к легкой роте: – Отлично, негодяи вы этакие! Тяжко идти, а? Ничего, скоро дойдем!

Перевалило за полдень, когда батальон достиг холмов, расположенных через реку от Саламанки. Прискакавший вестовой велел полку Южного Эссекса оставаться там, пока армия двинется на восток, к бродам, ведущим на северный берег. Французы оставили в городе гарнизон, приглядывавший за длинным римским мостом. Задачей полка было блокировать мост и не дать гарнизону ускользнуть. Вечер обещал быть легким, можно было отдохнуть: гарнизон явно собирался драться, так что охрана моста была не более чем формальным жестом.

Шарп уже был в Саламанке четыре года назад, со злосчастной армией сэра Джона Мура[81]. Он видел город зимой, под мокрым снегом попеременно с дождем, но не мог его забыть. Сейчас, стоя на вершине холма в каких-то двух сотнях ярдов от южного конца моста, он снова смотрел на город за рекой. Батальон располагался ниже, вне поля видимости французских артиллеристов, на виду оставалась только легкая рота да полковник Уиндхэм, приехавший посмотреть город.

Здесь все было построено из камня теплого медового оттенка: мешанина колоколен и башен, церквей и дворцов, сгрудившихся вокруг двух соборов на высоком холме. Две массивные куполообразные башни нового собора, всего трех веков отроду, безмятежно возвышались в лучах клонившегося к закату солнца. Это место не было центром торговли, как Лондон, не было и облицованной гранитом крепостью, как Бадахос, оно было предназначено для учебы, молитвы, благодати, красоты, должно было только радовать – и больше ничего. Золотой город стоял над серебряной рекой, и Шарп был счастлив, что вернулся.

Впрочем, панорама города была слегка подпорчена: французы снесли весь юго-западный угол Саламанки, оставив всего три здания, превращенные в крепости. Получившимся фортам придали рвы и стены, бойницы и амбразуры, а старые дома и церкви, колледжи и монастыри были безжалостно снесены, чтобы дать артиллерии фортов пространство для обстрела. Пушки двух смотрели на мост, не давая британцам им воспользоваться, третий был ближе к центру города. Все три, знал Шарп, должны быть взяты прежде, чем британцы покинут город, преследуя отступающую на север французскую армию.

Он перевел взгляд с фортов на реку, что медленно текла под мостом между зеленых деревьев. Болотные луни[82] с задранными вверх кончиками крыльев скользили от одного зеленого островка к другому. Шарп снова глянул на великолепный собор, в солнечном свете казавшийся золотым, затем задумался, как будет входить в город. Когда Шестая дивизия обезопасит дальний конец моста, полку Южного Эссекса придется пройти две мили на восток, до ближайших бродов, а потом на север, на соединение с армией. Немногим в армии Веллингтона удастся увидеть Саламанку до поражения Мармона[83], но в тот момент Шарпу было достаточно просто смотреть на безмятежную красоту города за рекой и надеяться, что скоро, очень скоро у него будет шанс снова пройти по этим улицам.

Рот полковника Уиндхэма скривился в полуулыбке:

– Исключительно!

– Исключительно, сэр?

Уиндхэм указал стеком на собор, потом на реку:

– Собор, Шарп. И река. Совсем как в Глостере[84].

– Мне казалось, Глостер плоский.

Уиндхэм фыркнул, услышав такое:

– Река и собор. Совсем как там, правда.

– Очень красивый город, сэр.

– Глостер? Конечно! Он же английский. Чистые улицы. Не то что в этом проклятом месте, – Уиндхэм, наверное, никогда не забредал дальше главной улицы любого английского города, в районы забитых мусором переулочков и ночлежек. Полковник был типичным сельским помещиком, превозносящим добродетели своей страны и глубоко подозрительным по отношению ко всему иностранному. А вот дураком он не был, хотя Шарп подозревал, что лейтенант-полковник Уиндхэм предпочитает играть дурака, чтобы избежать самого обидного из всех возможных для англичанина оскорблений: быть чересчур умным. Уиндхэм поерзал в седле и оглянулся на отдыхающий батальон: – О, вот наш француз.

Дельма отсалютовал Уиндхэму. С ним, к удовольствию полковника, подъехал и майор Лерой, который мог служить переводчиком.

– Капитан Дельма спрашивает, когда его отошлют в расположение штаба, сэр.

– Чертовски спешит, а? – загорелое морщинистое лицо Уиндхэма помрачнело, потом он пожал плечами: – Думаю, хочет, чтобы его обменяли до того, как чертовы лягушатники добегут до Парижа.

Дельма низко свесился с седла, чтобы дать одной из собак полковника лизнуть его пальцы. Лерой начал что-то говорить ему. Уиндхэм нервничал. Наконец майор снова повернулся к полковнику:

– Он был бы очень благодарен, если бы его обменяли поскорее, сэр. Говорит, его мать больна, и он очень ждет известий от нее.

Шарп сочувственно хмыкнул, но Уиндхэм рявкнул, чтобы он помолчал: полковник одобрительно наблюдал, как француз  играет с его собаками.

– Я не возражаю, Лерой. Правда, черт возьми, не представляю, кто его сопроводит до штаба. Не хотите прогуляться?

Майор покачал головой:

– Нет, сэр.

Уиндхэм снова повернулся в сторону батальона:

– Думаю, можно попросить Батлера. Он любит прокатиться верхом, – тут взгляд его упал на стоявшего совсем рядом прапорщика Макдональда: – А ваш молодой человек ездит верхом. Шарп?

– Да, сэр. Но у него нет лошади.

– У вас чертовски странные убеждения, Шарп, – в отличие от Шарпа, Уиндхэм не считал, что пехотный офицер должен идти пешком, как и его люди. Некоторым офицерам было бы полезно ездить верхом: в бою они видели бы дальше, а их люди могли бы всегда видеть их самих. Но легкая рота сражалась в стрелковой цепи, и верховой был бы среди них идеальной мишенью, так что офицерам Шарпа лошадь не полагалась. Макдональд услышал, что Шарп и Уиндхэм говорят о нем, приблизился и изобразил рвение. Майор Лерой предложил юноше поводья своей кобылы:

– Возьмите мою. Да полегче с ней! – Лерой достал из кармана сложенный лист бумаги. – Вот обязательство капитана Дельма. Передадите его только дежурному офицеру в штабе, поняли?

– Да, сэр, – Макдональд был взволнован.

Лерой подсадил прапорщика на лошадь:

– Знаете, где штаб?

– Нет, сэр.

– И никто не знает, – проворчал Уиндхэм. Он указал на юг: – Езжайте туда, пока не увидите армию, потом на восток – и найдете штаб. Я хочу, чтобы вы вернулись до заката, если Веллингтон предложит накормить вас обедом, так ему и передайте.

– Да, сэр, – Макдональд польщенно улыбнулся. – Думаете, он может предложить, сэр?

– Не болтайте глупостей! – Уиндхэм махнул рукой в ответ на прощальный салют Дельма.

Француз обернулся, чтобы последний раз взглянуть на Саламанку. Он так сосредоточенно вглядывался вдаль, как будто хотел увидеть, как британские войска форсируют броды и входят в город. Потом тусклые глаза остановились на Шарпе, и Дельма улыбнулся:

– Au revoir, M'sieur[85].

Шарп улыбнулся в ответ:

– Надеюсь, сифилис вашей матери скоро пройдет.

Уиндхэм вспылил:

– Чертовски излишне, Шарп! Малый был идеально вежлив! Француз, конечно, но очень милый.

Дельма послушно потрусил за шестнадцатилетним прапорщиком, Шарп проводил их взглядом, прежде чем снова повернуться к великолепному городу за рекой. Саламанка. Это будет первая бескровная победа Веллингтона в летней кампании – и тут Шарп вспомнил, что совсем уж бескоровной она не будет. Импровизированные крепости в черте города должны быть разрушены, чтобы Веллингтон мог вести подкрепления и продовольствие через длинный римский мост. За золотой город и без того стоило сражаться, а этот мост, много лет назад построенный римлянами, и сейчас может помочь армии выиграть войну.

Шарп был поражен, что столь древний мост еще стоит. Парапеты его были зубчатыми, как стена замка, а почти в центре моста высилась изящная маленькая крепость, аркой нависающая над дорогой. Французов в этом скромном форте не наблюдалось, единственным его обитателем был большой мраморный бык. Полковник Уиндхэм тоже поглядел на мост и покачал головой.

– Чертовски ужасно, а, Шарп?

– Ужасно, сэр?

– Больше чертовых пролетов, чем костей у кролика! Английские мосты строят только в два пролета, разве нет? Только чертов камень расходуют! Вообще, я думаю, испанцы считают, что они чертовски умны, раз смогли перекинуть туда мост, а?

Лерой, чье лицо после Бадахоса бороздили ужасающие шрамы, лаконично ответил:

– Его построили римляне, сэр.

– Римляне! – счастливо улыбнулся Уиндхэм. – Каждый чертов мост в этой стране построили римляне. Если б не они, испанцы, возможно, никогда не перебрались бы через реку! – эта мысль его развеселила: – Отлично! Обязательно напишу об этом Джессике[86], – он отпустил поводья, дав им свободно упасть на шею лошади. – Все это – пустая трата времени. Чертовы лягушатники даже и не попытаются прорываться по мосту. Правда, я считаю, что ребятам все равно надо было отдохнуть. Ваша рота, Шарп, может приглядеть за всем, – он зевнул и посмотрел на Шарпа.

Шарп не ответил. Полковник нахмурился:

– Шарп?

Но Шарп уже бежал прочь, на ходу скидывая с плеча винтовку:

– Легкая рота!

Боже! Разве предчувствия врут? Шарп, продолжая бежать, оттянул курок винтовки, а справа, в ложбинке у южного края моста, возник Дельма.

Шарп увидел движение лишь краем глаза, но замешательство длилось не дольше секунды: он узнал мешковатые панталоны и медный шлем. Теперь француза могла остановить только винтовка: лишь ей под силу послать пулю на такое расстояние и убить беглеца, которому Шарп так и не смог поверить. И к черту обещания!

– Боже мой! – полковник Уиндхэм тоже увидел Дельма. – Боже мой! Он же дал слово! Будь он проклят!

Может, Господь и поразит Дельма, но когда-нибудь потом, а сейчас только стрелок мог помешать ему достичь моста и безопасного убежища в одном из французских фортов на той стороне. Дельма, пригнувшись к шее лошади, был в сотне ярдов – и столько же ему оставалось до моста. Шарп поймал скакуна на мушку, положил палец на спусковой крючок, но тут прицел ему перекрыл конь полковника Уиндхэма.

– Пиль![87] – Уиндхэм, вытащив саблю, бросился в погоню за французом, его собаки, вывалив языки, мчались по сторонам.

Шарп поднял винтовку, проклиная Уиндхэма за то, что тот перекрыл ему прицел, и мог только беспомощно наблюдать, как француз, чья честь была попрана нарушением обещания, мчится к мосту и спасению. 

Глава 2

 Конь Уиндхэма был на линии огня, критические секунды текли, но вот, наконец, полковник спустился в ложбинку на склоне. Шарп снова прицелился, выстрелил и побежал вниз по холму, не дожидаясь результата. Лицо его обожгло порохом, горло забил едкий дым, но он бежал и слышал сзади нестройную пальбу других стрелков.

Сам Шарп, как выяснилось, промахнулся, но кто-то из его людей – вероятно, Хэгмен – подстрелил лошадь Дельма. Француз кувыркнулся с седла, лошадь пала на колени, а потом поднявшаяся пыль скрыла умирающее животное и незадачливого наездника.

– В цепь! – заорал Шарп, не желая, чтобы его люди стали легкой добычей для французской артиллерии из фортов за рекой. Он бежал изо всех сил, размахивая руками, чтобы показать своим, как именно рассыпаться в стрелковую цепь, а лейтенант-полковник Уиндхэм уже скакал к упавшему Дельма.

Француз с трудом поднялся на ноги, оглянулся и пустился бежать. Гончие охватывали его широкой дугой, Уиндхэм, вытянув саблю вперед, громыхал следом.

Первой выстрелила французская пушка из ближайшего к реке форта. Звук выстрела тускло разнесся над водой, тут же поглощенный деревьями и мостом, следующее ядро пролетело мимо Уиндхэма, отскочило и упало на склон холма. Стволы французских пушек были еще холодными, ядра не долетали до цели, но даже отскочившее на излете ядро могло таить в себе опасность.

– В цепь! Рассыпаться! – кричал Шарп.

Ударили, страшно грохоча, другие пушки, поток воздуха от одного из ядер чуть не сбросил Уиндхэма с коня. Животное дернулось, и только мастерство полковника спасло его. Шпоры снова впились в бока коня, шпага взлетела – но Шарп увидел, что убегающий француз остановился и повернулся лицом к преследователю.

Еще один выстрел добавил новых нот в какофонию стрельбы, склон буквально превратился в решето: это взрыхлили почву свинцовые картечные пули, разлетающиеся из жестяной оболочки сразу после выхода из ствола.

– В цепь! Рассыпаться! – Шарп бежал, не глядя под ноги, поскальзывался на кочках, он давно бросил разряженную винтовку, зная, что кто-нибудь из его людей ее подберет, и вытащил огромный прямой палаш.

Уиндхэм был в ярости. Нарушение обещания попрало, растоптало честь Дельма, и полковник не собирался щадить француза. Уиндхэм слышал, как била картечь, как взвизгнула в агонии одна из гончих, но ему было все равно: Дельма был совсем близко, и британский полковник поднял свою изогнутую саблю, нацелив острый конец лезвия в грудь беглеца.

Уиндхэму показалось, что Дельма слишком рано занес свой клинок. Он видел, как падает сталь, напряг руку, чтобы не дрогнуть, когда его собственное оружие рассечет тело врага – а потом палаш Дельма, как тот и планировал, тяжело обрушился на морду коня Уиндхэма.

Животное заржало, встало на дыбы и попятилось, Уиндхэму пришлось ухватить поводья обеими руками, чтобы удержаться в седле. Сабля повисла на темляке, он видел кровь, брызнувшую из раненого коня, но не видел, что француз переместился ему за спину и сделал выпад, не видел, что его убило.

Это видел Шарп. Он беспомощно, бесполезно закричал, но длинное лезвие уже вошло в спину полковнику.

Уиндхэм, казалось, попытался уйти от удара. Даже в момент смерти колени его сжимали бока коня, пусть даже голова поникла, руки упали, а сабля бесполезно повисла на темляке. Лошадь снова заржала, пытаясь сбросить мертвеца. Она поскакала прочь от человека, причинившего ей боль, взбрыкивая и мотая головой, пока заряд картечи, почти милостиво, не превратил коня и всадника в кровавое месиво на буром дерне.

Гончие обнюхали мертвое тело. Копыта умирающей лошади последний раз ударили высохшую землю, потом голова лошади коснулась земли, а собаки заскулили. Кровь быстро залила выжженную почву.

Дельма хромал. Падение оглушило его, нога болела, он спешил, стискивая зубы и превозмогая боль, но теперь его настигал Шарп. У южного конца моста стояло несколько домов, небольшой форпост университетского городка на той стороне реки, и Шарп увидел, как француз скрылся за углом одного из них. Дельма был уже почти на мосту.

Еще один заряд картечи, набитой мушкетными пулями, ободрал дерн, летнее марево заполнил треск, похожий на хлопанье кнута. Шарп увидел Патрика Харпера, здоровяк-сержант бежал справа, держа в руках семиствольное ружье. Шарп и Харпер приближались к домам, к спасительным стенам, которые закроют их от французских пушек, но Шарп вдруг почувствовал опасность.

– В сторону, Патрик! В сторону!

Продолжая бежать, они вильнули вправо, выглянули из-за угла, чтобы осмотреть дорогу, ведущую отсюда прямо через мост над широкой рекой, и Шарп заметил пригнувшегося француза, наставившего стволы обоих пистолетов на место, откуда, по его мнению, должны появиться преследователи..

– Ложись! – Шарп кинулся на Харпера, оба упали на землю, в этот момент раздался треск пистолетных выстрелов, и две пули просвистели у них над головами.

– Господи Иисусе! – Харпер с трудом поднялся. Дельма уже повернулся и захромал по мосту, торопясь на северный берег, под защиту трех фортов.

Стрелки снова побежали. На какое-то время они были в безопасности, от пушек их скрывали дома, но Шарп знал, что на мосту их будет ждать картечь, от которой древние камни содрогнутся, и не раз. Он дернул Харпера влево, где низкий зубчатый парапет мог дать хоть какую-то защиту, но, выйдя на мост, они тут же инстинктивно упали на землю, прикрыв головы, а над ними пронесся чудовищный шквал картечи, вдруг пронизавшей воздух над мостом.

– Боже, храни Ирландию, – пробормотал Харпер.

– Боже, порази лучше того мерзавца. Вперед!

Они поползли на четвереньках под прикрытием парапета, очень медленно, Шарп видел, что Дельма с каждым шагом увеличивает расстояние между ними. За французом, казалось, оставался шлейф пролетающих ядер, свистящих осколков камня от брусчатки, металл звенел о камень, но ему все было нипочем, артиллеристы свое дело знали. Шарп почувствовал, что Дельма ускользает.

– Вниз, сэр! – Харпер бесцеремонно толкнул Шарпа своей ручищей, и тот понял, что сержант над его головой целится из семиствольного ружья. Он зажал уши руками, на секунду бросив палаш и ожидая выстрела.

Это было чудовищное оружие, подарок Шарпа своему сержанту, с ружьем мог управиться только гигант. Оно было сделано для Королевского флота, чтобы палить с мачты на переполненные палубы вражеских кораблей, но отдача семи полудюймовых[88] стволов сбрасывала матросов с разбитыми плечами на их собственную палубу. Патрик Харпер, дюжий ирландец, один из немногих, кто мог совладать с таким монстром, нацелил короткие, скрепленные вместе стволы на фигуру в панталонах, дохромавшую уже до арки, образованной маленьким фортом.

Он спустил курок, ружье выплюнуло дым, пули и горящие пыжи, упавшие прямо на шею Шарпу. На небольших расстояниях выстрел из этого ружья был смертельным, но на пятидесяти ярдах – дистанции, на которую их опережал Дельма – попасть можно было только случайно. Единственное пророненное ирландцем слово убедило Шарпа, что тот промахнулся.

– Пошли!

– Полдюжины стрелков вползло на мост за Шарпом и Харпером, остальные держались под прикрытием домов и отчаянно перезаряжали оружие в надежде на прицельный выстрел. Шарп пополз вперед, проклиная свистевшую над головой картечь. Одна пуля, диковинным образом срикошетив от дальнего парапета, ударила в голенище его сапога, и Шарп выругался.

– Нам, черт возьми, придется бежать, Патрик!

– Господи Иисусе! – донегальский[89] акцент не мог скрыть чувств ирландца относительно пробежки через свинцовый дождь. Харпер потрогал распятие, которое носил на шее. С тех пор, как он встретил Изабеллу, испанскую девушку, которую спас от изнасилования в Бадахосе, он стал куда более религиозен. Пара может жить в грехе, но Изабелла не должна была сомневаться, что ее здоровяк питает уважение к их церкви. – Скажите, когда, сэр.

Шарп подождал, пока очередной заряд картечи обрушится на мост.

– Давай!

Они рванули, палаш Шарпа тяжело оттягивал руку, а воздух, казалось, был наполнен смертью и страхом, липким страхом медленного умирания, когда картечь сразит тебя, а ты не сможешь ударить в ответ. Шарп юркнул под прикрытие арки под маленьким фортом и тяжело привалился к стене.

– Боже!

Они выжили. Бог знает, как, но он точно не попробует этого снова. Воздух, казалось, сочился свинцом.

– Черт, Патрик, надо ползти.

– Как скажете, сэр.

Дэниел Хэгмен, самый старый солдат в роте Шарпа и лучший стрелок батальона, методично перезаряжал винтовку. В своем родном Чешире[90] он промышлял браконьерством, пока не был пойман темной ночью и не решил, что лучше оставить жену и семью, вступив в армию, чем познакомиться с ужасами правосудия в лице присяжных. Он не использовал обычных гильз, в которые клали самый грубый порох, а самолично насыпал на полку затвора порох из рожка, потом выбирал пулю и шомполом заталкивал ее в ствол. Пулю он оборачивал в смазанный жиром кожаный пыж, цеплявшийся за бороздки в стволе и придававший пуле вращение, что делало винтовку более точным оружие по сравнению с гладкоствольным мушкетом. Он взвел курок и прицелился, думая о стрелке Планкетте[91], четыре года назад пославшем на невероятные восемь сотен ярдов пулю, убившую французского генерала. Планкетт стал легендой 95-го полка, потому что пределом точности для винтовки Бейкера считались две сотни ярдов. Но сейчас цель была от Хэгмена всего в сотне.

Он улыбнулся. На таком расстоянии попасть в цель было плевым делом. Он выбрал крестец, сместил мушку чуть выше, выпустил из легких немного воздуха, задержал дыхание и спустил курок. Промахнуться было невозможно. Винтовка ударила в плечо, с полки и из ствола поднялся дым, горящий порох обжег щеку.

Над мостом просвистела картечь, четыре орудия выстрелили одновременно, и Хэгмен так и не узнал, что случилось с его пулей: Дельма она не достигла, затерявшись где-то в свинцовом ливне, накрывшем мост – один шанс на тысячу. Дельма остался жив и все еще хромал, пытаясь укрыться на дальнем берегу.

Но не все было потеряно. Форты были построены на холме, нависавшем над рекой, и не могли стрелять по ближайшей к северному берегу части моста. Через несколько ярдов, знал Шарп, можно будет подняться и бежать – но Дельма тоже знал это. Француз двигался вперед, не обращая внимания на боль, отказываясь быть побежденным, он даже заставил израненное тело перейти на медленный бег, что еще больше приблизило его к спасению.

Казалось, британская игра проиграна. Впереди послышались крики, и Шарп увидел солдат в синих мундирах, сбегающих по склону холма и направляющихся к мосту. Вольтижеры! Французская легкая пехота, их красные эполеты ясно видны в солнечном свете! Шарп выругался: он понял, что их послали помочь Дельма добраться до укрытия. Дюжина французов спускалась по склону, остальные ждали наверху.

Шарп продолжал ползти, снова и снова толкая себя вперед. Харпер хрипло дышал за спиной. Похоже, надежды больше нет: вольтижеры доберутся до Дельма гораздо раньше Шарпа или Харпера – но сдаться он не мог. Осколок камня, отбитый картечью, лязгнул по металлу ножен, другой чиркнул по костяшкам пальцев, выступила кровь.

Вольтижеры выстроились на краю моста и  подняли мушкеты, Дельма был в считаных футах от них. Раздался треск винтовочного выстрела, один из вольтижеров присел, уворачиваясь от пули, другой упал лицом вперед. Вперед! Шарп поднял голову. От городских домов, окаймлявших пустошь, где французы возвели свои форты, поднимались дымки мушкетных выстрелов.

– Гляди! – он махнул рукой. – Должно быть, это Шестая дивизия!

Но это была не Шестая дивизия: из мушкетов стреляли жители Саламанки, вымещая на французах злость за столь долгую оккупацию. Вольтижеры попали между двух огней: из-за моста по ним стреляли из винтовок британцы, испанцы целились сзади.

– Пошли! – они добрались до безопасной части моста, где их не могли достать пушки, но в этот самый момент Дельма упал в руки своих спасителей, уже отступающих, чтобы забрать беглеца с собой.

Шарп и Харпер, несмотря ни на что, побежали в их сторону. Офицер вольтижеров развернул шестерых своих людей кругом, выстроил их, мушкеты были взяты наизготовку. Стрелки тут же разделились: Харпер двинулся по правой стороне моста, Шарп – по левой, чтобы врагам пришлось выбирать из двух менее крупных целей. Шарп что-то кричал, пытаясь напугать противника, он слышал, что Харпер тоже что-то вопит.

Мимо просвистела еще одна винтовочная пуля, попавшая французу в колено. Внезапный крик боли заставил остальных занервничать: двое из их числа уже были ранены и отползали вверх по холму. Сзади щелкали испанские мушкеты, винтовки простреливали всю длину моста, а всего в нескольких футах что-то кричали два здоровяка. Четверо оставшихся вольтижеров одновременно спустили курки, желая только поскорее очутиться в безопасности за стенами форта.

Шарп почувствовал порыв ветра, поднятый пронесшимися мимо мушкетными пулями, и понял, что не задет. Тогда он занес палаш для первого удара. Французские стрелки отступали, прикрывая Дельма, но офицер сдерживал их. Он кричал, топал ногами, хватал за плечи, потом, поняв тщетность попыток, сам повернулся к Шарпу и выхватил длинную тонкую рапиру.

Отвага офицера заставила четверых французов повернуться лицом к противнику. Мушкеты их не были заряжены, но они уже доставали байонеты[92] – впрочем, слишком медленно, чтобы спасти своего лейтенанта.

Шарп видел страх в его глазах, хотел, чтобы этот человек повернулся и бежал, но тот твердо решил остаться. Он двинулся, чтобы блокировать Шарпа, сделал выпад, но тяжелый кавалеристский палаш со звоном отбил его рапиру, заставив руку онеметь. Шарп, не желая убивать несчастного, ударил его плечом, и офицер упал на дорогу у входа на мост.

Четверо вольтижеров возвращались, подняв байонеты. Шарп повернулся к ним, оскалил зубы и поднял палаш, но вдруг понял, что не может двинуться: французский лейтенант схватил его за лодыжки и явно намеревался держать до конца жизни. Вольтижеры, видя это, побежали, пытаясь получить преимущество на секундной потере Шарпом равновесия.

Это было фатальной ошибкой. Ирландец Патрик Харпер считал себя другом Шарпа, несмотря на разницу в чинах. Харпер был очень силен, но, как и многие сильные люди, был очень мягким и спокойным. Он был склонен ни во что не вмешиваться и только посмеивался над окружающими, но в бою он становился другим. Он вырос на песнях и рассказах о великих ирландских воинах. Для Патрика Харпера Кухулин[93] был не воображаемым героем далекого прошлого, а реальным человеком, ирландцем, воином, на которого стоило быть похожим. Кухулин погиб в двадцать семь, Харперу сейчас было столько же. Он сражался, как сражался и Харпер, опьяненный дикой боевой песней. Харпер знал эту безумную радость и теперь вызывал на бой сразу четверых, выкрикивая что-то на своем древнем наречии.

Он размахивал семиствольным ружьем, как дубиной. Первым ударом он разбил мушкет, байонет и голову французу, вторым поверг двоих наземь. Харпер пинал их ногами, топтал и бил со всего маху импровизированной булавой. Четвертый сделал выпад байонетом, но Харпер, оторвав одну руку от своей дубины, презрительно дернул его мушкет за ствол и двинул коленом в лицо споткнувшемуся противнику. Все четверо были повержены.

Французский офицер, лежа на земле, в ужасе озирался. Руки его беспомощно упали с лодыжек Шарпа, спасая своего владельца от удара тяжелого палаша. Подошли еще стрелки, добравшиеся до безопасной части моста, недоступной для вражеской артиллерии.

Но Харпер хотел продолжить бой. Он карабкался вверх по склону холма, перебираясь через остатки домов, взорванных французами, чтобы форты окружало больше свободного пространства. Он миновал двоих раненых – эти, как и их товарищи внизу, будут пленниками. Шарп был в замешательстве: Дельма, находившийся в безопасности под прикрытием вольтижеров, двигался не к форту. Вместо этого он хромал прямо в город, в сторону домов с балконами, откуда стреляли испанцы. Офицер вольтижеров пытался с ним спорить, но Шарп увидел, что драгун приказал тому замолчать. Шарп поспешил за сержантом:

– Иди направо, Патрик! Направо!

Двух вольтижеров отрядили помочь Леру, им пришлось почти нести раненого вверх по склону. Шарп не мог понять, зачем мнимый Дельма идет прямо навстречу нестройному мушкетному огню испанцев. Это безумие! Дельма был всего в нескольких ярдах от спасительных фортов, но предпочитал им враждебный город, куда в любой момент могла ворваться Шестая дивизия армии Веллингтона. Дельма мог попасть даже под мушкетный выстрел, который становился тем опаснее, чем дальше хромал француз.

Нет, там опасности не было. Шарп, взбираясь на холм вслед за драгуном, увидел, что на одном из балконов появился высокий седовласый священник, без всякого сомнения, приказавший горожанам прекратить пальбу. Чертов священник! Он даст Дельма возможность скрыться в лабиринте улочек! Горожане подчинились седовласому. Шарп выругался и снова попытался догнать французов. Черт бы побрал проклятого священника!

Но тут Шарпу пришлось забыть и про священника, и про Дельма: с холма, обеспокоенные скоростью, с которой двигались Шарп и Харпер, спускались к ним новые вольтижеры. Первые пули лишь подняли пыль в руинах, но Шарпу пришлось отпрыгнуть в укрытие: мушкетный огонь был очень силен. Он услышал, как ругается Харпер, поискал его взглядом и увидел, что ирландец растирает бедро, которое ушиб, быстро прячась за каменный блок. Сержант ухмыльнулся:

– Кто это говорил, что вечером можно будет расслабиться?

Шарп обернулся: похоже, они взобрались уже до середины холма, футов на сто над рекой. Сверху видны были трое стрелков, сгонявших пленников в кучу. Еще четверо карабкались вверх по склону. Один из них, Перри Дженкинс, что-то кричал и махал руками, указывая за спину Шарпу. Тут закричал и Харпер:

– Впереди, сэр!

Вольтижеры, вероятно, пораженные наглостью атаки стрелков, решили, наконец, разобраться с двумя запертыми на склоне людьми. Они дали залп и выслали дюжину с байонетами наголо вперед, чтобы либо взять Шарпа с Харпером в плен, либо прикончить их.

Крушение надежд разъярило Шарпа. Он винил себя за то, что дал Дельма сбежать. Он должен был доказать полковнику Уиндхэму, что этому человеку нельзя доверять – а теперь Уиндхэм был мертв. Шарп подозревал, что и бедный Макдональд тоже был мертв, убитый в шестнадцать лет ублюдком, нарушившим свое слово и убегавшим сейчас по склону. Переполняемый яростью, Шарп выскочил из своего убежища и занес свой длинный тяжелый палаш. Он побежал навстречу французам, и, как это часто бывало в бою, время вдруг замедлилось. Лицо ближнего противника он видел отчетливо, видел редкие желтые зубы под кустистыми усами, а главное – горло, именно туда войдет клинок. Он рубанул, свистнула сталь,  лезвие рассекло французу горло, а Шарп уже снова поднял палаш. Следующим ударом он разбил мушкет в руках второго, перерубив заодно и правую руку. Тот выронил оружие и беспомощно пятился, пока мощный удар не разрубил его кивер вместе с черепом.

Харпер на секунду замешкался. Он улыбнулся, увидев, что спектакль «Ричард Шарп свиреп в бою» уже начался, и присоединился к труппе. Он бросил семиствольное ружье и вооружился обгорелой жердью, которую и обрушивал на красноэполетную братию, пока те, растеряв кураж, не начали отходить обратно на холм. Харпер поглядел на своего капитана, чей окровавленный палаш поверг четверых меньше чем за полминуты, нагнулся, чтобы поднять ружье, и хмыкнул:

– Никогда не думали вступить в армию, мистер Шарп?

Шарп не слушал. Он напряженно смотрел в сторону домов, туда, где священник запретил горожанам стрелять. Но теперь Шарп улыбался: священник мог приказывать кому угодно, но не британским солдатам. Шестая дивизия все-таки пришла! На вершине холма появились красные мундиры, затрещали мушкеты, и Шарп снова потащился вверх по склону, чтобы понять, куда делся Дельма. Харпер двинулся следом.

Наверху они рухнули на траву, чтобы отдышаться. Справа, среди домов, мелькали красномундирники, а слева торчало три французских форта, куда отступали вольтижеры – и Дельма с ними! Шестая дивизия опередила его и заставила идти под защиту их стен. Тоже своего рода победа, подумал Шарп: теперь предатель никуда не денется. Он оглянулся и увидел, что берег реки кишит британскими войсками, двигающимися на запад по дороге вдоль Тормеса, чтобы замкнуть кольцо вокруг трех укреплений. Дельма был в ловушке!

Снова громыхнули французские пушки, картечь, посланная с целью загнать новоприбывшие британские войска в укрытие, пронеслась над пустошью и зацокала по стенам домов, разбивая окна и хлипкие ставни.

Шарп следил за Дельма: тот с помощью двух солдат как раз спускался в ров возле ближайшего, самого маленького форта. Потом медный шлем снова мелькнул вдалеке: француза втянули в одну из пушечных амбразур. Мерзавец пойман! А главное – палаш остался в Саламанке и все еще может принадлежать Шарпу!

Шарп поглядел на Харпера:

– Все. Ублюдок убрался.

– В следующий раз дешево не отделается, сэр, – Харпер повернулся и тоже посмотрел на реку. Группа офицеров на дальнем берегу совещалась под прикрытием домов, другая группа, которую французские артиллеристы решили не тревожить, уносила тело Уиндхэма за холм. Харпер даже разглядел гончих, сопровождавших скорбную процессию. Тем временем пушки продолжали обстреливать мост: британцы могут забрать своих убитых, но свободно ходить через мост им не дадут. Харпер кивнул в сторону моста: – Не думаю, что нас пустят назад, сэр.

– Определенно, нет.

– А городок-то неплох в смысле застрять тут ненадолго, сэр.

– Что? – Шарп слушал вполуха, думая о Дельма. Француз убил Уиндхэма, а вероятно, еще и Макдональда. Человек, совершивший убийство, будучи на поруках, мог именоваться только убийцей, а не военнопленным.

– Говорю, городок неплох.

– Да, слышу, Патрик, – Шарп рассеянно поглядел на сержанта и вдруг вспомнил прошедшую схватку. – Спасибо.

– За что? Кстати, как считаете, не пора ли нам присоединиться к ребятам?

– Пожалуй.

Они спустились к подножию холма, где сгрудились стрелки, как и они сами, отрезанные на северном берегу. Один из них передал Шарпу его винтовку, которую бережно донес под обстрелом.

– Что будем делать, сэр?

– Сейчас? – Шарп прислушался. Где-то вдалеке слышалось ритмичное бумканье и еле различимое подобие мелодии. – Слышите?

Они навострили уши. Перри Дженкинс ухмыльнулся:

– Да это ж оркестр!

Шарп закинул винтовку на плечо. Он догадался, что Шестая дивизия церемониально входит в город: играет оркестр, развеваются знамена – и кивнул на дорогу, вьющуюся по берегу на восток. Дорога казалась безопасной: французские пушки на пустошах были нацелены на юго-запад от города.

– Думаю, пора присоединиться к веселью. Сюда, ребята, а потом в город. И послушайте-ка, парни! – они подняли головы и улыбнулись. – Держитесь вместе, понятно? Нам здесь быть не положено, а чертова военная полиция никогда не упустит шанса нацепить кандалы на настоящего вояку. Пошли!

На ходу Шарп вытирал кровь с длинного лезвия палаша. Они прошли по берегу, потом по крутой улочке, ведущей прямо к двум соборам на холме. Дома, откуда испанские горожане стреляли по Дельма, а священник приказал им прекратить, остались позади. Вдруг Шарп узнал высокую седовласую фигуру, маячившую чуть впереди.

Он ускорил шаг, обогнав стрелков, стук его каблуков по мощеной улице заставил священника обернуться. Это был пожилой человек с веселым, но благостным лицом. Он улыбнулся Шарпу и кивнул на клинок:

– Ты не убить ли меня хочешь, сын мой?

Шарп и сам не знал, зачем догонял священника – ему просто хотелось выместить на нем злость за вмешательство в ход боя. Но безупречный английский ошеломил его, а прохладный тон слегка остудил пыл.

– Я убиваю только врагов короля.

Священник усмехнулся, услышав столь пафосные слова:

– Ты на меня сердишься, сын мой. Это потому, что я запретил горожанам стрелять, да? – он не стал дожидаться ответа, а мягко продолжил: – Знаешь, что сделают с ними французы, если у них будет возможность? Знаешь? Никогда не видел, как мирных граждан ставят к стенке и расстреливают, как бешеных собак?

Гнев Шарпа разбился о спокойствие этого голоса:

– Боже правый! Так ведь здесь теперь мы, а не чертовы французы!

– Сомневаюсь, что это во имя Божье, сын мой, – улыбка священника стала раздражать Шарпа. – Да и надолго ли вы здесь? Если не победите главные французские силы, вам придется снова бежать в Португалию, а нам – ждать появления французов на наших улицах.

Шарп смешался:

– Вы англичанин?

– Слава Богу, нет! – священника впервые задело то, что сказал Шарп. – Я ирландец, сын мой. Имя мое отец Патрик Кертис, хотя жители Саламанки предпочитают звать меня дон Патрисио Кортес, – Кертис остановился, пропуская Харпера, подгонявшего любопытных стрелков, и снова улыбнулся Шарпу. – Теперь Саламанка – мой город, а эти люди – моя семья. Я понимаю их ненависть к французам, но должен защитить свою паству, если французы снова возьмут верх. Вот, к примеру, тот человек, которого вы преследовали – знаете, что он бы с ними сделал?

– Дельма? Что?

Кертис нахмурился, сдвинув пышные брови, волевое морщинистое лицо исказилось:

– Дельма? Нет! Леру!

Пришел через Шарпа теряться в догадках.

– Я преследовал человека в медном шлеме. Того, который хромал.

– Точно! Это Леру, – священник заметил удивление Шарпа. – Он полковник наполеоновской Императорской гвардии, его имя – Филипп Леру. И он беспощаден, сын мой, особенно к мирным гражданам.

Спокойный голос священника не смягчил настроения Шарпа, все еще державшегося враждебно:

– Похоже, вы немало о нем знаете.

Кертис рассмеялся:

– Конечно! Я же ирландец! Мы всегда суем нос в чужие дела. В моем случае, разумеется, знать больше о людях мне помогает работа священника. Даже о таких людях, как полковник Леру.

– А моя работа была убить его.

– Как сказал центурион на Голгофе.

– Что?

– Ничего, сын мой. Замечание дурного вкуса. Итак, капитан? – Кертис вопросительно произнес чин, и Шарп кивнул. Священник улыбнулся: – Моей приятной обязанностью будет пригласить вас в Саламанку, хоть вы и англичане. Считайте, что вы приглашены.

– Вы не любите англичан? – Шарп решил, что пожилой священник ему не нравится.

– А за что мне их любить? – Кертис все еще улыбался. – Разве червь любит плуг?

– Думаю, в таком случае вы предпочитаете французов? – Шарп все еще подозревал, что Кертис приказал не стрелять, чтобы спасти человека, назвавшегося Дельма.

Кертис вздохнул:

– Боже мой, Боже мой. Этот разговор, уж извините, капитан, становится утомительным. Хорошего тебе дня, сын мой. Подозреваю, мы еще встретимся: Саламанка невелика.

Он повернулся и продолжил свой путь, оставив стрелка раздосадованным: Шарп знал, что священник превзошел его, легко победив своим спокойствием гнев. Итак, к черту священника – и к черту полковника Филиппа Леру. Шарп двинулся дальше, вслед Кертису, голова его была занята планами мести. Леру. Человек, убивший Уиндхэма, убивший Макдональда, нарушивший слово, сбежавший от Шарпа и носивший клинок, достойный величайшего воина. Полковник Леру, самый достойный враг этого жаркого лета. 

Глава 3

 Шарп догнал своих и повел их между двух соборов, по улицам, заполненным людьми, готовыми праздновать освобождение города из-под власти французов. С бедных балконов вывешивали простыни, с богатых – флаги, из окон и с балюстрад склонялись женщины:

– Vive Ingles![94]

Харпер ревел в ответ:

– Viva Irlandes![95]

В руки им совали вино, бросали цветы, радостная праздничная толпа обнимала стрелков, продвигавшихся в центр города, на звуки музыки. Харпер подмигнул Шарпу:

– Вот бы лейтенанта сюда!

Лейтенант Шарпа, Гарольд Прайс, должен был с ума сойти от зависти: все девушки здесь были прекрасны и улыбались, Прайс метался бы между ними, как терьер, не знающий, какую крысу схватить первой. Одна чудовищно толстая женщина аж подпрыгивала от желания запечатлеть поцелуй на щеке Харпера. Ирландец сгреб ее в объятия, радостно поцеловал и опустил обратно. Толпа, которой это явно понравилось, взревела от восторга. Сержанту передали маленькую девочку c тощими, как спички, ногами, болтавшимися во все стороны; тот посадил ребенка на плечо. Девочка начала барабанить по макушке кивера в такт оркестру и радостно улыбаться друзьям. Сегодня в Саламанке был праздник – французы ушли: либо на север с Мармоном, либо в три окруженные крепости. Саламанка была освобождена.

Улица привела в богато украшенный двор, Шарп помнил это место по прошлому посещению города. Саламанка была университетским городом, как Оксфорд или Кембридж, и этот двор был частью университета. Здания здесь были покрыты тончайшей резьбой, достойной ювелира, захватывающим творением выдающихся мастеров-каменщиков. Шарп увидел, что люди его пораженно оглядываются вокруг: в Англии, да и, наверное, нигде в мире ничего подобного не увидишь – а ведь самые красивые места города еще ждали впереди.

Звонили колокола дюжины колоколен, в радостную какофонию вплетался армейский оркестр. Ласточки сотнями парили в небе, вились над крышами, предвещая вечер. Шарп проталкивался сквозь толпу, улыбаясь и кивая направо и налево. На одной из боковых улиц он заметил, что на дверях еще остались пометки мелом от французских офицеров, бывших здесь на постое. Сегодня в эти дома вселится Шестая дивизия, принятая куда более радушно: британцы платили и за комнаты, и за еду. Французы ушли. Шарп улыбался: Леру пойман в ловушку, заперт в фортах. Он начал подумывать, как остаться здесь до тех пор, пока Шестая дивизия не пойдет на приступ.

В конце улицы, в арке виднелась площадь, Шарп разглядел над головами толпы ритмично покачивающиеся кончики байонетов. Харпер спустил девочку с плеча, дав ей присоединиться к толпе, выстроившейся поглазеть на парад, и парни из легкой роты двинулись вслед за Шарпом в сторону арки. Как и все стрелки в роте Шарпа, Харпер был здесь зимой 1808 года и помнил, что дальше лежит главная площадь, Plaza Mayor, именно там Шестая дивизия должна построиться для торжеств, посвященных входу британцев в Саламанку.

Перед выходом на площадь Шарп остановился и поглядел на Харпера:

– Пойду искать майора Хогана. Смотри, чтобы ребята не разбредались, в десять встретимся здесь же.

– Да, сэр.

Все стрелки, не исключая Харпера, были отъявленными мошенниками, типичными представителями тех пьяниц, воров, убийц и беглых каторжников, составлявших лучшую пехоту мира. Шарп улыбнулся:

– Можете выпить, – в ответ раздались ироничные возгласы, и он поднял руку, требуя внимания: – Но чтобы никаких драк. Нам здесь быть не положено, а чертова военная полиция с удовольствием выбьет из вас дурь. Так что ни во что не ввязывайтесь и следите, чтобы остальные ни во что не ввязывались, ясно? Держитесь вместе. Можно напиться, но никого из вас я домой не понесу, держитесь на ногах.

Шарп давным-давно свел весь армейский устав к трем простым правилам. Его люди должны были сражаться не хуже, чем он сам. Они не должны были воровать, кроме как у врага или когда умирали от голода. И они никогда не должны были напиваться без его разрешения. Парни радостно ухмыльнулись и потрясли флягами вина, которых им насовали: похоже, головы у них будут с утра гудеть невыносимо.

Оставив их, Шарп начал проталкиваться через толпу в арке. Он знал, чего ожидать, но на мгновение у него все равно перехватило дух от красоты места, которое он считал лучшим в мире: Plaza Mayor, главной площади в Саламанке. Ее закончили лишь три десятка лет назад, а строительство продолжалось в два с половиной раза дольше, но потраченное время того стоило. Дома, окружавшие площадь, прижимались друг к другу, в каждом было три этажа, возвышавшихся над аркадой, к каждой комнате примыкал кованый балкон. Строгость убранства зданий была сглажена декоративным орнаментом, резными гербами и балюстрадой с острыми шипами, четко выделяющимися на фоне неба. По северной стороне площадь ограничивал великолепный Palacio[96], более высокий и богатый, чем окружавшие его дома, а восточную, залитую лучами закатного солнца, занимал Королевский павильон. Камень, из которого были построены здания, казался золотым; тени тысяч и тысяч балконов, ставень, элементов резьбы, шипов балюстрады вырисовывались на мостовой. Плаза была огромна, она символизировала величие, гордость и могущество, хотя и была общественным местом, принадлежащим гражданам Саламанки. Самый последний бедняк мог, проходя, замедлить шаг и почувствовать себя в личных покоях короля.

Сейчас безграничная Плаза была наполнена тысячами людей, они толпились на балконах, махали шарфами и флагами, радостно кричали и кидали на брусчатку цветы. В тенистой аркаде людей было еще больше, в их приветственных кличах тонул оркестр, игравший перед Palacio – именно под его музыку Шестая дивизия торжественно входила в город.

Момент, когда город перешел под контроль британцев, имел особый привкус, привкус славы. Plaza Mayor, чувствуя это, превратила парад в настоящий праздник, в самом центре которого, среди шума и разноцветных знамен, сидел тихий человек на большом коне, на фоне остальных казавшийся серым и будничным. Мундира на нем не было: Веллингтону хватало обычного синего сюртука, серых бриджей и простой двууголки без украшений. Перед генералом проходили войска, прошедшие с ним от самой Португалии, через ужасы Сьюдад-Родриго и Бадахоса.

Нашивки первого батальона 89-го полка были столь же глубокого зеленого цвета, как долины его родного Северного Девона[97]. Следом шли шропширцы с красными нашивками на красных мундирах, сюртуки офицеров блестели золотым кружевом. Шпаги взлетали, салютуя незаметному человеку с крючковатым носом, единственному, кто сохранял спокойствие в общем шуме. Потом был 61-й, проделавший долгий путь из Глостершира; Шарп сразу вспомнил, как Уиндхэм сравнивал два города с соборами над рекой. Полковнику бы понравился парад. Он бы щелкал своим стеком по сапогу в такт музыке, критиковал бы выцветшие мундиры личной Ее величества Королевской гвардии, с синими на красном нашивками, лучшего пехотного полка после Королевского шотландского, но только в шутку. Корнуэльцы[98] из 32-го, 36-й из Херефорда[99] – все шли с развернутыми знаменами, чуть качавшимися на легком ветру, прокопченными, в мушкетных и пушечных шрамах. Знамена окружали сержанты с алебардами, чьи широкие лезвия горели серебром.

Под аркой, где стоял Шарп, застучали копыта, и Лоссов, чей мундир чудесным образом стал чистым, вывел на площадь первый эскадрон Королевского германского легиона легких драгун. Сабли их блестели, офицеры накинули отороченные мехом ментики[100] поверх синих с золотом мундиров. Казалось, площадь уже полна войск, но они все прибывали. Португальские caçadores[101] в коричневых мундирах, легкий полк, чьи цветочные султаны на киверах качались в такт музыке, затем «зеленые куртки» – не 95-й, старый полк Шарпа, а 60-й, Королевские американские стрелки. Он смотрел, как они встают в каре, и испытывал чувство гордости при виде их потертых заплатанных мундиров и потрепанных винтовок Бейкера. Стрелки всегда первыми вступали в бой – и последними его покидали. Они были лучшими. Шарп гордился своей зеленой курткой.

Это была всего одна, Шестая дивизия, а за городом, прикрывая ее от французской полевой армии, были и другие: Первая и Вторая, Третья, Четвертая, Пятая, Седьмая, легкая дивизии – сорок две тысячи одних только пехотинцев было в армии этим летом. Шарп улыбнулся про себя: он вспомнил битву при Ролике[102] каких-то четыре года назад, когда британская пехота насчитывала всего тринадцать с половиной тысяч солдат. Никто не ждал от них победы. Их послали в Португалию под командованием молодого генерала – а теперь войска салютовали этом генералу, проходя маршем по Саламанке. При Ролике у Веллингтона было всего шестнадцать пушек, в этой летней кампании участвовало более шестидесяти, кавалерии тогда было всего сотни две, теперь – больше четырех тысяч. Война раскидывала над Пиренейским полуостровом свою сеть, разворачивалась в Европу – говорят, даже Америка забила в барабан, снова поднявшись против Англии, а главный кукловод, Наполеон, уже посматривал на север, на Россию.

Шарп решил не оставаться до конца парада. На одной из восьми улиц, ведущих к площади, он нашел винную лавку, купил бурдюк красного вина, который аккуратно перелил в свою круглую деревянную флягу, и вдруг поймал взгляд цыганки с непроницаемыми черными глазами. Одной рукой она прижимала к груди ребенка, другой, глубоко засунутой в карман фартука, перебирала несколько монеток, выпрошенных за день. Шарп оставил несколько глотков вина в бурдюке и кинул ей, она поймала на лету и брызнула немного в рот ребенку. С прилавка под аркой продавали еду, Шарп купил требухи в пряном соусе. Попивая вино и закусывая, он думал, как счастлив, что дожил до этого дня, добрался до этого города – жаль, что с ним здесь нет Терезы. Потом он вспомнил о теле Уиндхэма, пятнах крови на сухой земле – оставалось только надеяться, что француз, запертый сейчас в одном из фортов, слышит музыку и осознает, что осада не будет долгой. Леру должен умереть.

Наконец парад закончился, солдаты расходились строем или поодиночке, но оркестр все еще играл, сопровождая церемонию традиционного для жителей Саламанки гуляния. Горожане каждый вечер прогуливались на площади: мужчины двигались по часовой стрелке на внешней ее границе, а девушки, взявшись за руки и хихикая, создавали внутренний круг и шли им навстречу, против часовой стрелки. Британские солдаты, присоединившись к наружному кольцу, поглядывали на девушек и даже осмеливались что-то им кричать, а ревнивым испанцам оставалось только холодно и безмолвно наблюдать.

Шарп в круг не пошел – он углубился в густую тень аркады, мимо магазинов, торговавших чудесной кожей, украшениями, книгами и шелком. Он двигался медленно, слизывая остатки чеснока с пальцев, и в праздничной толпе казался странным, даже чуть зловещим персонажем. Кивер он откинул назад, дав густым темным волосам лечь поверх длинного шрама, тянувшегося от левого глаза через всю щеку и придававшего его владельцу сардоническую усмешку. Только смех или улыбка могли смягчить впечатление. Мундир капитана был столь же поношенным, как у любого из его стрелков, ножны палаша потерты. Шарп выглядел тем, кем был: настоящим воякой.

Он искал Майкла Хогана, майора-ирландца из штаба Веллингтона. Шарп и Хоган были друзьями почти всю войну, и Шарп знал, что ирландец – отличная компания для ночной пирушки. Но была и другая причина: Хоган отвечал у Веллингтона за разведку и был в курсе всех донесений, приходивших от шпионов и офицеров Исследовательской службы, поэтому Шарп надеялся, что невысокий майор сможет ответить на кое-какие вопросы относительно полковника Филиппа Леру.

Увидев группу верховых офицеров, столпившихся вокруг генерала, Шарп направился туда, остановившись под колоннадой, достаточно близко, чтобы слышать их громкий смех и уверенные голоса.

Хогана видно не было. Шарп прислонился к колонне и внимательно осмотрел всадников в пышных парадных мундирах: меньше всего ему сейчас хотелось подходить к этим искателям милостей, окружавшим генерала. Он знал: если сейчас Веллингтон решит поковыряться в носу, найдется предостаточно офицеров, готовых облизнуть его пальцы, если это добавит к их мундиру еще одну золотую нить.

Он откупорил флягу, закрыл глаза и дал молодому вину медленно течь в рот.

– Капитан! Капитан!

Глаза открылись, но Шарп не мог понять, кто его окликает, и даже решил было, что кричат не ему, пока не увидел давешнего священника, Кертиса, пробивавшегося через толпу всадников вокруг Веллингтона. Проклятый ирландец, похоже, успевал везде. Шарп не двинулся с места, только закрыл флягу.

Кертис подошел к нему и встал рядом.

– Итак, мы снова встретились.

– Как вы и предсказывали.

– Божьим людям надо верить, – пожилой священник улыбнулся. – Я надеялся, что найду вас здесь.

– Меня?

Кертис махнул рукой в сторону всадников:

– Там кое-кто был бы рад, даже очень рад услышать из ваших уст, что Леру заперт в одном из фортов. Не будете ли вы столь любезны подтвердить это? – он снова махнул рукой, приглашая Шарпа пойти с ним, но высокий стрелок не сделал и шагу:

– А вам они не верят?

Кертис снова улыбнулся:

– Я священник, капитан, я также профессор астрономии и естественной истории, ректор местного Ирландского колледжа. Но, видимо, моей квалификации недостаточно в военных вопросах. К вам же, с другой стороны, доверия больше. Согласны?

– Кто вы? – Шарп думал, что имеет дело с обычным надоедливым священником.

Кертис вежливо улыбнулся:

– Да, в этих местах я знаменит, ужасно знаменит – и я прошу вас оказать мне услугу.

Шарп упрямо стоял на месте, не желая входить в круг элегантных офицеров.

– И кому же требуется уверенность?

– Я вас познакомлю и, думаю, вы не пожалеете. Вы женаты?

Шарп кивнул, не понимая, к чему вопрос:

– Да.

– В лоне Матери нашей Церкви, надеюсь?

– Да, по всем канонам.

– Вы меня удивили и обрадовали, – кустистые брови священника взлетели, и Шарп засомневался, не смеется ли над ним Кертис. – Это поможет, вот увидите.

– Поможет?

– Искушения плоти, капитан. Иногда я очень благодарен Господу, что он дал мне состариться и освободиться от них. Пойдемте, пожалуйста.

Шарп отлепился от колонны, теряясь в догадках. Вдруг Кертис остановился:

– Извините, капитан, я не имею удовольствия знать вашего имени.

– Шарп. Ричард Шарп.

Кертис улыбнулся:

– Правда? Шарп? Ну-ну, – но он не дал Шарпу времени ответить. – Тогда идемте, Шарп! И не стойте там столбом!

Произнеся эту таинственную фразу, Кертис начал проталкиваться через толпу всадников, и Шарп последовал за ним. Здесь было не меньше двух дюжин офицеров, но центром их притяжения был вовсе не Веллингтон: все они глядели на открытый экипаж, стоявший к Шарпу задом, и именно к двери этого экипажа вел его Кертис.

Кто-то, подумал Шарп, чудовищно богат: карета была запряжена четверкой белоснежных лошадей, терпеливо ожидавших сигнала кучера в напудренном парике, восседавшего на козлах, лакей в той же ливрее красовался на запятках. Упряжь лошадей была украшена серебряными цепочками, сам экипаж (по мнению Шарпа, новомодное ландо[103]) был отполирован до такого блеска, что удовлетворил бы самого дотошного сержанта, и выкрашен темно-синим с тонкими серебряными полосками. На дверцах красовался герб, так мелко разделенный, что его многочисленные составляющие были бы различимы разве что при очень близком рассмотрении. Зато та, что сидела в карете, могла поразить на расстоянии, далеко превосходящем дальность винтовочного выстрела.

У нее была пышная прическа, что редко встречалось в Испании, и гладкая, ухоженная кожа, а платье было настолько ослепительно белым, что она казалась самым ярким, самым блестящим объектом на полной золота площади Саламанки. Она сидела, откинувшись на подушки, положив одну белую руку на борт кареты, глаза ее казались томными и чуть усталыми, как будто ей наскучили ежедневные щедрые комплименты. В руках она держала крошечный зонтик от солнца, белое кружево отбрасывало на лицо густую тень, но тень не могла скрыть полных губ, больших умных глаз или тонкой длинной шеи – возле загорелой до черноты армии и тех, кто за ней следовал, она казалась райским, ангельским существом. Шарп видел много красивых женщин: Тереза была красавицей, Джейн Гиббонс, чей брат пытался убить его под Талаверой, была красавицей, но эта женщина была из другой реальности. Кертис что-то быстро проговорил в открытую дверь. Внимание Шарпа было полностью приковано к этой женщине: даже если бы рядом оказался Веллингтон, он бы не заметил. Томные глаза обратились к нему, послышался голос Кертиса:

– Капитан Ричард Шарп, позвольте представить вам маркизу де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба.

Она взглянула на него, он почти ожидал протянутой руки в тонкой белой перчатке, но она только улыбнулась:

– Никто этого никогда не запоминает.

– Маркиза де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба, – Шарп удивился, как смог выговорить это не запнувшись: он понял, что имел в виду Кертис, говоря о столбах. Маркиза приподняла бровь в насмешливом удивлении. Кертис по-испански рассказывал ей о Леру: Шарп услышал имя, увидел, как она взглянула на него. Каждый взгляд ошеломлял, красота ее ощущалась физически. Другие женщины, подумал Шарп, должны ее ненавидеть, а мужчины – выполнять любые капризы, как комнатные собачки. Она родилась красавицей, и любая хитрость, которую можно купить за деньги, только подчеркивала эту красоту. Она была прекрасной, возбуждающей и, подозревал Шарп, недоступной ни для кого, кроме чистокровных лордов. И как всегда, когда он видел то, что хотел, но не мог и надеяться получить, он начал испытывать к ней неприязнь. Кертис остановился, она снова взглянула на Шарпа, голос ее звучал устало:

– Итак, Леру в фортах?

Он задумался, где она могла выучить английский, но быстро ответил:

– Да, мадам.

– Вы уверены?

– Да, мадам.

Она кивнула, отпуская его, и Шарпу показалось, что его утверждения не были ни желанными, ни приятными. Потом она снова повернулась к нему и чуть повысила голос:

– Вы куда больше похожи на солдата, капитан, чем эти красавчики на лошадях.

Ответа от него не ждали: ремарка предназначалась исключительно галантным поклонникам. Она даже не посмотрела на их реакцию, напротив, достала из маленькой сумочки серебряный карандашик и начала что-то писать на листе бумаги. Щегольски одетый кавалеристский офицер, чья манера растягивать слова выдавала аристократическое происхождение, тут же проглотил наживку:

– Даже такая скотина может быть храброй, мадам, но причесаться ему не помешало бы.

На мгновение повисла тишина. Маркиза взглянула на Шарпа и улыбнулась:

– Сэр Робин Коллард считает вас нечесаной скотиной.

– Лучше так, чем комнатной собачонкой, мадам.

Она добилась своего: взгляд на Колларда, поднятая бровь – и тому пришлось проявить храбрость. Он уставился на Шарпа, лицо начало наливаться кровью:

– Вы наглец, Шарп.

– Точно. И всегда им был. Это его сильная сторона. А также его слабость, – раздавшийся сзади голос Веллингтона был сух. Генерал знал, чего добивается маркиза, и пресек ее развлечение на корню: он ненавидел дуэли между собственными офицерами. Веллингтон тронул край шляпы: – Доброго дня, капитан Шарп.

– Сэр, – Шарп отшатнулся от кареты, не обращая внимания на маркизу, сложившую лист бумаги вчетверо. Его попросили уйти, пожалуй, даже несколько презрительно: оборванному капитану со старым палашом не место среди этих надушенных щеголей. Он почувствовал, как внутри растет негодование и возмущение. Шарп нужен был Веллингтону в бреши Бадахоса, но не сейчас, не среди тех, кто ровня его лордству! Они считают Шарпа скотиной, по которой плачет расческа, но именно эта скотина всеми когтями, зубами и лапами защищала их мир роскоши и привилегий. К черту их!  Ко всем мерзким, вонючим чертям! Сегодня он будет пить со своими людьми, никто из которых никогда и мечтать не мог иметь столько денег, сколько стоит одна серебряная цепочка с экипажа маркизы. Зато с ними он среди своих. К черту эту суку и кобелей, что ее обнюхивают! Шарп докажет, что ему на них наплевать.

– Шарп?

Он обернулся. Красавчик-кавалерист, чьи волосы были столь же золотыми, как у маркизы, а мундир – столь же элегантным, как у сэра Робина Колларда, улыбался ему. Левая рука его была на перевязи, закрывавшей синий с серебром доломан[104], и поначалу Шарп решил, что Коллард посылает ему секунданта, чтобы договориться об условиях дуэли. Но улыбка офицера была открытой, а голос – теплым:

– Честь познакомиться с вами, Шарп! Джек Спирс, капитан. Я рад, что вы утерли Робину нос: он просто надутый мерзавец. Держите, – в руке Спирса возник сложенный вчетверо лист бумаги, который он передал Шарпу.

Шарп неохотно взял его, не желая иметь ничего общего с блестящим обществом, окружавшим синее с серебром ландо. Записка, написанная карандашом, гласила: «Сегодня в 10 вечера я даю небольшой прием. Лорд Спирс вас проводит». Вместо подписи стояло «Е».

Шарп с удивлением посмотрел на щеголя-кавалериста:

– «Е»?

Спирс расхохотался:

– Елена, маркиза того и сего, объект объединенной страсти всей армии. Мне передать, что вы придете? – голос его был расслабленным и дружелюбным.

– Это вы лорд Спирс?

– Да! – Спирс обрушил на Шарпа все свое обаяние. – Милостью Божьей и благодаря смерти моего старшего брата. Но можете звать меня Джеком, как все остальные.

Шарп снова взглянул на записку. Почерк был по-детски круглым, как его собственный.

– Сегодня вечером у меня другие дела.

– Другие дела? – в голосе Спирса было столько насмешливого удивления, что прогуливающиеся жители Саламанки заинтересованно поглядели на молодого красавчика-офицера. – Другие дела! Дорогой мой Шарп! Какие другие дела могут быть более важными, чем попытки найти брешь в обороне прекрасной Елены?

Шарп был смущен: он видел, что лорд Спирс – сама дружелюбность, но после встречи с маркизой он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Мне надо увидеться с майором Хоганом. Вы знаете его?

– Знаю ли я его? – ухмыльнулся Спирс. – Он мой Господь и повелитель. Конечно, я знаю Майкла, но чтобы его увидеть, вам придется проехать пару сотен миль на юг.

– Вы на него работаете?

– Он так добр, что называет это работой, – снова улыбнулся Спирс. – Я из офицеров Исследовательской службы.

– Шарп поглядел на молодого лорда с возросшим уважением. Офицеры Исследовательской службы в полной униформе, чтобы не быть обвиненными в шпионаже, проникали далеко за линию фронта, и никто, кроме их вскормленных кукурузой лошадей,  не мог бы вытащить их из беды. От них шел постоянный поток информации о передвижениях врага, письма и карты доходили с доверенными испанцами. Жизнь таких офицеров была одинокой и полной опасностей.

Спирс расхохотался:

– Я впечатлил великого Шарпа, как это прекрасно! А что, поговорить с Майклом – это так серьезно?

Шарп смешался. По правде сказать, он прикрывался именем Хогана, чтобы отклонить приглашение маркизы.

– Я хотел спросить его о полковнике Леру.

– А, этот мерзавец, который достанется нам в трофеи? Вы должны были убить его, – впервые в голосе Спирса послышалось что-то, кроме веселья. Должно быть, он подслушал быстрый разговор священника с маркизой.

– Вы его знаете?

Спирс тронул свою перевязь:

– А кто, по-вашему, сделал это? Он почти поймал меня на прошлой неделе, темной-темной ночью. Пришлось прыгать из окна, чтобы сбежать. Не слишком изящно, но мне не хотелось бы, чтобы благородный род Спирсов прервался в испанском клоповнике, – он снова улыбнулся и похлопал Шарпа по плечу здоровой рукой. – Майкл поговорит с вами о Леру, но позже, дорогой мой Шарп, а сегодня вы идете в Palacio Casares[105] выпить маркизиного шампанского.

Шарп покачал головой:

– Нет, милорд.

– Милорд, милорд! Зовите меня Джек! А теперь скажите, что пойдете!

Шарп скатал записку в шарик. Он подумал о Терезе и почувствовал себя благородным дворянином, отвергающим недостойное предложение.

– Я не иду, милорд.

Лорд Спирс смотрел, как Шарп идет прочь, напрямик через Plaza Mayor, мешая гуляющим. Кавалерист ухмылялся про себя:

– Десять к одному, друг мой, десять к одному, что ты придешь. 

Глава 4

Шарп хотел пойти к маркизе, это желание съедало его всю ночь, но он держался, убеждая себя, что ему наплевать. На самом же деле, и он знал это, он просто боялся насмешек со стороны остроумных и элегантных приятелей маркизы: ему там было не место.

Вместо этого он сосредоточенно напивался, слушая рассказы своих людей и периодически отгоняя назойливого военного полицейского, пытавшегося поставить под сомнение законность их пребывания в городе. Он смотрел, как они делают ставки на петушиных боях, теряют деньги, потому что фаворитам перед финальными схватками давали пропитанный ромом изюм, чтобы не держали ноги, и делал вид, что с ними ему лучше, чем с кем бы то ни было. Они были польщены, и ему было стыдно за свою ложь. Он видел, как очередного дохлого петуха выносят с залитой кровью площадки, а думал о яркой женщине с золотыми волосами и белой кожей.

Ничто не задерживало небольшую группу стрелков в Саламанке, поэтому с утра они ушли в сторону холмов Сан-Кристобаль, где главные силы армии ждали французов. Их головы болели, а в горле было кисло. Город остался позади, их ждала армия.

Назревало большое сражение. Французы ушли из Саламанки, но Мармон оставил гарнизоны в трех фортах: даже самому последнему рядовому было ясно, что как только французский маршал получит подкрепления с севера, он вернется, чтобы освободить из ловушки своих людей. Британцы ждали его, надеясь, что он будет атаковать гряду холмов, преграждавших дорогу в город.  Именно там, за этими холмами, люди Шарпа воссоединились с полком Южного Эссекса.

Макдональд был убит и уже похоронен, клинок Леру прошел между его ребер. Майор Форрест, временно принявший командование после смерти Уиндхэма, печально покачал головой:

– Я ужасно сожалею о мальчике, Ричард.

– Я знаю, сэр, – у Шарпа даже не было времени узнать прапорщика получше. – Хотите, чтобы я написал его родителям?

– Вы сможете? Я написал жене Уиндхэма. Но одного письма так мало... Боже мой! – Форрест брился, набрав воды в холщовый мешок. Он был добрым, даже кротким человеком, который не находил себе места среди ужасов войны. – Рад, что вы снова с нами, Ричард.

– Спасибо, сэр, – улыбнулся Шарп.

Изабелла, невысокая и пухленькая, уже деловито чистила мундир Харпера, хотя встретила его вся в слезах. Весь батальон разместился на лугу, жены и дети были рядом. Западнее и восточнее, насколько мог видеть Шарп, ждали другие батальоны. Он взобрался на вершину холма и поглядел на север, на огромное поле пшеницы, поросшей маками и васильками. По этим цветам, по выжженной солнцем траве придет враг. Он придет, чтобы сокрушить британскую армию в Испании, одну против пяти французских. Шарп вглядывался в марево на горизонте, пытаясь углядеть хоть один блик, отраженный от клинка или шлема, который подтвердит, что враг вышел на бой.

Но в тот день противник так и не появился, как не появился на следующий. Шли часы, и Шарп начал забывать происшедшее в Саламанке. Полковник Леру потерял значение, даже золотоволосая маркиза стала далеким сном. Шарп выполнял обязанности командира роты, проводя время в ежедневном ритме солдатской жизни: нужно было заполнить ротные учетные книги, назначить наказания и проследить за их исполнением, раздать награды, разрешить конфликты и постоянно поддерживать боевой дух в усталых людях. Он забыл про Леру, забыл про маркизу, а на третий день холмы Сан-Кристобаль дали хороший повод забыть и про все остальное.

Денек был чудесный, из тех летних дней, что дети запоминают на всю жизнь. Солнце сияло на отполированном небосклоне, поливая маки и васильки, столь обильно расцветшие посреди зреющей пшеницы. Легкий ветерок унес немилосердный жар и теперь чуть колыхал ниву, а на передний план, заполненный золотом, ярко-алым и лазурью, вышла армия врага.

Это казалось чудом. Армия шла по дюжине разных дорог, ее фланги были очень далеко друг от друга: этим летом солдаты вообще редко видели больше дюжины других полков. И вдруг по приказу генерала разрозненные подразделения слились, превратившись в наконечник стрелы, готовой лететь в бой, и Шарп, усевшись на продуваемом ветром холме, наблюдал за чудом, которое совершал Мармон.

Сначала появилась кавалерия, их кирасы и лезвия сабель яркими вспышками рассыпали блики в сторону наблюдавших британцев, а кони протаптывали тропинки в поросшей цветами пшенице.

Следом пришла пехота, змеящиеся колонны синих мундиров заполнили равнину, разойдясь на восток и на запад. Среди рядов показались пушки, фирменный знак Наполеона. Батареи были возведены прямо перед холмами, стволы подняты в боевое положение. Майор Форрест, вместе с прочими офицерами наблюдавший за приготовлениями, улыбнулся:

– А их много.

– Их всегда много, сэр, – ответил Шарп.

Гусары, драгуны, уланы, кирасиры, егеря, гвардейцы, гренадеры, вольтижеры, стрелки, пехота, артиллерия, оркестры, инженеры, доктора, возницы, штаб – все под барабанный бой были стянуты туда, где стали единой армией. Пятьдесят тысяч человек скопились на равнине, которая вскоре будет щедро удобрена их кровью – клочке земли размером с деревенский приход: испанские фермеры говорили, что в год после большой битвы посевы всходят дважды.

Французы британцев не видели, только нескольких офицеров на вершине холма да пару бликов от направленных на них подзорных труб, но Мармон угадал, где Веллингтон разместил свои войска. Ему осталось только придумать, куда направить атаку, учитывая, что пока его отборные части будут штурмовать крутой подъем, их может внезапно встретить красномундирная пехота, умеющая стрелять из мушкетов «Браун Бесс»[106] быстрее любой другой армии в мире. Мармон должен был угадать, а генералы гадать не любят.

Он ничего не придумал ни в первый день, ни на следующий: казалось, что две армии сошлись только для того, чтобы постоять рядом. Каждую ночь часть британских легких рот спускались с холма на французскую сторону, выставляя пикеты против возможных ночных атак, но Мармон решил не рисковать в темноте. В одну из ночей ходил в пикет и Шарп. Шум французской армии был подобен шуму ночного города, освещенного кострами, столь же многочисленными, как маки и васильки. Ночью было холодно, холмы совсем не удерживали тепла, и Шарп дрожал в ожидании битвы, забыв про Леру и маркизу.

В понедельник после легкого завтрака дорога из Саламанки оказалась запружена людьми, прибывшими посмотреть на две армии: кто-то пришел пешком, кто-то прискакал на лошади, кто-то доехал в карете. Большинство удобно устроилось на холме возле селения Сан-Кристобаль, возмущаясь, что армии не сражаются друг с другом. Возможно, из-за появления зрителей в британских рядах возникло движение. Шарп наблюдал, как его люди готовятся к бою: кремни были снова вставлены в кожаные пыжи, зажатые в челюстях замка винтовочного затвора, в и без того вычищенные стволы в последний раз залит кипяток. В воздухе висел страх, который всегда ощущают люди перед битвой.

Кто-то боялся кавалерии, в ушах их уже стоял воображаемый грохот тысяч копыт, а на горизонте, казалось, поднималась гуще морского тумана пыль, в ней мелькали наточенные сабли, которые могут рассечь человека надвое или, что куда хуже, выколоть ему глаза, оставив до конца жизни скитаться в темноте. Другие опасались мушкетного огня или того, что случайная пуля в одном из беспощадных залпов подожжет сухую траву и поджарит раненых там, где они упали. Все как один боялись артиллерии, веером выплевывающей смерть. Лучше и вовсе не думать об этом.

Сто тысяч человек за и перед холмами боялись этого чудесного дня, который они проведут среди пшеницы, маков и васильков. Дым от французских полевых кухонь еще плыл на запад, а артиллеристы уже готовили свои грубые орудия. Сегодня точно будет бой. Кое-кто в армии надеялся на битву, пытаясь найти в бою смерть, которая освободит тело от боли и ран. Ну а зрители увидят интересную схватку – иначе зачем они добирались от Саламанки на эти холмы шесть долгих миль?

Шарп тоже ожидал битвы. Он сходил в драгунский полк и попросил оружейника наточить свой палаш. К полудню он прилег подремать, сдвинув кивер на лицо, и ему приснилось, что лежит он в поле, а рядом кружит и кружит всадник, стук копыт громом отдается в ушах. Он знает, что всадник хочет убить его, но не может подняться, несмотря на все усилия, и пика вот-вот войдет ему в живот... Шарп дернулся в сторону, отчаянно изогнулся и вдруг проснулся, обнаружив склонившегося над ним человека.

– Ричард!

– Боже! – так стук копыт не был сном! Конь стоял всего в ярде, а седок уже спешился и смеялся ему в лицо. Шарп сел, пытаясь прогнать сон: это майор Хоган его разбудил, постучав носком сапога по пряжке ремня. – Как ты меня напугал!

Он поднялся на ноги, глотнул теплой воды из фляги и только потом улыбнулся другу:

– Как жизнь?

– Неплохо, насколько позволяет Господня воля. А твоя?

– Устал ждать. Почему эти ублюдки не атакуют? – Шарп оглядел свою роту, разлегшуюся на солнце, как и все остальные девять рот полка Южного Эссекса: лишь пара офицеров прогуливалась вдоль спящих шеренг. Казалось, спит вся британская армия, кроме нескольких часовых на гребне холма.

Майор Хоган, чьи седые усы пожелтели от табака, к которому он пристрастился давным-давно, оглядел Шарпа с ног до головы:

– А выглядишь неплохо. Надеюсь, и чувствуешь себя не хуже, потому что ты можешь мне понадобиться.

– Понадобиться? Я? – Шарп натянул кивер, подхватил винтовку и палаш. – Зачем?

– Пойдем прогуляемся, – Хоган взял Шарпа за локоть и потянул подальше от легкой роты, на пологий склон, ведущий к вершине. – Говорят, у тебя есть для меня новости о полковнике Леру?

– Леру? – Шарп на секунду растерялся: события в Саламанке казались далеким прошлым, случившимся где-то не здесь. Голова его была занята предстоящим боем на холмах Сан-Кристобаль: он думал о перестрелке и винтовках, а не о высоком французском полковнике с тусклыми глазами, оставшемся в форте. Хоган нахмурился:

– Ты его видел?

– Да, я встречался с этим мерзавцем, – печально рассмеялся Шарп и рассказал Хогану о пленении драгунского офицера, о данном им слове и побеге, наконец, о том, как преследовал его на склоне холма. Хоган внимательно слушал.

– Ты уверен?

– Что он в фортах? Да.

– Правда? – Хоган остановился и сурово посмотрел на Шарпа. – Ты абсолютно уверен? Ошибки быть не может?

– Я видел, как он перебирался через стену. Он там.

Хоган ничего не сказал, пока они не добрались до вершины и не остановились там, где начинался обрыв. Французы были внизу, на широкой равнине. Шарп увидел телегу с боеприпасами, подъехавшую к ближайшей батарее, и ему снова почудилось, что смерть его может ехать в этой телеге. Он тряхнул головой, отгоняя печальные мысли.

Хоган вздохнул:

– Черт побери, я считаю, лучше бы ты его убил.

– Я тоже так считаю.

Хоган поглядел на французскую армию, но Шарп видел, что мысли его блуждали где-то далеко. Майор был озабочен, даже взволнован. Он достал из кармана клочок бумаги и передал его Шарпу:

– Вот это я ношу с собой два месяца.

Письмо ни о чем не говорило Шарпу: в нем были только группы цифр, написанные в строчку, как слова. Хоган криво усмехнулся:

– Это французский код, Ричард, и совершенно особый код, – он забрал бумагу у Шарпа и продолжил: – У нас есть человек, который умеет читать коды, капитан Сковелл, он тоже чертовски любит такие штуки.

Шарп задумался, что за историю таит в себе письмо. Может, его вез француз, перехваченный партизанами? Испанец, пытавшийся пробраться через захваченную врагом территорию с письмом за голенищем сапога или в полой трости? Шпион, плененный или убитый, чтобы этот клочок бумаги попал к Хогану? Французы обычно посылали четыре или даже пять одинаковых писем: они знали, что большая часть будет перехвачена британцами или их агентами.

Хоган внимательно рассматривал цифры.

– Но задача не только в том, чтобы расшифровать письмо, Ричард, нужно еще понять его. Это один из личных кодов императора! Как тебе, а? – он улыбнулся: победа Сковелла оказалась настоящим триумфом. – Это письмо было послано самим Наполеоном маршалу Мармону. Я перескажу тебе содержание, – он стал читать цифры, как будто они были словами: – «Посылаю вам полковника Леру, мое доверенное лицо, отчитывающееся лично передо мной. Вы должны предоставлять ему все, что он потребует». Вот, Ричард! Я могу прочесть, но не могу понять! Мы знаем, что полковник Леру послан сюда с особым поручением лично от императора, но что это за поручение? Я слышал еще кое-что. Нескольких испанцев пытали, с них живых сдирали кожу, и этот ублюдок оставил на них свое имя. Зачем? – Хоган свернул записку. – И еще. Леру добрался до Колхауна Гранта.

Шарп похолодел.

– Его убили?

– Нет, захватили. Мы не особенно распространяемся об этой неудаче.

Шарп мог понять печаль Хогана: Колхаун Грант был лучшим из британских офицеров Исследовательской службы, коллегой лорда Спирса, бесстрашно разъезжавшим по флангам французских сил. Захват Гранта был серьезной потерей Хогана и триумфом для французов.

Они помолчали. Справа, примерно в полумиле, на гребне холма появились генерал и его штаб. От небольшой группы отделился адъютант и поскакал вниз по склону в сторону британского лагеря; оставалось только гадать, что там случилось.

В рядах французов возникло движение, хотя до атаки дело пока не дошло. Прямо перед Шарпом и Хоганом, у подножия холма, на небольшом возвышении посреди чистого поля собирались французы. Два вражеских батальона медленно двинулись вперед и выстроились на этом бугорке. Они не пытались штурмовать холмы: захватив небольшую высоту, они решили этим и ограничиться. С ними были и два полевых орудия.

Хоган не обращал на них внимания:

– Мне нужно остановить Леру, Ричард. Это моя работа. Он выслеживает моих лучших людей, убивает их, если они испанцы, или захватывает в плен, если британцы, и он чертовски умен, даже более того, – Шарп был поражен мрачностью друга. Хогана обычно не так-то легко выбить из седла. Но сейчас было ясно, что именно полковник Филипп Леру так беспокоит ирландца. Хоган снова взглянул на Шарпа.

– Ты о нем что-нибудь узнал?

– Да.

– Расскажи мне все, что раскопал, любую мелочь.

Шарп пожал плечами и снял кивер, чтобы легкий ветерок освежил голову. Он рассказал о том дне в лесу, о явном высокомерии пленника, упомянул о палаше и подозрении, что Леру только притворялся не знающим английского. Хоган усмехнулся:

– Ты прав. Английский он знает, черт возьми. не хуже нас с тобой. Давай дальше.

– Да больше и сказать-то нечего. Все, что мог вспомнить, уже рассказал! – Шарп поглядел назад, туда, где скрылся адъютант, и подхватился, на ходу напялив кивер: – Смотри-ка! Мы выступаем! Боже!

Полк Южного Эссекса и еще один батальон пришли в движение. Солдаты поднялись, подравнялись по шеренгам и поротно начали подниматься по склону. Они идут в атаку! Шарп оглянулся на север, на небольшую возвышенность, и понял, что Веллингтон отвечает на движение французов своим. Французов надо согнать с захваченной ими высоты, и одним из двух батальонов, которые это сделают, будет полк Южного Эссекса.

– Я должен идти!

– Ричард! – Хоган тронул его за локоть. – Ради Бога! Ничего больше? Ни бумаг, ни книг? И в шлеме ничего не прятал? Я имею в виду, у него должно было быть что-то необычное!

Шарп рвался в бой, он хотел быть со своими людьми. Легкая рота первой двинется в атаку, и именно Шарп должен ее возглавить. Он уже забыл о Леру и думал только о стрелках противника, с которыми встретится лицом к лицу через несколько минут. Он щелкнул пальцами:

– Да, точно! Была одна вещь. Господи! Клочок бумаги, он сказал, что это имена торговцев лошадьми или что-то вроде того. Только список, больше ничего!

– Он у тебя?

– В ранце, внизу, – он ткнул в сторону лагеря, покинутого полком Южного Эссекса. Батальон прошел уже половину склона, легкая рота растягивалась в цепь. – Я должен бежать!

– Можно мне поискать бумагу?

– Конечно! – Шарп, отпущенный, наконец, Хоганом, побежал к своим, ножны и винтовка болтались, больно били по ногам. Знамена, с которых уже сняли кожаные чехлы, освобожденно заколыхались на ветру, золотые кисти ярко блестели на фоне «Юнион Джека»[107]. В душе Шарпа кипели эмоции: знамя означало солдатскую честь и гордость. Они шли в бой!

– Они собираются сражаться? – маркиза де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба приехала к холмам Сан-Кристобаль в надежде увидеть битву. С ней был лорд Спирс, его конь рысил совсем рядом с дверцей элегантного ландо, где рядом с маркизой восседала безвкусно одетая женщина средних лет, томившаяся на жаре в толстом саржевом платье. Сама маркиза была в белом, изящный зонтик защищал ее от солнца.

Лорд Спирс подтянул перевязь поудобнее:

– Нет, моя дорогая, это передислокация.

– Уверена, вы ошибаетесь, Джек.

– Десять гиней[108], что не ошибаюсь.

– Вы задолжали мне уже вдвое больше, – маркиза достала маленькую серебряную подзорную трубу и навела ее на два британских батальона, двигавшиеся к вершине. – Но я принимаю пари, Джек. Десять гиней, – она положила подзорную трубу на колени и подхватила сложенный веер из слоновой кости, начав обмахиваться им. – Собравшиеся должны увидеть битву. Это часть женского обучения.

– Так точно, моя дорогая. Первый ряд – на заклание! Академия для юных леди лорда Спирса, организуем битвы, специализируемся на увечьях.

Веер с треском захлопнулся:

– Как уныло, Джек, и почти совсем не смешно. О, смотрите! Некоторые побежали! Надо кричать и подбадривать?

Лорд Спирс осознал, что только что потерял еще десять гиней, которых у него все равно не было, но не подал и виду:

– Почему бы нет? Гип-гип...

– Ура! – закричала маркиза.

Шарп выплюнул свисток, только что приказавший его людям рассыпаться в стрелковую цепь. Другие девять рот будут сражаться шеренгами, удерживаемые дисциплиной, но солдаты легких рот сражались парами, выбирая цели и первыми встречая врага. Он был уже на вершине холма, высокая трава колыхалась под сапогами: цепь наступала. Он снова забыл о Леру, о соображениях Хогана: сейчас он делал ту работу, за которую армия ему платила. Он был застрельщиком, начинавшим грандиозные битвы между армиями, и в душе его росла любовь к схватке, то странное чувство, что прогоняет страх и заставляет побеждать врага одной жаждой победы. Шарп был взволнован и готов к бою, он вел роту беглым шагом вниз по холму, туда, где уже двигались французские стрелки, вольтижеры. Это был его мир, маленький клочок земли между обрывом и возвышенностью, где жарило солнце и росли цветы. Здесь он встретит врага – и победит.

– Рассыпаться в цепь! Не останавливаться!

Шарп шел воевать. 

Глава 5

Веллингтон не собирался атаковать. Он не видел смысла посылать армию на равнину, но его задела за живое нежелание французов идти в наступление. Он послал два батальона против двух батальонов противника, закрепившихся на высоте, в надежде заставить Мармона ответить. Веллингтон хотел, чтобы французы попытались перейти линию холмов: тогда их пехота будет вынуждена карабкаться вверх по склону навстречу пушкам и мушкетам, которые появятся неожиданно и сметут усталого врага, смешав его порядки и наполнив сердца ужасом.

Но Ричарду Шарпу до этих мыслей не было дела. Его задача была куда легче: вступить в бой с легкой ротой противника – и победить. Британцы, в отличие от французов, атаковали шеренгой. Французы же строились в колонны, гигантские блоки из людей, пробивавшие вражеские построения, как таран. Колонны шли под слаженный бой барабанов, двигавшихся в середине, под гордым штандартом с орлом, завоевавшим всю Европу, – но армия Веллингтона сражалась по-другому. Два красномундирных батальона выстроились в линию в две шеренги глубиной и пошли вперед, чуть ломая строй на неровностях почвы, но тут же возвращая порядок. Французы ждали, построившись в три защитные шеренги, разбитые на сегменты готовыми к стрельбе полевыми орудиями.

Рота Шарпа расположилась перед британской шеренгой.

Его работа была очень простой: нужно ослабить порядки противника до того, как ударят основные силы. Для этого требовалось перестрелять как можно больше офицеров и артиллеристов, понижая боевой дух. Французы, чтобы предотвратить такое развитие событий, выслали навстречу своих стрелков. Шарп хорошо видел их синие мундиры с белыми перевязями и красными эполетами, они тоже шли вперед парами – и были готовы встретить легкую роту. Струйка пота потекла по спине Шарпа.

Вольтижеры превосходили его роту числом, но у него было одно преимущество, о котором французы не думали. Большинство людей Шарпа, как и противник, были вооружены мушкетами, быстрыми при перезарядке и стрельбе, но точными только вблизи. Но у Шарпа были и стрелки в зеленых куртках, убивающие на большом расстоянии, их более медленные винтовки Бейкера будут главными в этом бою. Стебли травы были толстыми, они обвивались вокруг ног, скребли по металлическим ножнам, оттягивая их вниз. Шарп взглянул и увидел, что Патрик Харпер идет так же легко, как на прогулке по холмам своего родного Донегала. Сержант, не обращая внимания на французов, наблюдал за ястребом над их головами: Харпер очень любил птиц.

Французские артиллеристы, рассчитав расстояние, подожгли запальные трубки, и оба полевых орудия с грохотом откатились на лафетах, выбросив облако грязного дыма. Ядра врезались в склон холма. Прицел был нарочно взят с недолетом: отскочившее ядро нанесет даже больше урона, если пролетит на уровне пояса. Такой отскок называли «клевком». Шарп внимательно следил за полетом ядра, сметавшего со своего пути траву, грязь и камни. Ядро перелетело его людей, ударилось о склон и отскочило, проделав брешь в строю полка Южного Эссекса.

– Сомкнуть ряды! Сомкнуть ряды! – услышал Шарп крики сержантов.

Теперь будет шумно: выстрелы, крики, стоны. Шарп не обращал на все это внимания: он, конечно, слышал пушки, но смотрел только на врага. Офицер вольтижеров с саблей на боку приказал своим людям рассыпаться в цепь и ткнул пальцем в Шарпа. Тот усмехнулся:

– Дэн?

– Сэр? – голос Хэгмена был торжествующим.

– Видишь этого ублюдка?

– Сниму его, сэр! – французский офицер был, считай, уже мертв. Так было всегда: высмотри вожаков, офицеров или рядовых, убей их первыми – и враг дрогнет.

Ричард Шарп не знал в этом равных. Он занимался этим девятнадцать лет, с юности, больше половины своей жизни, и не знал, годится ли на что-нибудь еще. Сможет ли он сделать какую-то вещь своими руками? Сможет ли зарабатывать на жизнь, продавая выращенное на собственном огороде? Или только это – быть убийцей на поле боя, чье право подписано войной? Он знал, что у него есть талант оценивать дистанцию между стрелковыми цепями, точно выбирать нужный момент, но иногда его тревожило наступление мира. Сможет ли он быть солдатом в мирное время, подавлять голодные бунты в Англии или вести людей против соотечественников Харпера на их неспокойном острове? Но пока война еще шла. Британия воевала с Францией всю его жизнь, и он мог только гадать, закончится ли она до смерти его малютки-дочери Антонии, которую он так мало видел.

Еще двадцать секунд.

Пушки теперь стреляли ритмично, ядра крушили наступающие шеренги, еще немного – и в ход пойдет картечь, которая зальет склон смертью. Их работа – не допустить этого.

Десять секунд, подумал Шарп, заметив француза, вставшего на колено и поднявшего мушкет. Мушкет был направлен прямо на Шарпа, но расстояние было слишком большим, чтобы беспокоиться. На секунду в голове Шарпа пронесся образ бедного прапорщика Макдональда, который так хотел проявить себя в стрелковой цепи. Проклятый Леру!

Пять секунд. Шарп видел, что капитан вольтижеров напряженно оглядывается по сторонам. Пушечный дым стелился по земле, грохот бил в уши.

– Сейчас!

Он уже потерял счет, сколько раз делал это.

– Пошли! Пошли! Пошли!

Это было неоднократно отрепетировано. Легкая рота перешла на бег, последнее, чего мог ожидать противник. Они сместились в стороны, сбивая прицел, и резко сократили расстояние, заставив противника нервничать. Стрелки с винтовками остановились первыми, готовые к убийству стволы у плеч, и Шарп услышал треск, отбросивший вражеского офицера с поднятой вверх рукой назад, кровь брызнула фонтаном. Сам Шарп припал на колено, прижал приклад к плечу, заметил маленькое облачко дыма там, где был человек, целившийся в него, и уже точно знал, что пуля ушла в сторону. Шарп давно высмотрел вражеского полковника на крупном коне. Он прицелился и нажал курок, улыбнувшись, когда француз упал с седла: это его первый и последний выстрел в бою, дальше оружием Шарпа будут его люди.

Послышался треск других винтовок, стрелявших в клубы дыма возле ближайшей пушки. Если удастся убить пушкарей, будет неплохо, но, по крайней мере, свистящие вокруг пули заставят их сбавить темп и спасут полк Южного Эссекса от ужасной картечи.

– Сержант Хакфилд! Левый фланг!

– Сэр!

Солдаты сражались парами: один стрелял, другой перезаряжал, высматривая для напарника цели. Шарп насчитал четырех сраженных врагов, двое из них отползали назад. Не задетые пулями бросились помогать раненым – хорошо: попытка помочь раненым всегда лишь предлог покинуть битву.

Мушкеты Шарпа стреляли бегло, его люди продвигались вперед, а противник отступал. Полевое орудие против полка Южного Эссекса замолчало, и Шарп усмехнулся: его работа сделана. Его люди сражались, как и должны были, умно и аккуратно оттесняя противника. Шарп оглянулся на батальон.

Полк Южного Эссекса был на полсотни ярдов позади и наступал не сбивая шага. Солнце блестело на байонетах, уже примкнутых к мушкетам, а на склоне остались тела убитых ядрами.

– Винтовки! В строй! Убивать офицеров!

Пусть во Франции будет больше вдов! Убивать офицеров, снижать боевой дух! Шарп увидел, как целится и спускает курок Хэгмен, за ним другой стрелок. Лейтенант Прайс направлял мушкетный огонь, держа вольтижеров на расстоянии и давая стрелкам возможность целиться поверх голов. Шарп почувствовал гордость за своих людей: они были хороши, очень хороши, и теперь все могли видеть, как сражается легкая рота. Он расхохотался.

Они добрались уже до подножия холма, французские стрелки влились в общий строй, через считанные секунды и полк Южного Эссекса нагонит свою легкую роту. До штыковой оставалась всего сотня ярдов.

Шарп достал из чехла свисток, подождал пару секунд и дал сигнал роте построиться. Он слышал, как сигнал повторили сержанты, и видел, как люди совершают выверенные перестроения: работа застрельщиков была окончена. Теперь они станут левым флангом и пойдут в атаку, как и все другие роты. Солдаты в строю примыкали байонеты, он хлопал их по плечу и поздравлял. Наконец строй был сформирован, и они двинулись, взбираясь на занятую французами возвышенность и поскальзываясь на крови врагов.

Пушки уже не стреляли, дым понемногу рассеивался.

Шарп шел во главе роты. Длинный палаш заскрипел, выбираясь из узких ножен.

Французы подняли мушкеты.

Башмаки шуршали по траве. Было жарко. Пороховой дым забивал ноздри.

– ...За все, что получаем из щедрых рук Твоих...[109] – послышался голос.

– Тишина в строю! Сомкнуть ряды!

– Держи строй, Меллорс! Что это ты, черт возьми, делаешь? Строй держи, бесполезный ты ублюдок!

Башмаки шуршат, французская шеренга, кажется, сделала четверть оборота направо, мушкеты снова возле плеча. Дула, даже с расстояния в восемьдесят ярдов, выглядят внушительно.

– Подними байонет, Смит! Ты же не косишь это чертово поле!

Шарп прислушался к возгласам сержантов.

– Держать строй, ребята, держать строй!

Французские офицеры подняли сабли. Пороховой дым совсем рассеялся, Шарп заметил, что орудия откатили назад, подальше от строя пехоты.

– Примите свою судьбу, как мужчины, ребята!

Семьдесят ярдов, взмах сабель, и Шарп понял: с выстрелом поторопились. Струйки дыма поднялись из сотен мушкетов, звук был такой, как будто рушились стволы гигантских деревьев, в воздухе засвистели пули.

Атакующей шеренге досталось: кто-то упал, кто-то споткнулся, но большая часть продолжила движение. Шарп знал, что противник лихорадочно перезаряжает мушкеты, путаясь в пороховых гильзах и шомполах, и инстинктивно ускорил шаг, чтобы полк Южного Эссекса успел приблизиться вплотную до того, как оружие будет заряжено. Другие офицеры тоже ускорились, четкая линия атаки сломалась. Послышались крики сержантов:

– Тут вам не чертов стипль-чез![110] Держать строй!

Пятьдесят ярдов, сорок... Майор Лерой, чей голос с легкостью перекрыл негромкие команды Форреста, приказал батальону остановиться.

Шарп видел, что кое-кто из противников уже работал шомполом. Французы нервничали при виде приближающегося врага.

Лерой глубоко вдохнул и выкрикнул:

– Поднять мушкеты!

Только у легкой роты оружие не было заряжено. Остальные девять рот подняли мушкеты, под каждым стволом торчал, указывая в сторону французов, семнадцатидюймовый байонет.

– Огонь! И – в атаку! Вперед!

Треск залпа, дым – и красные мундиры, освободившись от опеки сержантов, пустили, наконец, в ход байонеты, добравшись до противника, дезорганизованного залпом с близкого расстояния.

– Убивайте ублюдков! Вперед! Покажите им!

По склону пронесся победный крик, перешедший в дикий вопль: теперь врагам припомнят и долгое ожидание, и тягостный марш. Шарп бежал впереди своих людей, его палаш был готов к бою.

– Стой! Построиться! Быстро!

Враг бежал, напуганный байонетами, как Шарп и предполагал. Оба батальона отступали к главным силам, красномундирники остались удерживать высоту, покрытую телами мертвых и раненых врагов, чьи карманы уже начали чистить: натренированные руки быстро избавляли военные потери от одежды и денег. Шарп сунул так и не попробовавший крови меч в ножны. Все было кончено, но что дальше? Двенадцать сотен британцев удерживали небольшой холмик на равнине, заполненной пятьюдесятью тысячами французов. Но думать об этом не Шарпу. Он сел на траву и стал ждать развития событий.

– Они сбежали! – голос маркизы был полон разочарования.

Лорд Спирс усмехнулся:

– А чего вы хотели за десять гиней, моя дорогая? За две сотни вам показали бы целый спектакль: резню, расчленение, грабеж, даже небольшое изнасилование.

– Это там, где ваша роль, Джек?

Спирс расхохотался:

– Я так давно ждал вашего приглашения, Елена!

– И еще подождете, дорогой, – улыбнулась она. – Это был Ричард Шарп?

– Он самый. Настоящий герой, и всего за десять гиней.

– Которые я, вероятно, никогда не увижу. А он настоящий герой? – большие глаза остановились на Спирсе.

– Боже правый, разумеется! Абсолютно настоящий. Бедный дурачок, наверное, жаждет смерти: он захватил «орла», был первым в Бадахосе, даже, ходят слухи, взорвал Альмейду.

– Как изысканно, – она снова открыла веер. – А вы ревнуете, не так ли?

Он снова расхохотался, поскольку обвинение ни на грош не соответствовало истине:

– Я хочу прожить долгую, очень долгую жизнь, Елена, и встретить смерть в постели с кем-нибудь молодым и ошеломляюще красивым.

Она улыбнулась, обнажив неестественно белые зубы:

– Я бы лучше встретилась с настоящим героем, Джек. Убедите его посетить Palacio.

Спирс резко повернулся в седле, внезапно скривившись: рука на перевязи оказалась к этому не готова.

– Решили заняться трущобами, Елена?

Она улыбнулась:

– Если решу, позову вас в провожатые. Просто достаньте мне его.

Он улыбнулся в ответ и отсалютовал здоровой рукой:

– Да, мадам.

Французы в бой не лезли. Они не предприняли даже попытки сбить британцев с захваченного холмика. Мармон не знал, что таится за грядой холмов, и опасался атаковать Веллингтона на позиции, выбранной англичанином.

Дым рассеялся, трава снова заблестела под жарким солнцем. Люди разлеглись прямо на земле, прихлебывая из фляг противную теплую воду. От мушкетного огня занялось несколько маленьких пучков травы, но никто не двинулся с места, чтобы их затоптать. Кто-то лег спать.

– И все? – нахмурился в сторону французов лейтенант Прайс.

– Хочешь еще, Гарри? – ухмыльнулся Шарп.

– Ну, я несколько большего ожидал, – Прайс рассмеялся и поглядел на холмы: по склону как раз спускался штабной офицер. – О, сюда едет мальчик-одуванчик.

– Вероятно, нас оттягивают назад.

Харпер мощно зевнул:

– Может, они предложат нам сегодня бесплатно посетить штабной бордель?

– Изабелла прибьет тебя, Харпс! – Прайса развеселила эта мысль. – Тебе бы сбросить узду, как я.

– Это все сифилис, сэр. Не хотелось бы с ним жить.

– А я не могу жить без него. Здрасьте! – сдвинул брови Прайс, видя, как штабной вместо того, чтобы направиться к знамени, где разместился командующий батальоном, повернул прямо к легкой роте. – У нас посетитель, сэр.

Шарп поднялся навстречу офицеру, который поинтересовался, будучи еще ярдах в тридцати:

– Капитан Шарп?

– Да!

– Вас ждут в штабе. Прямо сейчас! У вас есть лошадь?

– Нет.

Молодой человек нахмурился. Шарп знал, что в этом случае он должен был уступить свою: приказ генерала прежде всего. Но раздумья длились недолго, особенно учитывая подъем по крутому склону. Штабной улыбнулся:

– Тогда идите пешком. И побыстрее, пожалуйста.

Шарп улыбнулся в ответ:

– Ну и мерзавец! Гарри?

– Сэр?

– Прими командование. Да скажи майору, что меня вызывают к генералу.

– Ага-ага, сэр! Передайте ему от меня привет!

Шарп побрел прочь, пройдя между двух костерков, и начал взбираться вверх по холму, усыпанному надорванными бумажными гильзами. Леру. Конечно, это Леру заставляет Шарпа вернуться в город. Леру, его враг, человек, обладающий таким желанным для Шарпа клинком. Он улыбнулся: теперь-то он получит желаемое. 

Глава 6

Веллингтон был зол, а окружающие офицеры смущены его раздражительностью. Все глаза устремились на подошедшего Шарпа. Тот отсалютовал.

Веллингтон нахмурился в седле:

– Боже, да вы не торопитесь, мистер Шарп.

– Пришел так быстро, как только смог, милорд.

– Проклятие! У вас что, нет лошади?

– Я пехотинец, сэр, – ответ был дерзким; адъютанты-аристократы, которых так любил Веллингтон, сурово взглянули на всклокоченного, разгоряченного стрелка с потертым оружием и шрамом на лице. Но Шарп не проявил и тени беспокойства: он знал, к кому шел. Ему довелось спасти генералу жизнь в Индии, и с тех пор между ними установилась странная связь: не дружба, нет, но необходимость, нужда друг в друге. Шарпу нужен был покровитель, пусть и далекий, а Веллингтон иногда нуждался в безжалостном и умелом солдате. Они уважали друг друга. Генерал кисло поглядел на Шарпа:

– Значит, они решили не вступать в бой?

– Нет, сэр.

– Черт бы побрал его французскую душонку, – Веллингтон имел в виду маршала Мармона. – Так значит, они прошли весь этот чертовски длинный путь, чтобы покрасоваться перед нами? Черт бы их побрал! Значит, вы встречались с Леру? – вопрос был задан без перехода, тем же тоном, каким он только что проклинал французов.

– Да, милорд.

– И вы сможете его узнать?

– Да, милорд.

– Хорошо, – в голосе Веллингтона не слышалось удовлетворения. – Он не должен сбежать, вам ясно? Вы схватите его. Понятно?

Шарп понял: он должен вернуться в Саламанку. Его задачей внезапно стала поимка французского полковника, которому удалось встревожить даже Веллингтона.

– Я все понял, сэр.

– Слава Богу, хоть кому-то это удается, – вздохнул генерал. – Я перевожу вас под команду майора Хогана. Ему, кажется, удается держать вас в узде, хотя Бог знает, как у него это получается. Удачного дня, мистер Шарп.

– Милорд? – Шарпу пришлось повысить голос: генерал уже направился прочь.

– Что еще?

– У меня есть целая рота, которая может его опознать.

– Правда? – плохое настроение Веллингтона всегда выражалось в грубом сарказме. – И что же, вы предлагаете лишить полк Южного Эссекса легкой роты, чтобы облегчить вам жизнь?

– Там три форта, милорд, периметр очень длинный, одному человеку не уследить за всем сразу.

– Почему нет? От меня же этого ждут, – Веллингтон расхохотался, его хмурость как рукой сняло. – Ладно, Шарп, вы их получите. Но вы не должны его упустить. Ясно? Вы его не упустите, – голубые глаза сверкнули, подтверждая сказанное.

– Я не упущу его, сэр.

Веллингтон криво усмехнулся:

– Он весь ваш, Хоган. Джентльмены!

Штабные офицеры ускакали вслед генералу, оставив Хогана наедине с Шарпом.

Ирландец тихо рассмеялся:

– Ты питаешь глубокое уважение к старшим офицерам, Ричард, это делает тебя идеальным солдатом.

– Я бы добрался сюда гораздо быстрее, если бы тот мерзавец уступил мне лошадь.

– Он заплатил за нее две сотни гиней и считает, что она стоит больше, чем ты весь, со всем своим имуществом. С другой стороны, вот эта кляча стоит десять фунтов, можешь купить, – Хоган указал на запасного коня, которого подвел слуга: майор предполагал, что Шарп явится пешком. Он помог стрелку забраться в седло.

– Извини за спешку, Ричард.

– А что, мы спешим?

– Боже, да. И все из-за твоего клочка бумаги.

Шарп ненавидел ездить верхом: он предпочитал сам управлять своей судьбой, но лошади с этим вполне законным желанием были не согласны. Осторожно понукая животное, он старался не отставать от Хогана, пустившего своего коня шагом, пока, наконец, ему не удалось заставить его идти рядом.

– Список?

– Ничего не показалось знакомым?

– Знакомым? – Шарп нахмурился. Он помнил только вереницу испанских имен и суммы денег. – Нет.

Хоган обернулся, чтобы удостовериться, что слуга не подслушивает.

– Он написан моей рукой, Ричард.

– Твоей? Боже правый! – руки Шарпа нашарили повод, но правый сапог вылетел из стремени. Он никак не мог понять, почему другие считают езду верхом легкой. – Как, черт возьми, Леру мог достать список, написанный твоей рукой?

– Вот отличный вопрос, от которого бодрит даже самым сонным утром. Как, черт возьми, он мог его достать? Торговцы лошадьми! – он произнес это так презрительно, как будто обвинял Шарпа.

Стрелку, наконец, удалось вставить ногу в стремя.

– Так что же в нем было?

– У нас есть информаторы, так? Сотни. Практически каждый священник, доктор, мэр, сапожник, кузнец или кто-то еще, стоящий упоминания, посылает нам обрывки информации о французах. Мармон ветры не может пустить – нам десять сообщений об этом придет. Но кое-что из этого, Ричард, действительно важно, а кое-что стоит денег, – Хоган замолчал, когда они проезжали артиллерийскую батарею. Он ответил на салют лейтенанта и снова повернулся к Шарпу. – Большинство делает это из чувства патриотизма, но некоторые просят денег в уплату за лояльность. Этот список, Ричард, – мой реестр платежей за апрель, – Хоган поднял глаза и кисло произнес: – А это значит, Ричард, что кто-то в нашем штабе работает на французов, на Леру. Кто – один Бог знает! У нас есть повара, прачки, конюхи, клерки, слуги, часовые, да кто угодно! Боже! Я думал, я просто переложил этот лист, но нет.

– И?

– И? Леру прошелся по списку. Он убил большинство из них, убил страшно, и это очень плохо. Но самые плохие новости впереди. Один из этих людей, священник, случайно узнал то, что ему знать не полагалось. Во всяком случае, я бы предпочел, чтобы он этого не знал. И теперь, думаю, это знает Леру.

Шарп ничего не сказал. Его лошадь, получив свободу, счастливо тряслась по тропе, идущей вдоль холмов, так что он просто дал Хогану закончить свой печальный рассказ.

Ирландец утер пот:

– Леру, Ричард, чертовски близок к тому, чтобы причинить нам реальный вред. Мы можем пойти на то, чтобы потерять нескольких священников или мэров, но не это нужно Леру. Мы можем даже смириться с потерей Колхауна Гранта, но Леру приехал и не ради этого. Есть один человек, Ричард, которого мы не можем потерять. Вот за ним-то и приехал Леру.

Шарп нахмурился:

– Веллингтон?

– Его, конечно, тоже, но нет, не Веллингтона, – Хоган раздраженно прихлопнул муху. – Я не должен говорить этого, но я скажу так мало, как только смогу. Ровно столько, чтобы ты понял, насколько важно остановить ублюдка, пытающегося выбраться из фортов, – он снова замолчал, собираясь с мыслями. – Я тебе уже рассказал об информаторах по всей Испании. Они очень полезны, видит Бог, очень полезны, но наших информаторов гораздо больше. Это мужчины и женщины в Италии, Германии, Франции, даже в самом Париже! Это люди, которые ненавидят Бонапарта и хотят помочь нам, и они нам помогают. Уланский полк покидает Милан – и мы узнаем об этом через две недели, узнаем, куда они движутся, в каком состоянии лошади, даже как зовут любовницу полковника. Если Бонапарт орет на генерала, мы знаем об этом, если он просит карту Патагонии, мы и об этом знаем. Иногда я думаю, что мы знаем об империи Бонапарта больше, чем он сам. И все из-за одного человека, которому случилось жить в Саламанке. И именно этого человека, Ричард, должен найти Леру. Когда он до него доберется, он будет пытать его, пока не выбьет имена всех европейских корреспондентов, и мы вдруг ослепнем.

Шарп знал, что не должен спрашивать, о ком идет речь. Он ждал.

Хоган криво усмехнулся:

– Хочешь знать, кто это? Нет, я тебе этого не скажу. Я знаю, Веллингтон, еще пара испанцев, поскольку они переправляют письма в Саламанку.

– А священник знал?

– Да. Тот священник из моего списка знал, а теперь, упокой Господи его душу, он мертв. Большинство же не знает его настоящего имени, только кодовое: Эль-Мирадор.

– Эль-Мирадор, – повторил Шарп.

– Правильно. Эль-Мирадор, лучший чертов шпион на британской службе, и наша задача – не дать Леру найти Эль-Мирадора. А лучший способ это сделать, Ричард, – остановить Леру. Он сбежит, я это знаю, и догадываюсь, когда.

– Когда же?

– Когда мы атакуем форты. В другое время ему не пробраться: мы обложили его со всех сторон. Но в суматохе боя, Ричард, его план должен сработать. Останови его!

– И все? Остановить? Взять в плен?

– И все. Но не надо его недооценивать. Поймай его, передай мне – и я тебе обещаю, полковник Леру не увидит света дня до самого конца войны. Мы запрем его так, что он пожалеет, что родился.

Шарп задумался: задача казалась нетрудной. Шестая дивизия блокировала форты, даже во время атаки пустошь будет окружена. Шарпу или человеку из его роты остается только опознать Леру среди пленных. Он улыбнулся Хогану, желая подбодрить его:

– Считай, что это уже сделано.

– Если ты этим займешься, Ричард, я буду так думать, – такой комплимент стоило заслужить.

Они проезжали поблизости от холма, где собрались зрители, и Шарп приметил улыбающегося всадника, направлявшегося к ним на горячем, но послушном жеребце. Даже с одной рукой лорд Спирс был лучшим наездником, чем Шарп надеялся когда-нибудь стать. Его светлость был в приподнятом настроении.

– Майкл Хоган! Боже милостивый! Вы похожи на скучного священника, сэр! Где ирландская бодрость духа? Где беззаботность, чертовски легкое отношение к жизненным трудностям?

Хоган посмотрел на кавалериста с некоторой приязнью:

– Джек! Как рука?

– Совсем исправна, сэр. Как в тот день, когда появилась на свет. Я ношу ее на перевязи, чтобы вы не посылали меня работать. Ричард Шарп! Видел вашу роту в деле. Они голодны до драки!

– Они хороши.

– Вы оба приглашены на пикник. Прямо сейчас, – он улыбнулся.

– На что? – нахмурился Хоган.

– На пикник. Это французское слово, которое, кажется, все мы скоро будем использовать. Для тех деревенщин, что не говорят по-французски, оно означает легкую трапезу на свежем воздухе. У нас есть цыпленок, ветчина, острые колбаски, немного восхитительного пирога и, что приятнее всего, вино. Говоря «мы», я, разумеется, имею в виду себя и маркизу де Касерес эль-Гранде-и-Мелида Садаба. Вы оба особо приглашены.

Хоган улыбнулся: казалось, Шарп, приняв на себя ответственность за Леру, снял с его плеч тяжелый груз.

– Маркиза! Вот и мне довелось познакомиться с представителями аристократии!

– А как же я? – обиженно вопросил Спирс. – Я для вас недостаточно знатен? Боже! Даже когда мои предки пробовали запретный плод в Эдеме, они настаивали на серебряном блюде! Вы идете? – последнее относилось к Шарпу.

Шарп пожал плечами. Хоган твердо решил идти, и Шарпу приходилось следовать за ним. Часть его жаждала снова увидеть маркизу – другая, большая часть, боялась этой встречи. Он не любил желать то, чего не мог получить, и чувствовал, что сердится все больше с каждым шагом, приближавшим его к вершине холма.

Маркиза, наблюдавшая за их приближением, подняла руку в томном приветствии:

– Капитан Шарп! Наконец-то вы приняли мое приглашение!

– Я здесь с майором Хоганом, мадам, – Шарп тут же пожалел, что сказал это. Он имел в виду, что пришел не по ее воле, что не собирается быть ее послушным рабом, но вышло так, словно его нужно силком тащить в ее общество. Она улыбнулась.

– Благодарю за это майора Хогана, – она обернулась, обратив весь шарм на ирландца. – Мы с вами уже встречались, майор.

– Конечно, мадам. В Сьюдад-Родриго, насколько я помню.

– Да, моя память говорит то же. Вы были очаровательны.

– Ирландцы всегда очаровательны, мадам.

– Как жаль, что англичане не учатся у своих соседей, – она взглянула на Шарпа, угрюмо сидевшего на своей кляче, и снова улыбнулась Хогану. – Как поживаете?

– Замечательно, мадам, и спасибо за заботу, мадам. А вы? Ваш муж?

– Ах, мой муж! – она обмахнулась веером. – Бедняга Луис в Южной Америке, подавляет какое-то колониальное восстание. Как это глупо: вы здесь освобождаете нашу страну, а Луис на другом конце света делает прямо противоположное, – она рассмеялась и снова посмотрела на Шарпа: – Мой муж, капитан Шарп, солдат, как и вы.

– Такой же, мадам?

– Ну, конечно, не совсем такой. Он гораздо старше, гораздо толще и куда лучше одевается. Он ведь генерал, так что он совсем не такой, как вы, – она похлопала по сидению ландо между собой и своей вспотевшей спутницей: – У меня здесь есть немного вина, капитан, не хотите присоединиться?

– Мне вполне удобно, мадам.

– Не очень похоже, но если вы настаиваете... – улыбнулась она. Шарп закрыл глаза. Маркиза была столь же потрясающе красива, как он помнил. Она была мечтой, изысканной, изящной, ее красота ошеломляла. Когда он снова открыл глаза, она все еще улыбалась ему. – Джек говорит, вы настоящий герой, капитан Шарп.

– Вовсе нет, мадам, – он подумал, не стоит ли пойти и забрать роту, извинившись перед майором Форрестом, который будет очень не рад лишиться своих стрелков.

Лорд Спирс аж захлебнулся смехом:

– Не герой! Послушайте-ка его! Как мне это нравится!

Шарп смутился и беспомощно посмотрел на Хогана. Ирландец ухмыльнулся:

– Ты же взял «орла», Ричард!

– Вместе с Харпером, сэр.

– Боже! Наш скромный герой! – лорд Спирс упивался собой.- Это все произошло случайно. «Орел» просто слетел с флагштока и упал прямо мне в руки. Я в это время собирал цветы. Потом я заблудился в Бадахосе и, думая, что опаздываю на построение, нечаянно забрел в брешь. Извините, я так неловок, – произнес он, передразнивая сухой тон Шарпа, его короткие, неохотные фразы, и снова расхохотался. – Черт возьми. Ричард! Вы даже как-то спасли Пэру[111] жизнь!

– Жизнь Артура? – спросила маркиза, с интересом глядя на Шарпа. – Когда? Как?

– В битве при Ассайе, мадам.

– Битва при Ассайе! Что это? Где это произошло?

– В Индии, мадам.

– И что там случилось?

– Его коня убили, мадам, а я оказался рядом.

– Помилуй, Боже! – улыбка Спирса стала еще дружелюбнее. – Он сражался с тысячами чертовых язычников, а говорит, что просто оказался рядом.

Смущение Шарпа стало невыносимым. Он взглянул на Хогана:

– Можно мне съездить за моей ротой, сэр?

– Нет, Ричард, нельзя. Это подождет. Я умираю от жажды, ты тоже, а ее светлость великодушно предлагает нам выпить вина. С вашего разрешения, мадам, – он поклонился маркизе и протянул руку за бутылкой, которую держала в руках компаньонка.

– Нет, майор! Это сделает Джек. У него прекрасные манеры для лакея, ведь так, Джек?

– Я ваш раб, Елена, – Спирс с наслаждением взялся за бутылку, а Хоган передал Шарпу бокал. Лошадь Шарпа в поисках травы позеленее отошла на несколько футов от экипажа, и Шарп был рад, что маркиза их не слышит. Он быстро выпил вино, чувствуя, как пересохло в горле, и обнаружил, что Хоган держит его за локоть. Ирландец сочувственно улыбался:

– Она совсем обезоружена, Ричард. Что с тобой?

– Мне здесь не место, сэр, разве не так? Мое место вон там, – он кивнул в сторону высоты у подножия холма, где расслабленно расположился полк Южного Эссекса. Французы так и не двинулись с места.

– Она всего лишь женщина, пытающаяся быть дружелюбной.

– Да, – согласился Шарп, подумав о жене, темноволосой красавице, презирающей роскошь аристократов. Он снова взглянул на маркизу: – Почему она так хорошо говорит по-английски?

– Елена? – даже Хоган, отметил Шарп, знает ее настолько хорошо, что называет по имени. – Она наполовину англичанка: отец – испанец, мать – англичанка, выросла во Франции, – Хоган сделал глоток вина. – Родители были убиты во время Террора[112], чудовищная жестокость, а Елене удалось бежать к дяде, в Испанию, точнее, в Сарагосу. Там она вышла замуж за маркиза де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба и стала богаче многих королей: дома по всей Испании, парочка замков... Она нам очень хороший друг, Ричард.

– О чем вы там болтаете? – донесся до них ее голос, и Хоган повернул коня:

– Дела, мадам, вечно дела.

– Это же пикник, а не офицерское собрание. Возвращайтесь!

Она кивнула Спирсу, чтобы тот налил Шарпу еще вина, тот выпил так же быстро, как и в первый раз: хрустальный бокал оказался чудовищно мал.

– Вас мучает жажда, капитан?

– Нет, мадам.

– У нас достаточно вина. Немного цыпленка?

– Нет, мадам.

Она вздохнула:

– Вам трудно угодить, капитан. Ах! Вот и Артур!

И действительно, с восточной стороны на тропе показался возвращающийся Веллингтон.

Спирс извернулся в седле, чтобы увидеть генерала.

– Десять к одному, он поднимется, чтобы взглянуть на вас, Елена.

– Буду удивлена, если он проедет мимо.

– Шарп! – улыбнулся Спирс. – Две гинеи, что он не удостоит нас визитом?

– Я не играю в такие игры.

– А я играю! Господи Иисусе! Половину состояния долой!

– Половину? – рассмеялась маркиза. – Все, Джек, все до последнего пенни, и даже больше. Что останется наследникам?

– Я не женат, Елена, и никого из своих бастардов наследником не признаю, – он послал ей воздушный поцелуй. – Разве что ваш дорогой муж скончается, и я на коленях предложу вам руку и сердце. Думаю, мы будем симпатичной парой.

– И как долго проживет рядом с вами мое состояние?

– Ваше состояние – ваша красота, Елена, а она всегда будет в безопасности.

– Как мило, Джек, и как лживо.

– Эти слова произнес капитан Шарп, мой дорогая, я только повторил их.

Большие голубые глаза остановились на Шарпе:

– Как мило, капитан Шарп.

Он покраснел, поскольку Спирс солгал, и, тронув поводья, чтобы скрыть смущение, уставился на пассивных французов. Лорд Спирс, последовав за ним, тихо проговорил:

– Она вам нравится, не так ли?

– Она очень красива.

– Мой дорогой Шарп, – Спирс перегнулся через луку седла и заставил лошадь стрелка отойти еще на пару шагов. – Если хотите ее, можете попытаться. Обо мне не беспокойтесь: я ее не интересую. Она очень осторожна, наша Елена, и не даст поводов Джеку Спирсу оповестить весь город, что ему удалось забраться к ней в постель. Атакуйте, Шарп!

Шарп разолился:

– Считаете, любовники из числа прислуги молчат из чувства благодарности?

– Ваши слова, друг, не мои.

– Это правда.

– Вы знаете, что можете оказаться правым, – Спирс говорил дружелюбно, но понизив голос и выделяя каждое слово. – Некоторые считают, что добрый кусок мяса на столе у прислуги куда лучше утонченных кушаний, которые подают в банкетном зале.

Шарп взглянул красавчику в лицо:

– Маркиза в их числе?

– Она берет то, что захочет, – улыбнулся тот. – Я оказываю вам услугу.

– Я женат.

– Боже, помоги! Может, еще и молитесь на ночь? – Спирс расхохотался и повернул коня на стук копыт, предвещавший прибытие Веллингтона во главе его штаба. Генерал осадил коня, снял свою двууголку и бросил холодный взгляд на Спирса и Шарпа:

– У вас неплохой эскорт, Елена.

– Дорогой Артур! – она протянула ему руку. – Вы меня разочаровали!

– Я? Чем же?

– Я приехала увидеть битву!

– Как и мы все. Все свои жалобы адресуйте Мармону: этот парень совершенно не собирается атаковать!

Она надулась:

– Но ведь я приехала увидеть битву!

– Увидите, увидите, – он похлопал лошадь по холке. – Бьюсь об заклад, завтра французы улизнут. Я дал им шанс, они им не воспользовались. Завтра я атакую форты.

– Форты! Я смогу это увидеть из Palacio!

– Тогда молитесь, чтобы Мармон сбежал сегодня же ночью, Елена, иначе я покажу вам такую битву, о которой вы и мечтать не могли!

Она захлопала в ладоши:

– Тогда завтра вечером я устрою прием, чтобы отпраздновать вашу победу. Придете?

– Отпраздновать мою победу? – Веллингтона явно пугало ее натиск. – Разумеется, я приду!

Она обвела рукой всех всадников, собравшихся вокруг элегантного ландо:

– Вы все должны прийти! Даже вы, капитан Шарп! Вы просто обязаны прийти!

Глаза Веллингтона нашли Шарпа, и генерал выдавил улыбку:

– Капитан Шарп завтра вечером будет очень занят.

– Тогда пусть приходит, когда покончит с делами. Мы будем танцевать до рассвета, капитан.

Шарп почувствовал в выражении ее глаз, следивших за ним, тонкую иронию, но не мог понять, что она означает. Завтра. Завтра он лицом к лицу встретится с Леру, скрестит свой палаш с его великолепным клинком. Шарп горел желанием драться. Он побьет полковника Леру, человека, посеявшего среди британцев страх, он встретится с ним, будет с ним сражаться и пленным притащит с пустошей. Он будет драться, а все эти надутые аристократы пусть посмотрят из маркизиного Palacio. И вдруг Шарп осознал, чего хочет в награду за полковника Филиппа Леру. Не только палаш – это естественно, он получит его по законам войны. Он получит женщину. Тогда он впервые улыбнулся ей и кивнул:

– Завтра. 

Глава 7

Усталые разведчики-кавалеристы вернулись в город на рассвете в четверг: армия Мармона ночью отошла на север. Французы бросили гарнизоны фортов, теперь они будут выжидать в надежде, что Веллингтон допустит какой-то просчет и примет бой на их условиях.

Теперь импровизированные крепости перестали быть нужны Веллингтону : драться Мармон ради них не стал, а подвозу боеприпасов по древнему мосту они мешали. Форты будут разрушены, маркиза получит свою битву, а Шарп поищет Леру среди пленных.

Если, конечно, пленные будут. Генералу легко было обещать маркизе взять приступом три здания, но Шарп понимал, что защитники так просто не сдадутся. Он долго и пристально вглядывался в стоящие довольно далеко друг от друга строения, и чем дольше он на них глядел, тем меньше они ему нравились.

Пустошь была прорезана глубоким оврагом, спускавшимся на юг, к реке. Справа от него высился самый крупный из фортов, Сан-Винсенте, слева – два, Ла-Мерсед и Сан-Каэтано. Атакующие один из трех фортов попадут под огонь из двух других.

Все три здания были небольшими монастырями, но французы прогнали монахинь и превратили эту часть города в оплот обороны. Хотя форты уже почти неделю выдерживали огонь британских пушек, артиллерии так и не удалось нанести им хоть сколько-нибудь серьезного урона: французы хорошо подготовились.

Из обломков окружающих домов был возведен грубый гласис[113], ядра отскакивали от него и перелетали защитные укрепления. Стены каждого из бывших монастырей укрепили и окружили глубоким рвом, над пушками и амбразурами возвели массивные перекрытия, засыпанные толстым слоем плотно утрамбованной земли, чтобы гасить снаряды британских гаубиц, оставлявших в небе столбы дыма. Гарнизоны были окружены, пойманы в ловушку, но британцам нужно было эту ловушку вскрыть.

Шарп не вполне случайно устроил смотр роте возле Palacio Casares. Большие ворота были распахнуты настежь, давая возможность увидеть двор, в центре которого плескался фонтан, обрушивавший свои струи в бассейн. Двор был вымощен камнем и уставлен богато украшенными вазами. Шарп глядел сквозь тень арки на главный вход, возвышавшийся над положенными по статусу ступенями. Дом казался пустым: стеганые соломенные циновки закрывали окна, защищая от солнца, а единственным, что двигалось во всем огромном здании, был журчащий фонтан.

Над аркой ворот, на высокой наружной стене располагался тот же герб, что украшал дверцы ландо, только вырубленный из нежно-золотого камня. Над ним, на самом краю стены, виднелись зеленые листья каких-то растений: то ли балкон, то ли сад на крыше. Оттуда, поверх крыш, наверное, маркиза и смотрит на пустошь и форты. Не то чтобы она могла многое увидеть: атака начнется с последними лучами солнца. Шарп предпочел бы ночной штурм, но Веллингтон не любил ночь, памятуя о Серингапатаме и о том, как близко в темноте ходят успех и катастрофа[114].

Наконец Шарп перестал глазеть на дворец и повернулся к своей роте. Он знал, что одержим этой женщиной, что попал на крючок, хотя это и было смешно: не по чину ему такие запросы. Его работа – убить Леру, защитить таинственного Эль-Мирадора. Но он просто не мог выкинуть маркизу из головы.

– Сэр? – попытался привлечь к себе внимание Харпер. – Рота построена, сэр!

– Лейтенант Прайс?

– Сэр?

– Проверьте оружие, – Шарп доверял своим людям: никто из них не пойдет в бой с негодным оружием. Прайс может хоть до вечера оттягивать курки и щупать байонеты – ему не к чему будет придраться. Послышались отрывистые выкрики: это строились штурмовые команды. Они были набраны из числа легких рот, гордость своих батальонов. Сбор им был объявлен за границами пустоши в надежде, что атака сможет застать французов врасплох. Осадные орудия все еще палили: четыре восемнадцатифунтовика[115] удалось-таки протащить через броды, и теперь стальные стволы бомбардировали форты.

– Слушайте внимательно, – тихо начал Шарп. – Мы здесь не для того, чтобы проявлять чудеса героизма. Мы идем не брать форты, ясно? – они кивнули, кое-кто ухмыльнулся. – Это работа других легких рот. Мы здесь для того, чтобы найти одного человека – того, которого уже однажды взяли в плен. Мы идем вторым эшелоном, все время цепью. По возможности, заходим с фланга: мне лишние потери не нужны. Пригибайтесь ниже. Передвижение повзводно, никакой самодеятельности и чертова героизма: добычи тут не будет. Если захватим форты, наша задача – найти пленника. И помните: этот ублюдок убил Макдональда, совсем еще ребенка, убил полковника Уиндхэма. Он опасен. Если найдете его, или вам покажется, что найдете, не церемоньтесь. И еще одно. Я плачу десять гиней за его палаш.

– А если он стоит больше, сэр? – это был голос Баттена, вечно ноющего и жалующегося Баттена. Харпер двинулся к нему, но Шарп придержал его за руку.

– Он и стоит больше, Баттен. Возможно, в двадцать раз больше. Но если ты его продашь кому угодно, кроме меня, будешь копать отхожие места весь остаток этой чертовой войны. Ясно?

Вокруг заулыбались: рядовой вряд ли смог бы продать хороший клинок открыто – его обвинили бы в воровстве, а наказанием за это была смерть через повешение. Кое-кто из сержантов заплатил бы больше, хоть и ненамного, в надежде на перепродажу в Лиссабоне. Десять гиней – серьезная сумма: больше годового жалованья, если вычесть все издержки. Рота понимала, что предложение честное. Шарп чуть повысил голос:

– Байонеты не доставать. Оружие зарядить, но курки не взводить. Мы не хотим, чтобы они знали о нашем появлении. Один громыхнувший мушкет – и вас досыта накормят картечью. Направо! Вы знаете, куда идти, сержант, – кивнул он Харперу.

Харпер вполголоса скомандовал:

– Направо!

– Капитан Шарп! – послышался голос майора Хогана: тот спешил к главной батарее, откуда доносился грохот восемнадцатифунтовиков.

– Сэр! – Шарп приветственно отсалютовал: перед строем они держались формально.

– Удачи вам! – улыбнулся солдатам Хоган. Его хорошо знали: стрелки провели с ним несколько недель, пока не были приданы полку Южного Эссекса, красномундирники же помнили майора по Бадахосу и наездам в гости к Шарпу. Ирландец посмотрел на Шарпа, отвел его в сторону и понизил голос: – А тебе – особенно.

– Все плохо?

– Вроде того, – Хоган глубоко вздохнул. – Какой-то идиот напутал с боеприпасами. У нас всего пятнадцать ядер на все орудия. И что, черт возьми, с этим делать?

Шарп понял, что речь идет о больших восемнадцатифунтовиках.

– А как насчет гаубиц?

Хоган раскрыл табакерку и взял понюшку, Шарп подождал, пока майор чихнет.

– Бог и все его ангелы! – тут он чихнул еще громче. – Чертовы гаубицы! Им даже не поцарапать этих проклятых стен! Сотня и шесть на шесть орудий. С этим войну не выиграть!

– Ты в них не веришь.

– Верить? Нет, не верю, – Хоган подождал, пока один из восемнадцатифунтовиков не продолжит опустошать и без того скудный боезапас. – Мы уговорили Пэра атаковать только центральный форт. В него и стреляем.

– Сан-Каэтано?

Хоган кивнул:

– Если его возьмем, построим там батареи и разнесем остальные, – он пожал плечами. – Главное – внезапность, Ричард. Если, конечно, они нас не ждут, – и он снова пожал плечами.

– Леру может не быть в Сан-Каэтано.

– Его там, скорее всего, и нет – вероятно, он в большом форте. Но никогда не знаешь, как и что произойдет: может, все три сдадутся, когда падет центральный.

Шарп подумал, что ночь будет долгой: если два других форта решат не продолжать сопротивление, переговоры о сдаче могут затянуться на часы. Три гарнизона в сумме давали не меньше тысячи человек, в темноте поиски Леру будут затруднены. Он печально оглянулся на Palacio Casares за спиной: есть шанс, и шанс большой, что он не успеет к назначенному времени. Хоган поймал этот взгляд:

– Ты приглашен?

– На празднование? Да.

– Как и весь этот чертов город. Надеюсь только, что будет повод для празднования.

Шарп ухмыльнулся:

– Вот мы их удивим! – он поискал взглядом свою роту и увидел, что последние ряды уже скрываются в переулке. – Я должен идти.

Триста пятьдесят человек, легкие роты двух бригад Шестой дивизии, запрудили улицу, выходящую на пустошь. Это место было ближе всего к центральному форту, Сан-Каэтано, но никому, кроме нескольких офицеров, не давали высунуться, чтобы оглядеть пространство, которое требовалось пересечь: главное – внезапность. Специально выделенные носильщики тащили двадцать лестниц: они первыми преодолеют две сотни ярдов до рва, спрыгнут вниз и приставят лестницы к палисаду[116].

Шарп слышал, как на реке трещат винтовки: стрелки, шесть дней назад оцепившие форты, палили по ласточкам. С тех пор как армия вошла в Саламанку, они жили в неуютных норах, выкопанных прямо в земле, и не давали французам высовываться из амбразур. Французы не расслышат ничего необычного в привычном размеренном ритме осады: изредка бухают пушки, трещат винтовки, но огонь затихнет вместе с закатом солнца. Шарп наделся, что сгущающаяся над медленно текущей Тормес ночь покажется врагу мирной.

Здоровяк-сержант с лицом в шрамах дернул перекладину одной из лестниц. Та выгнулась, затрещала и сломалась. Сержант угрюмо сплюнул на стену:

– Чертов молодняк!

Харпер заряжал семиствольное ружье, тщательно отмеряя порох из стрелкового рожка. Он улыбнулся Шарпу:

– Пока вы там болтали с майором, мы встретили того священника, ирландца, сэр. Пожелал нам удачи.

– Кертис? Какого черта! Как он узнал? Я думал, это тайна.

Харпер пожал плечами и постучал прикладом ружья по земле, утаптывая пулю:

– Может, увидел всю эту толпу, сэр, – он кивнул в сторону легких рот. – Не сильно похоже на полковые танцы, а?

Шарп сел, прислонив голову к стене и зажав заряженную винтовку между колен. Странно было в этот замечательный летний вечер, когда все вокруг постепенно становилось серым и полупрозрачным, думать о секретной войне, в тени которой война пушек и клинков казалась маленькой и незаметной. Как священник узнал, что атака будет сегодня? Может, в Саламанке есть французские шпионы, которые тоже об этом знают и уже предупредили гарнизоны? Вероятно, такие шпионы должны быть. А значит, французы могут быть готовы, они только и ждут начала атаки, чтобы пустить в ход картечь.

Шарп лишь однажды видел настоящего французского шпиона. Это был невысокий испанец, веселый и эмоциональный, утверждавший, что продает лимонад в окрестностях Фуэнтес-де-Оньоро[117]. На деле же он оказался капралом одного из испанских полков, воевавших на стороне французов. Шарп видел, как шпиона вздернули: он умер с достоинством, с улыбкой на губах. Сколько отваги нужно иметь, чтобы стать таким! Эль-Мирадор, наверное, достаточно отважен: он жил в Саламанке во время французской оккупации – а поток его донесений британским войскам в Португалию не иссякал. Сегодня Шарп сразится за храбреца, за Эль-Мирадора. Он поглядел на угасающий закат и понял, что атака сейчас начнется.

– Шарп? – на него смотрел старший офицер. Шарп вскочил на ноги и отсалютовал.

– Сэр?

– Бригадир[118] Боуз. Я сегодня здесь командую – но у вас, судя по всему, свое задание? – Шарп кивнул. Боуз с любопытством оглядел странную фигуру, полуофицера-полустрелка. Похоже, осмотр удовлетворил бригадира: – Рад, что вы с нами, Шарп.

– Спасибо, сэр. Надеюсь быть полезным.

Боуз махнул в сторону невидимого отсюда форта:

– Там есть примитивная траншея, ярдов в семьдесят. Попробуем укрыться. А потом все в руках Божьих, – он с восхищением посмотрел на нашивку[119] на рукаве Шарпа. – А вы в таких делах не новичок.

– Бадахос, сэр.

– Здесь будет полегче, – Боуз двинулся дальше. Солдаты поднимались, поправляли мундиры, одержимо проверяли и перепроверяли все мелочи. Кто-то трогал талисманы, кто-то истово крестился, у большинства было преувеличенно торжественное выражение лиц, скрывавшее страх.

Боуз хлопнул в ладоши. Он был плотным коротышкой, поэтому взобрался на сажальный камень[120] возле одного из домов.

– Помните, ребята: тихо! Тихо! Тихо! – для Шестой дивизии это был первый бой в Испании, люди горели желанием впечатлить армию. – Лестницы первыми. После меня!

Шарп приказал своим людям ждать. Харпер поведет первый взвод, за ним лейтенант Прайс, остальных поделят сержанты Макговерн и Хакфилд. Шарп улыбнулся: Хакфилд был новичком в роте, его произвели в сержанты и перевели из другой роты после Бадахоса. Шарп помнил его еще рядовым: Хакфилд пытался поднять бунт перед Талаверой[121]. Теперь он вручил свою жизнь Шарпу, но эта сделка была выгодной. Хакфилд был добросовестным и солидным, умел обращаться с цифрами и ротными книгами, и тот день три года назад, когда он почти взбунтовал весь батальон, теперь казался нереальным.

Улица опустела, атакующие проследовали на пустошь, но Шарп продолжал ждать: он не хотел, чтобы его рота смешалась с остальными. Он задержал дыхание, почти ожидая выстрела, но ночь была тиха.

– Ладно, ребята. Только тихо.

Он первым прошел между последними домами, дальше был крутой обрыв: здесь копали саперы, возводя одну из батарей. Девятифунтовики молчали, укрытые фашинами[122].

Впереди, скрючившись в неглубокой траншее, маячили другие роты. Траншея не была приспособлена для атаки – фактически, она была остатком небольшой улочки и давала укрытие лишь потому, что дома на ней превратились в руины, образовав небольшой бруствер. Шарп не решался поднять голову, чтобы взглянуть на Сан-Каэтано: может, французы и расслабились, не ожидая беды, но нет повода думать, что в тихую ночь их часовые будут менее внимательными.

Лестница задела развалины, послышался грохот падающих камней. Шарп застыл, ожидая реакции противника, но ночь была по-прежнему тиха. Где-то слышался очень тихий шум, он узнал плеск воды о пилоны моста. На южном берегу гукнула сова. Запад алел, но здесь царил жемчужно-серый сумрак. Нагретый за день воздух неохотно отдавал тепло. В Саламанке горожане, наверное, еще прогуливались кругами по Plaza Mayor, потягивая вино и бренди: сегодня вечер богатства и красоты. Веллингтон ждал, боясь потерять внезапность атаки. А Шарп вдруг подумал о маркизе, крыше или балконе ее дома, смотревшем сквозь сгустившуюся тьму на пустошь. Колокол пробил половину десятого.

Спереди послышался скрип и лязг: атакующие примыкали байонеты, готовые вырваться из укрытия и мчаться к Сан-Каэтано. Лейтенант Прайс поймал взгляд Шарпа и указал на байонет одного из своих людей. Шарп покачал головой: он не хотел, чтобы случайный блик выдал расположение его роты, спрятавшейся поодаль от основных событий. Да и в любом случае не их дело брать форт приступом.

– Вперед! – разорвал тишину голос Боуза. Послышался топот башмаков, пространство заполнилось людьми, перебиравшимися через руины или сквозь них. Это был самый опасный момент, потому что если французы ждали их, сейчас выстрелят пушки, и атака захлебнется.

И они выстрелили. Это были небольшие пушки, старые трофейные четырехфунтовики, но даже маленькая пушка, выстрелив картечью, способна остановить атаку. Шарп знал все это до мелочей: четырехфунтовая картечь представляла собой жестяной контейнер, набитый пулями, шестьдесят-восемьдесят на каждый. Когда пушка стреляла, контейнер взрывался в стволе, а пули разлетались широким конусом, как утиная дробь. В трех сотнях ярдов от дула конус достигал девяноста футов в диаметре, давая атакующим хороший шанс выжить – но только не в том случае, когда конусы нескольких пушек пересекались. В Сан-Каэтано, на фронте атаки, было всего четыре пушки, зато из Сан-Винсенте, большого форта за оврагом, по флангу британцев могли стрелять два десятка орудий.

Стреляли все: сначала одно, через пару секунд остальные. Грохот выстрелов был необычным, более глубоким и плотным. Шарп в ужасе посмотрел на Харпера:

– Они заложили двойной заряд!

Харпер кивнул и пожал плечами: два снаряда на пушку, скажем, по семьдесят пуль в каждом – и двадцать стволов. Шарп прислушивался к завываниям металлического смерча над руинами и все пытался подсчитать: минимум три тысячи мушкетных пуль встречали атаку, по десять на человека. В тишине, наступившей после убийственного залпа, послышались стоны раненых, а потом и треск мушкетов из французских амбразур, но ничего не было видно. Он приказал роте оставаться на месте, взобрался на груду щебня и, перекатившись через ее вершину, спрятался между обломками бревен. Боуз был жив и, воздев саблю, возглавлял атаку:

– Вперед! Вперед!

Чудесным образом оставшиеся в живых носильщики выбирались из укрытий, поднимались с земли, перебирались через руины. В каждой лестнице было по тридцать футов, они были громоздкими, неудобными, но продвигались вперед, а за ними появились и другие, еле заметные силуэты на фоне темной громады Сан-Каэтано.

Атакующие издали победный крик, их уверенность в себе не поколебала неудача первой атаки. Шарп был поражен, что стольким людям удалось выжить под визжащими свинцовыми смерчами. Он скинул винтовку и начал целиться, но тут снова загрохотали французские пушки.

Этот залп был нестройным: орудия стреляли по мере перезарядки, хотя, конечно, пушкари торопились как могли. О двойных зарядах картечи забыли, палили одиночными: пули свистели, вылетая из амбразур, цокали о камни. Мертвые и раненые валялись тут и там. Шарп беспомощно ругался: французы знали! Они знали! Внезапности не было! Двойной заряд картечи, спички наготове, фитили вставлены – у атаки не было шансов. Картечь разлеталась в стороны, разнося смерть, пушки стреляли по одной или небольшими группами, свинцовые пули градом стучали по камням, разносили в щепки бревна, заставляли дергаться трупы.

Два форта были окружены кольцом огня. Третий, слева от Шарпа, молчал, как будто его пушки оказались лишними. Теперь было слышно французов: пушкари подбадривали друг друга, подгоняли подносчиков снарядов, заряжали и стреляли, заряжали и стреляли. Вспышки пламени освещали ров, дым хвостом вился за разлетающейся картечью.

– Стрелки! – они могли не так уж много, но все лучше, чем просто наблюдать за резней. Шарп снова крикнул: – Стрелки!

Его ребята перевалили через руины. Полдюжины красномундирников, которых он обучил стрелять из винтовок Бейкера, оставшихся от стрелков, убитых в последние три года, тоже были здесь. Харпер упал рядом, вопросительно подняв бровь. Шарп показал на ближайший форт:

– Займемся амбразурами!

Можно было убить одного-двоих из орудийного расчета – немного, но все-таки помощь. Шарп услышал щелчки взводимых курков, выстрелил сам, когда дым немного рассеялся, но с атакой, похоже, было покончено. Британцы еще этого не понимали: они шли вперед чуть пригнувшись, как бы борясь с сильным ветром, оставляя мертвых и раненых, чьи стоны перекрывали даже резкие звуки пушечных выстрелов. Шарп взмолился, чтобы картечь побыстрее оборвала эти ужасные стоны. Боуз все еще был на ногах, возглавляя атаку: он грозил артиллеристам саблей, и люди шли за ним, отказываясь признавать поражение. Строй нарушился, став менее уязвимым для свинцового дождя, но их было слишком мало, чтобы победить. Носильщики с лестницами уже прыгали в ров. Шарп услышал треск мушкетов с палисада, потом увидел бригадира, вынырнувшего из клубов дыма – и именно в этот момент Боуза подстрелили. Казалось, он танцует на месте, отчаянно перебирая ногами и пытаясь устоять, но сабля уже выпала из рук, он схватился за живот, а голова откинулась назад в беззвучном крике. Новые выстрелы бросили его вперед, но Боуз упрямо пытался оставаться на ногах, и только полному заряду картечи удалось распластать упрямца на земле.

На пустоши вдруг не осталось никого: атакующие залегли, осознав неудачу, пушки перестали палить, и в наступившей тишине было слышно, как французы, издеваясь, выкрикивают оскорбления

На приступ некому было идти, кроме роты Шарпа, а тот не собирался отдавать своих людей на заклание артиллерии. В Бадахосе огонь был более плотным, но армия атаковала снова и снова, пока Шарпу не начало казаться, что всей картечи в мире не хватит, чтобы остановить поток людей, напирающих на бреши. Здесь же в атаку пошли три с половиной сотни человек, и подкреплений больше не было. Все кончилось.

Пороховой дым превратил закат в подобие ночи, и французы кинули со стены зажигательный снаряд, холщовый мешок, плотно набитый пропитанной маслом соломой. С пустоши раздались крики:

– Отходим! Отходим!

Кое-кто, наплевав на риск быть подстреленным, встал во весь рост и побежал. Французы молчали. Тогда, решившись попытать удачу, начали отступать и другие. Французы по-прежнему не стреляли, радуясь неудаче британцев, и некоторые даже останавливались подобрать раненых. Шарп оглядел стрелков:

– Отходим, ребята.

Они подавленно молчали: ожидали победы, а не поражения. Но Шарп понимал: их предали. Он посмотрел на Харпера:

– Они знали, что мы идем.

– А то нет, – ирландец перевел курок своей винтовки в безопасное положение. – В пушках был двойной заряд. Конечно, они знали.

– Добраться бы мне до того ублюдка, который их предупредил!

Харпер не ответил. Он махнул рукой куда-то вперед, и Шарп, повернувшись, увидел выбирающегося из кучи щебня человека с красными нашивками 53-го шропширского полка. Лицо его было того же цвета, что и мундир. Шарп поднялся на ноги, закинул винтовку на плечо и позвал:

– Эй! Ты там!

Человек, казалось, не слышал. Он двигался на четвереньках, как пьяный, цепляясь за камни. Шарп и Харпер метнулись к нему. Человек стонал, голова его была в крови.

– Я ничего не вижу!

– Все будет в порядке, – сквозь кровь Шарп не мог разглядеть его лица. Руки, потерявшие мушкет, плотно прижались к животу. Он услышал Шарпа, голова повернулась на голос, но солдат сейчас же упал прямо на Шарпа. Руки безвольно повисли, кровь хлынула Шарпу на мундир. – Все в порядке, парень, все в порядке!

Его уложили на землю, но человек начал задыхаться. Харпер приподнял его за плечи, посадил и прочистил горло пальцем, потом покачал головой. Шропширца вырвало кровью, он снова застонал, что не может видеть. Шарп отцепил флягу и плеснул воды ему в глаза, смыв кровь из картечной раны на лбу. Глаза открылись и немедленно закрылись, тело сотряс болевой спазм, из легких фонтаном брызнула кровь. Харпер оторвал кусок от его мундира:

– Боже, храни Ирландию! Чудо, что он еще жив.

– Вот! – Шарп развязал свой офицерский шарф, Харпер подсунул его под тело, поймал другой конец и притянул самодельный бандаж к ужасной ране. Потом он взглянул на Шарпа:

– Голову или ноги?

– Ноги.

Он ухватил шропширца за ноги, вдвоем они подняли тело и потащили в сторону домов. На камнях остались корчиться те, кому повезло меньше. Пушки и мушкеты французов молчали.

Добравшись до улицы, снова заполнившейся людьми, они положили раненого на землю, и Шарп позвал музыкантов[123]. Солдат продолжал бороться за жизнь, в горле у него хрипело – казалось невероятным, что рана его не убила.

Возникший из-за спины офицер, на чьем мундире не было ни пятнышка пыли или крови, а красные нашивки и золотое шнуры кричали о богатстве, глянул мимо Шарпа и кинул очкастому клерку:

– Дэйл. Потерял мушкет.

– Что? – Шарп аж подскочил от возмущения и уставился на лейтенанта. Харпер поднял глаза к небу, потом переглянулся с сержантом Макговерном, оба ухмыльнулись: они давно знали Шарпа и его ярость.

– Проверка амуниции, – лейтенант поглядел на винтовку Шарпа, потом на палаш, потом на мундир. – Разрешите, сэр.

– Не разрешу, – Шарп кивнул в сторону раненого: – Вы что же это, собираетесь оштрафовать его?

Лейтенант огляделся в поисках поддержки или хотя бы путей к бегству, потом вздохнул:

– Он потерял мушкет, сэр.

– Разбит французской картечью, – голос Шарпа был тихим и угрожающим.

– Думаю, вы это отметите в рапорте, сэр.

– Нет. Вы это отметите сами. Вас ведь там не было?

Лейтенант нервно сглотнул:

– Нет, сэр.

– Почему?

– Сэр! Мне приказано было оставаться здесь, сэр!

– Но никто не приказывал вам превращать в ад жизнь людей, которые туда пошли, а? В скольких боях вы побывали, лейтенант?

Глаза лейтенанта в ужасе оглядели сомкнувшееся кольцо суровых лиц. Он вздохнул:

– Сэр?

Шарп подошел к капралу-клерку и взял блокнот из его рук:

– Везде напишете «уничтожено противником», понятно? Все уничтожено. Включая башмаки, утерянные на прошлой неделе.

– Да, сэр, – лейтенант забрал блокнот у Шарпа и вернул его клерку. – Слышали, Бэйтс? «Уничтожено противником», – сказав это, лейтенант быстро ретировался.

Шарп посмотрел ему вслед. Гнев его не прошел, и он хотел на ком-нибудь его выместить, потому что из-за чьего-то предательства погибло столько людей. Французы были предупреждены, готовы к атаке, и сотни хороших солдат пошли на верную гибель. Он снова закричал, призывая музыкантов.

Подбежавшие двое нагнулись возле раненого Дэйла, аккуратно перекладывая его на носилки. Шарп спросил одного:

– Где госпиталь?

– В Ирландском колледже.

– Приглядите за ним.

Санитар пожал плечами:

– Конечно, сэр.

Бедняга Дэйл, подумал Шарп: его предали в первом же бою. Если выживет, будет признан инвалидом и комиссован из армии. Разбитое, ни на что не годное тело пошлют в Лиссабон, где оно будет гнить на набережной, пока бюрократы не убедятся, что все его снаряжение возвращено или возмещено. Все недостачи будут вычтены из нищенского жалованья, и только когда баланс будет сведен, ему разрешат погрузиться на грязный транспортник и отправиться в Англию. Там его и бросят без всяких обязательств. Если очень повезет, дадут путевой лист, обещающий возмещение расходов каждому, кто накормит его по пути домой, – но обычно армейские надзорные органы плевали на бумаги, стремясь побыстрее выкинуть инвалидов из своей юрисдикции. Дэйлу лучше умереть, чем со всем этим столкнуться.

Лейтенант Прайс, видя гнев Шарпа, отсалютовал на расстоянии:

– Разрешите разойтись, сэр?

– Разойдитесь и напейтесь, лейтенант.

Прайс облегченно ухмыльнулся:

– Да, сэр. Утренний смотр?

– Поздний. В девять.

Харпер слышал в голосе Шарпа подавленную ярость, но он был единственным, кто ее не боялся. Кивнув на мундир, он спросил:

– Не планируете сегодня посетить торжественный ужин, сэр?

Мундир был весь в крови Дэйла, темно-красной на зеленом. Шарп выругался и попытался ее оттереть, но безрезультатно. Он собирался пойти в Palacio Casares, но подумал о том, как маркиза желала увидеть битву и что в результате получила. Показать ей настоящего солдата, а не глянцевую карамельку в золоте и серебре, называющую себя воином? Мундир Харпера тоже был в крови, но Харпера ждала Изабелла. Шарп устал от одиночества, от неутоленного желания обладать этой женщиной с золотыми волосами. Ярость звала его во дворец: явиться и посмотреть, что будет. Поэтому он отмахнулся от ирландца:

– Увидимся утром.

– Да, сэр, – произнес Харпер ему в спину. Он долго смотрел Шарпу вслед, потом глубоко вздохнул: – Похоже, кто-то нарывается на неприятности.

Лейтенант Прайс поднял голову:

– Может, нам пойти с ним?

– Нет, сэр. Мне кажется, он нарывается на драку. Тот лейтенант струхнул, и он ищет другого. Вернется через пару часов, сэр. Дайте ему остыть, – Харпер усмехнулся и поднял флягу. – Сегодня для этого удачная ночь, сэр. Чертовски удачная ночь. 

Глава 8

Решимость Шарпа явиться к маркизе ослабевала по мере приближения к Palacio Casares. Он сказал Харперу, что не придет до утра, и поэтому просто не мог вернуться сейчас побежденным и поджавшим хвост. Но с каждым шагом он все больше и больше волновался о состоянии мундира.

Улицы все еще были полны людей из легких рот, ожидавших составления окончательных реестров и роспуска. Раненые на носилках и в телегах двигались навстречу ножам хирургов, убитые, по большей части, так и остались на пустоши. У тех же, кого пули миновали, вид был яростный и ожесточенный. Жители Саламанки старались спрятаться в тени домов, избегая прямых взглядов и надеясь, что солдаты не станут вымещать гнев на мирных гражданах.

Ворота Palacio Casares были распахнуты, арка освещена дрожащим светом смолистых факелов. Шарп, подобно боязливым горожанам, притаился в тени напротив. Он прислонился к стене и попытался разгладить свой залитый кровью мундир. Ему даже удалось застегнуть все пуговицы, включая верхние, и поднять по уставу высокий воротник-стойку, давно потерявший жесткость. Шарп хотел видеть маркизу.

Двор был залит светом десятков свечей, отражавшимся в струях фонтана. Вокруг бассейна виднелись силуэты в британских офицерских мундирах: большинство дышало прохладным ночным воздухом или курило сигары, другие бесцельно сплевывали на каменные плиты. Казалось, поражение не омрачило празднества: во дворе и в окнах горел свет, доносилась негромкая музыка – не энергичные военные марши, не разудалые звуки, уместные в солдатских тавернах, а нежные звуки музыки для богатых, дорогой, как хрустальная люстра. Шарп понимал, что если он перейдет на ту сторону улицы и войдет под высокую арку, он будет чувствовать себя столь же чужим, как при дворе короля Татарии[124]. Богатые развлекались, как будто мертвых, сраженных картечными залпами всего в четверти мили отсюда, никогда не существовало.

– Ричард! Во имя бушующих кишок всех святых! Это вы? – в воротах показался лорд Спирс, призывно размахивающий сигарой. – Ричард Шарп! Идите-ка сюда. Кобель вы этакий!

Шарп невольно улыбнулся и пересек улицу:

– Милорд.

– Хватит уже меня милордить! Как лавочник какой-то! Друзья зовут меня Джек, а враги – как хотят. Зайдете? Вы приглашены – правда, это не имеет значения: приглашен каждый чертов ублюдок в этом городишке.

Шарп кивнул на свой мундир:

– Вряд ли меня пустят в таком виде.

– Боже! Внешний вид! Когда я пьян, как архиепископ, мозги совсем не работают, – Спирс, на взгляд Шарпа, лишь слегка покачивался. Кавалерист, зажав сигару в зубах, взял Шарпа под руку, буквально втащил во двор и, остановившись под фонарем, оглядел с головы до ног. – Дайте-ка взглянуть. Вам надо сменить портного, Ричард, этот малый вас обманывает! Немного крови, вот и все. Идите-ка сюда! – он кинул сигару в бассейн и, зачерпнув пригоршню воды, вылил ее на мундир, тут же начав оттирать пятна. – Как все прошло?

– Чертовски неприятно.

– Вижу уж, – он встал на колено, отряхивая рейтузы Шарпа. – Потерял кругленькую сумму.

– Как?

Спирс глянул снизу вверх и улыбнулся:

– Поставил сотню, что вы войдете в форт до полуночи. Проиграл, естественно.

– Долларов?

Кавалерист поднялся, разглядывая результат своих трудов:

– Испанских долларов, Ричард? Я же джентльмен! Гиней, дурак вы этакий.

– У вас нет сотни гиней.

Спирс пожал плечами:

– Главное – достойный внешний вид. Если бы здесь знали, что я беднее последней шлюхи, меня бы зарезали.

– Все настолько плохо?

– Именно. И, в отличие от последней шлюхи, даже не могу потребовать плату за услуги, – чтобы лучше видеть Шарпа, он сдвинул шляпу набок. – Неплохо, Ричард, неплохо. Оружие добавляет немного наглости, но мы можем с этим кое-что сделать, – он оглядел двор и усмехнулся, увидев мертвецки пьяного сэра Робина Колларда, свернувшегося вокруг вазы: – Вот кто нам поможет. Сэр Робин Коллард, душечка. Никогда не умел пить. Я учился с этим сифилитиком в школе – так он мочился в постель, – Спирс подошел к бесчувственному штаб-офицеру, нагнулся и попытался его растолкать. – Робин? Милый Робин?

Коллард молча подался вперед, и Спирс сунул его голову между его же колен. Свернув таким образом Колларда вдвое, он сорвал с его плеч отороченный мехом ментик, затем потянул шейный платок, но тот оказался приколот булавкой. Голова Колларда, дернувшись, упала на каменные плиты. Он протестующее замычал, но Спирс толкнул голову обратно между ног и сильнее дернул шейный платок, оставшийся у него в руке. С этой добычей Спирс вернулся к Шарпу.

– Вот, наденьте-ка.

– А он?

– Ему наплевать, насколько я понимаю. Сейчас наденете, завтра выкинете. Если этот маленький мерзавец проспится и захочет вернуть свои вещи, сунем его головой в отхожее место: он решит, что дома.

Шарп заправил шейный платок под воротник и накинул бордовый ментик, отороченный черным мехом, чтобы левый рукав свисал свободно. Спирс расхохотался, когда Шарп закинул на плечо винтовку прямо поверх декоративного шитья:

– Смотритесь очаровательно. Может, войдем и поищем, кого бы очаровать?

Зала была полна офицеров и горожан. Спирс расталкивал их, кричал друзьям, без разбора раскланивался. Наконец он обернулся к Шарпу:

– Ели?

– Нет.

– Тут есть корыто, можете сунуть туда свой нос!

Шарп огляделся. Он находился в большой комнате, залитой светом тысяч свечей. По стенам висели огромные темные картины с изображением людей в парадных доспехах. Вдоль одной стены по всей длине комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью и уставленный переполненными блюдами, половину из которых он не смог опознать: какие-то мелкие птички, потемневшие в духовке, сочащиеся липким соусом, рядом тарелка со странными фруктами, декорированная пальмовыми листьями и блестящая льдом, который разносили взмокшие слуги, бегая взад-вперед вдоль стола. Шарп взял гусиную грудку, откусил и понял, что проголодался. Тогда он взял еще и отошел в сторону, разглядывая толпу.

Половину ее составляли офицеры – британцы, немцы, испанцы, португальцы: цвета их мундиров составили бы отличную палитру любому художнику. Остальные были гражданскими, одетыми богато, но мрачно: мужчин, как заметил Шарп, было больше, чем женщин, примерно раз в пять, а красивых женщин – одна на сотню. Группа британских офицеров-драгун придумала новую игру, которой и развлекалась в углу: они запускали шарики из хлебного мякиша над толпой, как снаряды из гаубиц, попадая в рассудительных испанцев, считавших падающий с неба хлеб плодом своего воображения. Спирс подбадривал их приветственными криками, поправлял прицел и даже вознамерился лично запустить в воздух целого жареного цыпленка. Ему хором командовали: «Губку вынимай! Заряжай! Запал! Отходи! Огонь!» Цыпленок взмыл в воздух, вертясь вокруг своей оси, потом нырнул вниз, завершив свой полет мощным ударом по богатой мантилье и тщательно уложенным волосам одной из испанских матрон. Она лишь слегка качнулась вперед, не дав драгунам насладиться точным попаданием, а ее спутники молча смотрели на обнажившийся проволочный каркас прически: показалось даже, что из остатков конструкции посыпалась пыль. Кто-то нагнулся, оторвал крылышко и начал жевать.

Спирс махнул Шарпу:

– Боже, Ричард, разве не весело?

Шарп протолкался к нему:

– Генерал здесь?

– А ты как думаешь? – Спирс кивнул на драгун: – Они не посмели бы так развлекаться, будь он рядом. Нет, говорят, он не придет. Зализывает раны, – ему приходилось кричать, чтобы перекрыть шум толпы.

Шарп был представлен кавалеристам: водоворот имен, дружелюбие и одинаковые незапоминающиеся лица. Потом Спирс толкнул его в дверь и вверх по лестнице, двумя огромными кривыми сходящейся к статуе девушки с кувшином воды, увенчанной британским кивером. Шарп считал, что зала с едой была самой большой в Palacio, но через дверь наверху он увидел залу, от размеров которой у него захватило дух: она была величиной с кавалеристский манеж, увешана гигантскими картинами и венчалась лепным потолком с огромными люстрами, каждая из бесчисленного множества свечей. Хрусталь слепил, подмигивал, блестел над серебром и золотом, кружевом и шнурами офицерских мундиров, над драгоценностями и платьями дам.

– Боже! – невольно вырвалось у Шарпа.

– Господь посылает свои сожаления, что не может присутствовать, – улыбнулся Спирс. – Нравится?

– Это невероятно!

– Она вышла за одного из самых богатых чертей в Испании – и самого скучного. Милорд! – он неожиданно отвесил поклон гражданскому средних лет.

Тот серьезно кивнул Спирсу:

– Милорд, – он был пухлым, сердитым и явно англичанином. Поглядев на Шарпа, он исследовал с ног до головы через монокль: мундир последнего был еще мокрым от воды и крови. – Кто вы?

Спирс заслонил Шарпа:

– Это Коллард, милорд, вы должны его помнить.

Его светлость отодвинул Спирса в сторону:

– Нужно следить за внешним видом, Коллард, вы позорите мундир. Ступайте и переоденьтесь.

Шарп усмехнулся:

– Я вырву трахею из твоего жирного горла, если через две секунды твой толстый зад еще не испарится через эту вот дверь! – усмешка скрывала страшную ярость, вылившуюся на ни в чем не повинного человека. Показалось, что толстяк будет протестовать, но он вдруг удалился, покачивая задницей из стороны в сторону. Шарп остался злиться, а лорд Спирс – умирать со смеху.

– Боже, Шарп, вы неподражаемы. Знаете, кто это?

– Мне все равно.

– А я знаю. Лорд Бенфлит, один из наших важных политиков, приехал немного приструнить даго[125]. Тебе будет приятно узнать, что его прозвали лорд Флотская задница[126]. Пойдем! – он взял Шарпа за локоть и повел по лестнице на самый верх. – Кого мы знаем здесь? Кого еще расстроим?

Оркестр играл на специально возведенном помосте, над которым возвышалась арка с позолоченной раковиной-жемчужницей. Музыканты, чьи головы в париках качались в такт мелодии, казалось, подобострастно расшаркивались перед кружащейся по паркету толпой. Среди людей, стоявших вдоль стен, Шарп заметил темные хабиты[127] жирных священников, чьи лица расплылись от выпивки и хорошей еды. Лишь одно лицо было суровым: Шарп разглядел кустистые брови и приветственно поднятую руку. Спирс заметил это жест:

– Знаете его?

– Кертис. Профессор местного университета.

– Он чертов предатель!

– Он – что? – Шарп был поражен внезапной резкостью Спирса. – Предатель?

– Проклятый ирландец! Видит Бог, Ричард, некоторые ирландцы вполне нормальные, но от некоторых меня тошнит. Как, например, от этого.

– Почему?

– Он же сражался против нас, вы не знали? Когда испанцы воевали на стороне Франции, он был капелланом на военном корабле. Записался добровольцем, как только узнал, что придется биться с англичанами. Он даже хвастается этим!

– Как вы узнали?

– Пэр как-то пригласил так называемых «выдающихся граждан» на ужин, и его чертово ирландское выдающееся гражданство среди них. Они там сидели, жаловались на еду. Его, черт возьми, надо бы пристрелить.

Шарп поглядел сквозь толпу танцующих на Кертиса, который слушал какого-то испанского офицера. Похоже, ирландца можно было встретить в самых неожиданных местах: так, он не дал горожанам стрелять в Леру, а только сегодня вечером сказал Харперу, что знает о готовящейся атаке. Ирландец, не любящий англичан. Шарп попытался прогнать эту мысль: ему уже повсюду мерещились шпионы, а ведь все, что нужно, чтобы от этого избавиться, – захватить Леру.

Ему было неуютно в этой зале: это был не его мир. Музыканты, взявшие было паузу, снова начали играть, кавалеры кланялись дамам, вели их на паркет. Лорд Спирс усмехнулся:

– Танцуете?

– Нет.

– Знал, что вы так скажете. Это очень просто, Ричард: непрерывно двигайте ногами, будьте уверены и притягивайте их тонкие талии к своему поясу. Круг по паркету – и вам повезет. Попробуйте! – он нырнул в толпу, но Шарп отвернулся, взял бокал у проходящего лакея и нашел уголок, где мог бы постоять и выпить вина.

Он чувствовал себя не в своей тарелке, и дело было не только в одежде: любой может заплатить портному и одеться, как лорд. Да и деньги – не главное. Как понять, какой из дюжины ножей и вилок взять первым? Или как танцевать? Как перекинуться парой слов с маркизой, пошутить с епископом или даже просто отдать приказ дворецкому? Говорят, это в крови с рождения, Божья воля, но выскочки вроде Наполеона Бонапарта неоднократно поднимались из низов к блестящим скипетрам богатейших держав мира. Он как-то спросил майора Лероя, американца-лоялиста[128], существуют ли в молодых Соединенных Штатах социальные различия, но майор лишь расхохотался, выплюнул окурок черуты[129] и торжественно произнес:

– «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными» – знаешь, откуда это?

– Нет.

– Повстанческая Декларация независимости, – Лерой сплюнул прилипший к языку кусочек табака. – Половина мерзавцев, его подписавших, имела рабов, другая половина скорее пробежала бы милю, чем пожала руку мяснику. Дай им пятьдесят лет – и все захотят титулы: появятся бароны Бостонские и герцоги Нью-Йоркские. Так и будет, помяни мое слово.

И теперь, в кружащемся хороводе мириадов бликов, Шарп понимал, что Лерой прав: если взять всех, кто находится в этой комнате, и выкинуть на необитаемый остров, как Робинзона Крузо, через год там будет герцог и пять баронов, а остальные будут им прислуживать. Даже французы вернули аристократию! Сначала поубивали всех знатных, как родителей маркизы, а теперь Бонапарт делает своих маршалов принцами того и герцогами сего: вон, своего честного братца, беднягу, сделал королем Испании!

Шарп разглядывал потные лица над тугими воротничками, жирные ляжки, затянутые в форменные рейтузы, вычурные костюмы женщин: забери у них деньги – и не отличишь от обычных людей. Может, они более слабые и мягкие, но деньги и права по рождению дают им то, чем обделила природа. Уверенность? Легкость общения в высших кругах? Но почему его должно это волновать? Он может уйти из армии, когда война закончится, они с Терезой поселятся в Касатехаде, среди широких полей, где у ее семьи большой дом – и никогда больше ему не говорить «милорд» или «сэр», не унижаться перед напыщенным дураком. Он снова почувствовал, как растет внутри злость на несправедливость жизни и желание заставить всю эту братию его уважать. Впрочем, пусть лучше сдохнут!

– Ричард! Идете? – из водоворота танцующих выскочил Спирс. Он поднялся на две ступеньки туда, где стоял Шарп, приведя с собой невысокую темноволосую девушку с ярко нарумяненными щеками: – Поздоровайтесь с Марией.

Шарп отвесил полупоклон:

– Señorita[130].

– О, как вы официальны, – усмехнулся Спирс. – Надеюсь, еще не уходите?

– Собирался.

– Ни в коем случае, мой дорогой друг! Ни в коем случае! Как минимум, вам надо увидеться с маркизой: прижать ее тонкие пальчики к губам, пробормотать «очарован», похвалить шлейф ее платья...

– Передайте ей от меня, что она выглядит восхитительно, – Шарп нигде не видел маркизу, хотя и пытался ее найти.

Спирс отшатнулся в шутливом возмущении:

– Неужели вы такая скучная скотина, Ричард? Только не говорите мне, что герой Талаверы и покоритель Бадахоса собирается уползти на свой одинокий коврик, предварительно немного помолившись за бродячих собак и сирот! Наслаждайтесь! – он махнул в сторону девушки: – Хотите ее? Она, наверное, невинна, как младенец. Серьезно! Можете ее поиметь! А внизу таких толпы, – Мария, очевидно, не говорившая по-английски, лишь преданно смотрела в лицо красавчику-кавалеристу.

Шарп мог только гадать, почему Спирс так печется о нем: может, его светлости нужна сильная рука, чтобы защититься от кредиторов? Или Спирс, как маркиза, предпочитает общество тех, кто пониже рангом? Что бы там ни было, сейчас это не имело значения.

– Я пойду. Денек выдался долгим.

Спирс пожал плечами:

– Как хотите, Ричард, как хотите. По крайней мере, я попытался.

– Спасибо, милорд.

Шарп бросил последний взгляд на бальную залу, на блестящих людей, кружащихся в танце под огромными люстрами, и понял, что напрасно пришел сюда. Маркиза не станет ему наградой, было бы самонадеянно даже думать об этом. Он кивнул Спирсу, повернулся и вышел на верхнюю площадку лестницы, остановившись возле статуи в кивере. Уставившись на расписной потолок, он подумал, что и представить себе не мог даже сотой доли от сотой доли этого богатства. Надо бы рассказать Харперу.

– Señor[131]? – рядом возник лакей в ливрее и с высокомерием в глазах.

– Да?

– Сюда, señor, – лакей потянул Шарпа за рукав к одному из гобеленов на стене.

Шарп стряхнул его руку, зарычал и увидел тревогу в глазах слуги:

– Señor! Por favor![132] Сюда!

Шарп вдруг понял, что тот знает по-английски лишь эти два слова, что он лишь исполняет приказ, а приказы в этом доме могла отдавать только маркиза, поэтому последовал за лакеем к гобелену. Слуга оглядел лестничную площадку, убедился, что никто не смотрит, и откинул тяжелое полотно, за которым обнаружилась приоткрытая дверь.

– Señor?

В голосе лакея звучала тревога. Шарп, пригнувшись под низкой притолокой, вошел в дверь, а слуга, оставшись на лестнице, снова опустил гобелен. Шарп остался один, совсем один в полной темноте. 

Глава 9

Звуки праздника едва доносились сквозь толстый гобелен. Шарп застыл. Левой рукой он медленно нащупал открытую дверь за спиной и прикрыл ее. Петли были хорошо смазаны: дверь закрылась бесшумно, только щелкнул замок. Шарп прислонился к двери и дал глазам привыкнуть к темноте.

Он стоял на небольшой лестничной площадке: ступени справа уходили вниз, во тьму, слева взбирались вверх, туда, где виднелся светлый квадрат, который вполне мог оказаться ночным небом, будь он однородным. Шарп двинулся налево и стал медленно подниматься по лестнице, скрипя сапогами по каменным ступеням, пока не оказался на широком балконе.

Теперь он понял, почему не было видно неба: балкон ограждал решетчатый экран, увитый растениями – на таком балконе было прохладно даже в самый жаркий день. Стебли растений располагались так, чтобы между ними оставались промежутки, напоминающие амбразуры. Он подошел к ближайшей такой амбразуре и, уперев кивер в решетку, выглянул наружу. Решетка подалась, Шарп отшатнулся и только тогда понял, что весь экран состоит из ставень, которые можно открывать, впуская солнечные лучи. Под ним раскинулся город: лунный свет отражается от черепицы и камня, некоторые здания в красноватых отблесках костров.

На балконе никого не было. Посередине пролегала дорожка между рядами кустарника, выстеленная соломенными циновками и уставленная небольшими каменными скамейками, которые поддерживали резные крадущиеся львы. Шарп медленно прошел по всему балкону, оглядываясь по сторонам, пока взгляд его не привлекли странные прерывистые вспышки света: казалось, они исходили из той точки, где балкон выходил на стену Palacio. Он подкрался поближе и увидел источник света – несколько маленьких окошек, скорее похожих на смотровые щели: за застекленными рамами размером с ладонь виднелись туннели, проходившие, должно быть, через слои камня и штукатурки. В отверстия были видны небольшие участки бальной залы. Шарп углядел даже лорда Спирса: его ментик был накинут на плечи Марии, а здоровая рука хозяйничала где-то под этой важной деталью парадного мундира. Шарп вздохнул, поднялся на ноги и решил продолжить исследования.

Балкон повернул направо. Шарп осторожно выглянул из-за угла. Циновки здесь сменились коврами, появились также двери, запертые и заложенные засовами – вероятно, они вели внутрь Palacio. На дальнем конце балкона, упиравшемся в глухую стену, Шарп увидел накрытый стол с едой и вином: хрусталь и фарфор отражали свет единственной свечи, стоявшей в нише и укрытой стеклянным колпаком. Рядом было всего два стула, оба пустые, и Шарп инстинктивно почувствовал опасность: зачем его пригласили в такую интимную обстановку? За исключением привычек маркизы де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба, известных только со слов Спирса, ничто не могло объяснить его пребывание на этом уединенном, но весьма богатом балконе.

На полпути к столу стоял на тяжелой стальной треноге большой медный телескоп. Шарп подошел, откинул решетчатую ставню и обнаружил, что инструмент, как и предполагалось, наведен точно на место ночного боя. Пустошь в лунном свете казалась серой, над ней высилась темная громада Сан-Винсенте, шрамом выделялся овраг между ним и меньшими фортами. Крыша Сан-Винсенте отсвечивала алым: это во внутреннем дворе зажгли костры – французы праздновали победу, пытаясь заглушить страх перед следующей атакой. На самой пустоши тоже маячили огоньки: люди с факелами в руках искали выживших. Французы не обращали на них внимания. Шарп непроизвольно вздрогнул: он вспомнил, как всего несколько недель назад горели трупы в Бадахосе. Убитых было так много, что похоронить их было невозможно, поэтому их просто сложили штабелями, проложив обнаженные трупы деревом, и подожгли. Пламя вспыхнуло темное, мрачное, а потом верхние трупы начали корчиться от жара, и казалось, что мертвецы оживают, садятся и пытаются сбежать из огня. Пытаясь прогнать слишком живые воспоминания, Шарп захлопнул ставню, та громко щелкнула.

– О чем вы думаете? – раздался за спиной голос маркизы. Шарп повернулся. Она стояла возле открывшейся двери, в проеме которой виднелась служанка с шалью в руках. Маркиза покачала головой, и служанка исчезла так же бесшумно, как и появилась. Маркиза вся светилась в темноте: сияли ее золотые волосы, завиваясь тонкими нитями, блестело ослепительно-белое платье, оставлявшее открытыми руки и плечи с темными тенями ключиц. Шарпу ужасно захотелось взять в руки эту нежную женщину, самую совершенную среди великолепных – и бесценных – предметов обстановки Palacio. Он вдруг почувствовал, насколько груб и неуклюж рядом с ней.

– Мне посоветовали сделать комплимент вашему платью.

– Платью? Уверена, это Джек Спирс.

– Да, мадам.

– Он меня даже не видел, – она нагнулась над столом и прикурила от свечи тонкую сигару. Шарп был поражен: многие женщины из числа следовавших за армией курили короткие глиняные трубки, но видеть женщину с сигарой для него было в новинку. Она выдохнула колечко дыма, медленно поднявшееся к потолку. – А вот я вас видела, обоих. Там, в бальной зале, вы были очень сердиты, вы ненавидели их всех – а он думал лишь, где бы найти пустую спальню, чтобы запереться там с этой маленькой дурочкой. Курите?

– Иногда. Но не сейчас, спасибо, – он кивнул в сторону смотровых отверстий: – Наблюдали отсюда?

Маркиза покачала головой:

– Дворец полон таких отверстий, капитан. Он кишит тайными ходами, – она подошла поближе, шаги утонули в мягких коврах. Голос ее, казалось, изменился: теперь это была совсем другая женщина, не та, что так увлеченно и восторженно кричала на холмах Сан-Кристобаль. Ее голос стал жестким, уверенным, от наивного взгляда распахнутых глаз не осталось и следа. Она присела на скамейку. – Дворец построил прапрадед моего мужа, весьма подозрительный человек. Он женился на такой же юной девушке, как я, и, боясь, что она будет ему неверна, сделал все эти тайные ходы и смотровые отверстия. Он ходил за ней везде, по всему зданию, присматривал за всем, что она делает. Такая история, – она как будто рассказывала известную сказку, интересную слушателю, но наскучившую ей самой.

– И что, ему удалось увидеть что-то, что от него скрывали?

Она улыбнулась:

– Говорят, она узнала о тайных ходах. Тогда она наняла двух каменщиков, – глаза маркизы в сумраке казались огромными. Шарп с обожанием глядел на ее лицо, на изящную линию шеи, тени на коже, низкий вырез платья, чувственный рот. Вдруг она резко стряхнула пепел с сигары. – Однажды, дождавшись, пока муж ее окажется в длинном коридоре с единственным входом, идущем вокруг библиотеки, она подала условленный сигнал. Каменщики наглухо забили вход в коридор и заложили его камнями. Потом она позвала слуг и приказала ублажать себя, по одному и парами, пока супруг ее бился о стены. Слугам она сказала, что это крысы – а значит, можно продолжать, – маркиза пожала плечами. – Разумеется, это всего лишь легенда. Честь этого дома не была попрана. Но жители Саламанки по-прежнему рассказывают легенду, да и тайные проходы существуют.

– История грубовата.

– Да. Но есть и продолжение: говорят, она умерла, задушенная призраком покойного мужа, и такова будет судьба всех неверных жен в этом доме, – она взглянула на Шарпа с вызовом и некоторой холодностью, как будто пыталась подчеркнуть последние слова.

– Так вы говорите, это только легенда, ни слова правды?

Маркиза криво усмехнулась:

– Вы очень нескромны, капитан Шарп, – она глубоко затянулась, табак вспыхнул красным. – Что говорил обо мне лорд Спирс?

Он растерялся: вопрос был слишком прямым, чтобы не ответить – но решил увильнуть, и просто покачал головой:

– Ничего.

– Совсем не похоже на Джека, – она снова затянулась. – Он вам сказал, что это я просила его привести вас?

– Нет.

– А я просила. Не любопытно, почему?

Он прислонился к решетке:

– Да, пожалуй, мне любопытно.

– Слава Богу! Я уже начала думать, что в вас нет ни единого человеческого чувства, – голос маркизы был резким. Шарп гадал, что за игру она затевает. Сигара упала на плиты балкона, рассыпая искры, как мушкет в ночном бою. – А что вы сами думаете, капитан?

– Я не знаю, зачем я здесь, мадам.

– О! – теперь в голосе сквозило ехидство. – Я покинула гостей, пренебрегла своими обязанностями – и вот я здесь, одна, возле накрытого стола, а вы ни о чем не подозреваете?

Шарп не любил, когда с ними играли:

– Я просто солдат, мадам, и не привык вращаться в высших сферах.

Она рассмеялась, лицо вдруг смягчилось:

– Вы это произнесли с таким чудесным высокомерием! Так со мной вам неуютно?

– Если вам так угодно.

Она кивнула:

– Хорошо. Тогда расскажите мне, что нашептал вам Джек Спирс, – в голосе снова прорезались командные нотки, как будто она говорила с лакеем.

Шарп устал от игр, поэтому произнес так же жестко, как она:

– Что у вас плебейские вкусы, мадам.

Маркиза вдруг затихла, подалась вперед, вцепившись руками в скамейку. Шарп подумал, не собирается ли она кликнуть слуг, чтобы его вышвырнули вон, но она, напротив, расслабилась и снова откинулась на спинку скамьи, махнув рукой: – Мне казалось, вкус у меня неплохой. Бедняга Джек судит обо всех по себе, – ее голос снова изменился, теперь в нем появилась легкая грусть. Она поднялась и подошла к решетке, подняв одну из ставень: – С атакой сегодня не повезло.

Казалось, предыдущего разговора никогда не было. Шарп поднял голову:

– Да.

– Почему Пэр приказал идти на приступ? Это же бессмысленно!

Шарп хотел напомнить ей, что она сама хотела увидеть битву, почти уговаривала Веллингтона, но эту новую, жесткую и прямую женщину не хотелось раздражать без причины, по крайней мере, сейчас.

– Он не любит осады – слишком нетерпелив. Предпочитает, чтобы все побыстрее кончилось.

– Что означает большие жертвы? – ее пальцы выбивали по решетке какой-то быстрый ритм.

– Да.

– И что теперь? – она смотрела на форты, а Шарп – на ее профиль, самое прекрасное, что ему доводилось видеть в жизни.

– Мы будем копать траншеи. Сделаем все по науке.

– Где?

Он пожал плечами:

– Наверное, в овраге.

– Покажите.

Он встал сбоку, чувствуя ее аромат, ее близость, и постарался не дать ей почувствовать, как он дрожит. Он заметил серебряный гребешок, удерживавший ее волосы, потом заставил себя отвести взгляд.

– Вон там, справа, мадам, поближе к Сан-Винсенте.

Она повернулась к нему, ее лицо в считаных дюймах от его лица. В лунном свете глаза ее казались фиолетовыми, скулы были в тени.

– Сколько времени это займет?

– Можно закончить за два дня.

Ее глаза поймали его беспокойный взгляд: ему было не по себе от ее тела, обнаженных рук, темных теней и мягких изгибов под платьем. Она вдруг резко отвернулась и подошла к столу:

– Вы ничего не ели.

– Мне много не надо, мадам.

– Подойдите, сядьте и налейте мне вина.

Блюда были полны жареных куропаток, перепелов, фаршированных мясом и перцем, маленьких кусочков фруктов, которые она называла айвой – они так и сочились сиропом. Шарп снял кивер, прислонил винтовку к стене и сел. До еды он не дотронулся, но налил маркизе вина и уже подвинул бутылку к себе, когда перехватил ее взгляд, полный любопытства и насмешливого кокетства.

– Почему вы меня не поцеловали?

Бутылка звякнула о край бокала.

– Не хотел вас оскорбить.

Она подняла бровь:

– Разве поцелуй оскорбителен?

– Если не желанен.

– Так значит, женщина всегда должна показывать, что хочет поцелуя?

Шарпу стало окончательно неуютно в этом чужом мире, которого он не понимал. Он попытался уйти от ответа:

– Не знаю.

– Знаете. Вы считаете, что женщина всегда должна добиваться мужчины, правда? Тогда у вас не будет чувства вины, – Шарп промолчал, а маркиза рассмеялась. – Я забыла. Вы же всего лишь солдат и не привыкли вращаться в высших сферах.

Шарп глядел на восхитительную красавицу, сидящую напротив, и убеждал себя, что это всего-навсего еще одна женщина, а он – мужчина, и больше ничего. Он мог вести себя с ней, как с любой другой женщиной, но себя ему не обмануть: она – маркиза, родственница императоров, а он – Ричард Шарп, чьей единственной родственницей является его дочь. Эта разница встает между ними непреодолимой преградой, с которой ему не совладать. Другим – может быть, но не ему. Он снова пожал плечами:

– Это правда, мадам, и ничего в этом не понимаю.

Она достала из шкатулки еще одну сигару, нагнулась к свече, чтобы прикурить, и откинулась на спинку стула, уставившись на огонь, как будто никогда ничего подобного не видела. Голос ее снова смягчился:

– Извините, капитан Шарп. Я не хотела вас оскорбить. Скольких людей вы понимали в своей жизни? Сколько, по вашему мнению, живут моей жизнью? Один на сотню тысяч? Даже я не знаю, – она оглядела пышные ковры, богатый хрусталь на столе и улыбнулась свои мыслям. – Вы считаете, мне повезло, да? Пожалуй. Но я говорю на пяти языках, а могу применить это свое умение только при выборе блюд для приема. Я смотрюсь в зеркало и вижу то же, что и вы. Открою дверь – и к моим услугам поток штабных красавчиков, готовых льстить, очаровывать, развлекать. И все они чего-то от меня хотят, – она улыбнулась Шарпу, он понимающе улыбнулся в ответ. – И я знаю, чего они хотят. Теперь слуги: они хотят видеть меня слабой, нетребовательной, хотят воровать мои деньги, еду. Мой духовник хочет, чтобы я жила, как монашка, раздавая свои богатства нищим. Муж хочет, чтобы я уехала к нему, в Южную Америку. Все чего-то хотят. Но теперь и я кое-чего хочу.

– Чего же?

Маркиза снова глубоко затянулась, поглядывая на него сквозь дым.

– Я хочу, чтобы вы мне сказали, если будет запланировано сражение.

Шарп расхохотался, потом глотнул вина и задумался: неужели его позвали на балкон для того, что может сказать любой офицер, британский или испанский, немецкий или португальский? Но лицо ее было серьезным, она ждала, и он просто кивнул:

– Конечно, оно будет запланировано. Мы не просто так сюда пришли, да и Мармон, уверен, не отдаст без боя весь запад Испании.

Она задумчиво проговорила:

– Так почему же Веллингтон вчера не приказал атаковать?

Он почти забыл, что только вчера они смотрели с вершины холма на противостояние двух армий.

– Он хотел, чтобы Мармон сам его атаковал.

– Я знаю. И он не стал этого делать. Но ведь Пэр превосходил его числом, так почему же не перешел в наступление?

Шарп наклонил голову, разрезая куропатку: кожа хрустнула, брызнул сок. Взяв ножку, он махнул ею в сторону смотровых отверстий:

– Там дюжина генералов, три дюжины штабных офицеров – и вы спрашиваете меня? Почему?

– Потому что это меня забавляет! – ее голос вдруг снова стал резким. Она помолчала, стряхнув пепел с сигары, потом произнесла: – А вы-то сами как думаете? Если я спрошу их, они вежливо улыбнутся и начнут многословно рассказывать, что мне не стоит забивать свою прелестную головку военными действиями. Так что я спрашиваю вас: почему он не атаковал?

Шарп откинулся назад, глубоко вдохнул и погрузился рассуждения:

– Вчера за спиной французов была равнина, куда Мармон мог отступать бесконечно, сохраняя боевые порядки – и бой закончился бы только с наступлением темноты. Скажем, – он пожал плечами, – по пять сотен убитых с каждой стороны? Если дело дошло бы до кавалерии, чуть больше – но это ничего не решит, и армиям снова придется сражаться друг с другом. Но Веллингтону не нужны бесконечные и бессмысленные перестрелки: он хочет поймать Мармона в ловушку там, где нет способа улизнуть или вовремя перестроиться – тогда он сокрушит француза, уничтожит его.

Маркиза с удивлением наблюдала за страстью, внезапно проснувшейся в Шарпе при мыслях о битве, за его жестким лицом:

– Продолжайте!

– Больше нечего сказать. Берем форты – и идем за Мармоном.

– Вам нравятся французы, капитан Шарп?

Неожиданный вопрос показался нелогичным: возможно, она имела в виду, не питает ли он ненависти к французам? Он сделал неопределенный жест рукой и улыбнулся:

– Я не питаю к ним ненависти: у меня нет никаких причин их не любить.

– Но вы с ними сражаетесь?

– Я же солдат, – хотя все, конечно, было вовсе не так просто. Он стал солдатом, поскольку больше никем не смог стать. Много лет назад он понял, что эта работа ему по плечу, что он с ней справляется – и с тех пор другой жизни для него не было.

В ее огромных глазах появилось любопытство:

– За что вы сражаетесь?

Он покачал головой, не зная, что сказать. Скажешь «за Англию» – будет выглядеть излишне помпезно, к тому же Шарп подозревал, что если бы он родился во Франции, то столь же яростно и умело сражался бы за французов. За знамя полка? Возможно, потому что знамя означает честь, а честь важна для солдата. Видимо, настоящим ответом для него было то, что он сражается за себя, за то, чтобы не дать себе вернуться в небытие, откуда вышел. Но когда его глаза встретились с ее глазами, он произнес:

– За моих друзей, – такой ответ показался ему самым достоянным.

– За друзей?

– На поле боя они важнее всего.

Она кивнула, потом встала и прошлась по балкону, оставляя за собой шлейф сигарного дыма.

– А что вы ответите на предположение, что Веллингтон не умеет наступать, только обороняться?

– Ассайя.

Она повернулась:

– Когда он форсировал реку на виду у противника?

– Вчера вы ничего не знали обо Ассайе.

– Вчера мы были на людях, – сигара снова вспыхнула.

– Он умеет наступать, – Шарпа впечатлили познания маркизы, но он был также заинтригован. В ней было что-то от кошки: тихие мягкие движения, изящество – но он знал, что у нее есть когти. А теперь стало ясно, что она достаточно умна, чтобы понимать, когда и как пустить их в ход. – Поверьте мне, мадам, он умеет наступать.

Она кивнула:

– Я верю вам. Спасибо, капитан Шарп, это все, что я хотела узнать.

– Все?

Она повернулась к решетке и откинула ставню:

– Я хочу знать, не вернутся ли французы в Саламанку. И хочу знать, собирается ли Веллингтон этому помешать. Вы мне сказали, что собирается. Вы не хвастали, не пытались произвести на меня впечатление, а дали мне то, что мне было нужно: мнение профессионала. Спасибо.

Шарп поднялся, не уверенный, закончена ли аудиенция и не стоит ли удалиться.

– Зачем же вам это знать?

– Это имеет значение? – она все еще глядела на форты.

– Мне просто любопытно, – он остановился за ее спиной. – Так зачем?

Она обернулась:

– Вы забыли свой мушкет.

– Винтовку. Зачем?

Маркиза враждебно взглянула на него:

– Скольких людей вы убили?

– Не знаю.

– Правда?

– Правда. Я солдат уже девятнадцать лет.

– А вам бывает страшно?

Он улыбнулся:

– Конечно. Постоянно. И становится только хуже.

– Почему?

– Я не знаю. Иногда мне кажется, что чем старше ты становишься, тем больше причин жить.

Она рассмеялась:

– Любая женщина скажет вам, что это не так.

– Нет, не любая. Может быть, некоторые, да и некоторые мужчины, – он махнул рукой туда, откуда доносились звуки музыки. – Вот, к примеру, офицеры-кавалеристы не любят стареть.

– Вы как-то слишком умны для простого солдата, – передразнила она. Ее сигара повесила между ними облако дыма.

Она так и не ответила на его вопрос, а он так и не понял, зачем его привели на этот балкон, где тихо шелестел листьями ночной ветерок.

– Вы можете спросить о том же у тысячи людей в Саламанке – и получите те же ответы. Почему я?

– Я же сказала. А теперь почему бы вам не забрать свою винтовку и не уйти?

Он не ответил и не двинулся с места. Где-то в городе послышались крики: наверное, драка пьяных солдат. На другой улице завыла на луну собака.

– Что это за черные пятна? – поймал Шарп взгляд маркизы, остановившийся на его щеке.

Его начали раздражать реплики, не имеющие отношения к предыдущему разговору: казалось, она издевалась над ним, почти доводя до точки кипения и тут же остужая неуместными вопросами. Он потер щеку:

– Порох, мадам. Он взрывается на полке винтовки и оставляет пятна.

– Вы сегодня кого-то убили?

– Нет, сегодня нет.

Они стояли всего в двух футах друг от друга, и Шарп знал, что оба могут отойти – но продолжали стоять, с вызовом глядя друг на друга. Он понимал, что она искушает его нарушить все правила и обнять ее. Он мог просто уйти, как ушел от армии Веллингтона Мармон, но не мог заставить себя сделать это: чувственный рот, глаза, ключицы, изгиб шеи, тени под белым кружевом платья поймали его в капкан. Она нахмурилась:

– Каково это – убить человека?

– Иногда это приятно, иногда нет, а иногда безразлично.

– И когда же это неприятно?

Он покачал головой, вспоминая свой старый кошмар:

– Когда в этом нет необходимости. Был один такой французский офицер-артиллерист в Бадахосе.

Она ждала продолжения, склонив голову чуть вбок:

– И что с ним случилось?

– Бой закончился, мы победили. Думаю, он хотел сдаться.

– И вы убили его?

– Да.

– Как?

Он кивнул на палаш:

– Вот этой штукой, – на самом деле все было не так просто: в приступе ярости он рубил, топтал труп сапогами, почти выпотрошил его, пока не вмешался Харпер.

Она чуть отвернулась в сторону и коснулась фруктов на столе:

– Вам нравится убивать? Думаю, да.

Шарп чувствовал, что сердце в груди вот-вот взорвется: его стук гулко отдавался в ушах, как всегда при первых признаках волнения или страха. Он увидел ее профиль в неверном лунном свете, притяжение ее красоты была непреодолимым: никто не должен быть столь красив – и рука его, помимо воли, медленно пошла вверх, пока палец не уперся ей в подбородок, разворачивая лицом к нему.

Расширившиеся глаза выразили удивление: она отступила на шаг, оставив его руку висеть в воздухе. Обращенное к нему лицо выражало неприязнь:

– Так вам нравится убивать?

Он почувствовал себя глупцом: это она заставила его коснуться ее, чтобы потом отступить, она позвала его сюда только для того, чтобы одержать над ним маленькую победу. Он отвернулся, поднял винтовку, закинул ее на плечо и пошел прочь, не сказав ни слова. На нее он не смотрел – лишь почувствовал, проходя мимо, аромат табака ее сигары.

– Полковник Леру любит убивать, капитан.

Пару мгновений Шарп продолжал двигаться, но имя врага остановило его и заставило обернуться.

– Что вы знаете о Леру?

Она пожала плечами:

– Я живу в Саламанке, этот дом был полон французов. Вам поручили убить его, да?

В ее голосе снова сквозил вызов, она знала слишком много, и он снова почувствовал, что вовлечен в игру, где лишь она знает правила. Он подумал о Леру, фортах, оцеплении, о своей роте, расквартированной в городе: да, работа простая, он сам делает ее сложной.

– Спокойной ночи, мадам. Спасибо за ужин.

– Капитан?

Не останавливаясь, Шарп повернул за угол, миновал светящиеся смотровые отверстия и вдруг почувствовал свободу: он не изменил Терезе, которая любила его! Завидев тайную лестницу, он ускорил шаг.

– Капитан! – маркиза догнала его, шлепая босыми ногами по циновкам. Ее рука ухватила его локоть. – Капитан! Почему вы уходите?

Она играла с ним, упрекала за то, что он ее не поцеловал, отпрянула, когда он дотронулся до нее, – а теперь держала за руку, умоляла остаться, скользя глазами по его лицу. Как же достали эти игры!

– Катитесь к черту, мадам! – левой рукой он обнял ее, приподнял и поцеловал в губы, сминая их почти до боли, а когда ее глаза закрылись, уронил ее. – Ради Бога! Нравится ли мне убивать? Что я вам, чертов трофей на вонючую стену? Я собираюсь напиться, мадам, в какой-нибудь кишащей клопами лачуге на окраине этого проклятого Богом городишка в компании шлюхи – по крайней мере, она не задает вопросов! Спокойной ночи!

– Нет! – она снова вцепилась в него.

– Чего вам надо? Хотите сберечь мои деньги? – он говорил жестко, пытаясь причинить боль этой самой восхитительной женщине, какую только можно представить.

– Нет, – она покачала головой. – Я прошу вас, капитан, спасти меня от полковника Леру, – в голосе ее была горечь. Как будто стыдясь поцелуя, она повернулась и пошла прочь.

– Вы – что?

Она повернула за угол, не замедлив шага. Ей снова удалось его удивить, но теперь это была не игра. Он двинулся следом. Маркиза стояла у телескопа и глядела сквозь решетку. Шарп поставил винтовку к стене и подошел ближе.

– Так что?

– Я боюсь его, – она не повернула головы.

– Почему?

– Он меня убьет.

Повисла тишина. Шарпу показалось, что перед ним разверзлась пропасть, а он висит на краю, из последних сил цепляясь за острые, как бритва, камни. Одно неверное движение – и все будет потеряно. Они были наедине в темноте ночи, под самой крышей. На ее спине, между лопаток, лежала тень, и ему вдруг показалось, что в мире нет ничего более таинственного и пугающего, чем эта прекрасная женщина.

– Он вас убьет?

– Да.

Он поднял правую руку и осторожно дотронулся до ее лопатки, очень нежно, как будто туда упал завиток ее золотых волос, провел пальцем вниз, по ее горячей сухой коже. Она не двигалась.

– Зачем ему вас убивать?

Палец скользил по позвонкам, но она не реагировала, он опустил на ее спину всю руку и начал медленно поглаживать, поднимаясь к шее. Она не шевелилась.

– Перестань называть меня «мадам».

– Зачем ему тебя убивать, мадам?

Его пальцы поднялись до самого верха ее шеи, почувствовали завитки ее волос, выбившихся из-под серебряного гребня. Он медленно двинул руку направо, проводя пальцами по изгибу шеи. Она повернулась, и он, как будто боясь сломать что-то очень хрупкое, чуть отвел руку. Она замерла и, дождавшись, пока рука снова ляжет на ее кожу, подняла голову:

– Друзья звали тебя Дик?

Он усмехнулся:

– В детстве. Не очень долго, – ему было трудно не дать руке задрожать. Он ждал, когда она снова заговорит, зная, что этот неожиданный вопрос вызван напряженной работой мысли. Казалось, она забыла о его руке, но он знал, что это не так: сердце все так же гулко билось в груди. Ее ресницы взлетели:

– Я боюсь Леру.

Его ладонь легла на ее шею, пальцы спустились на спину, но она как будто не замечала этого.

– Почему?

Она обвела рукой балкон:

– Знаешь, что это?

Он пожал плечами:

– Балкон?

Она замолчала. Рука его чуть касалась ее шеи, он видел, как движутся тени, когда она дышит: пожалуй, сейчас он мог бы даже услышать, как бьется его собственное сердце. Она облизнула губы:

– Балкон, но не совсем обычный. Отсюда можно видеть очень далеко, он для того и был построен, – ее глаза, серьезные и настойчивые, встретились с его глазами. Она говорила очень просто, короткими предложениями, как с ребенком. Это еще одна женщина, думал Шарп, продолжая гладить ее шею, еще одна женщина, а они меняются, как вода. Но что-то в ее тоне убеждало: сейчас она не играет. Если и существовала настоящая маркиза, она была здесь. – Отсюда можно видеть реки, дороги – в этом цель. Прапрадед моего мужа следил за женой не только во дворце: он хотел видеть ее и на верховых прогулках, поэтому построил себе такую смотровую вышку. Для Испании это совершенно обычное дело, и решетка здесь не случайно: снаружи никто не сможет увидеть, что творится внутри, мистер Шарп, а мы видим все, что происходит снаружи. Это не просто балкон: балкон по-испански balcon, а это называется по-другому. Знаешь, как?

Рука Шарпа застыла. Он не знал, но догадался: слово почти застряло у него в горле, но он заставил себя произнести его:

– Mirador?

Она кивнула:

– El Mirador. Эль-Мирадор, наблюдательный пост, – она взглянула ему в лицо, почувствовав дрожь щеки со шрамом. В глазах его плескалась темнота. Она вопросительно подняла бровь: – Ты ведь знаешь, что это значит?

Он не мог говорить, с трудом дышал, рука его скользнула по ее спине, зацепившись кончиками пальцев за позвоночник. Ветер шелестел листьями.

Она чуть нахмурилась:

– Точно знаешь?

– Да, я знаю.

Она закрыла глаза и вздохнула, он притянул ее к своей груди. Ее волосы пощекотали ему подбородок, лицо спряталось в складках мундира, голос стал умоляющим:

– Никто не должен знать, Ричард, никто. Никому не говори, даже генералу! Никто не должен узнать! Обещаешь?

– Обещаю, – он прижал ее крепче, не в силах поверить счастью.

– Я боюсь.

– Поэтому ты меня позвала?

– Да. Но я не знала, могу ли тебе доверять.

– Можешь.

Она подняла голову, глаза подозрительно заблестели:

– Я боюсь его, Ричард. Он делает с людьми ужасные вещи. Я не знала об этом! Никогда не представляла, что будет так.

– Я знаю, – он нагнулся и поцеловал ее. Ее руки вдруг обняли его, она прижалась к нему и начала яростно целовать, как будто пытаясь забрать всю его силу себе. Шарп обхватил ее руками. Он подумал о том, что враг может сделать с этой чудесной женщиной с золотыми волосами, и отругал себя за то, что не доверял ей. Теперь он понимал, что она куда храбрее его, что ее одинокая жизнь в огромном Palacio в окружении врагов куда опаснее, а возможная смерть – куда ужаснее. Эль-Мирадор!

Его рука прижалась к ее спине, почувствовала через кружево край платья, крючки, пальцы прошли между ними, почувствовали кожу. Потом нижний крючок оказался зажат между пальцами, более привычными к взведению курка. Крючок выскользнул из петли, рука двинулась ко второму, снова нажала, и она спрятала лицо у него на груди. Он не мог поверить: вот он, Ричард Шарп, стоит на мирадоре, наблюдательном посту, с этой женщиной, его рука расстегивает последний крючок, и вот металл тихонько скрипит... Она вдруг вся сжалась. Он замер.

Она взглянула на него, ее глаза скользили по его лицу, пытаясь найти подтверждение, что этот человек может уберечь ее от длинного клинка Леру. На лице появилась робкая улыбка:

– Зови меня Елена.

– Елена? – крючок, наконец, выскользнул из петли, платье распалось пополам, его рука легла на изгиб ее спины. Кожа ее была гладкой, как шелк.

Улыбка тут же пропала, уступив место резкости:

– Отпусти меня! – это прозвучало громко и четко, как команда. – Отпусти!

Каким же дураком он был! Она искала защиты, а не удовольствия, и он оскорбил ее своими действиями, воображая невесть что! Он отпустил ее, убрал руки, она отшатнулась. Но тут лицо ее снова изменилось: она расхохоталась, увидев его смятение: она всего лишь хотела, чтобы он дал легкому, как пух, платью упасть на пол. Под платьем она была полностью обнажена. Переступив через ткань,  она прошептала:

– Прости, Ричард.

Он обнял ее, прижал обнаженное тело к мундиру, перевязи, подсумку и, глядя на темную громаду Сан-Винсенте, поклялся, что враг никогда не доберется до нее, пока он дышит, а рука его может поднять тяжелый клинок. Она обхватила его ногу своей, подтянулась и поцеловала его – и он забыл обо всем. Рота, Тереза – все унеслось прочь в водовороте, созданном этой секундой, этой клятвой, этой женщиной, одиноко ведущей свою собственную войну с его врагами.

Она опустилась на пол и взяла его за руку, лицо ее было спокойно и невинно:

– Иди сюда.

И он послушно погрузился в опустившуюся на Саламанку ночь. 

Часть вторая