Осталось только испечь хлеб. Печки у Робинзона не было, зато было, как мы уже отметили, быстрое соображение. Сметка, смекалка.
Недолго думая, он слепил из глины две большие сковороды. Назовем их противнями. В один из них залил размешанную в воде муку и накрыл вторым противнем, как крышкой; затем поставил это сооружение на раскаленные угли, а сверху и с боков подсыпал еще углей. Хлеб начал выпекаться!
Он получился отменно вкусным, с поджаренной корочкой, и если даже, с точки зрения настоящего пекаря, в нем могло что-то быть не так, Робинзон все равно не заметил бы этого, а коли и заметил, то ни за что бы не согласился. Потому что это был его первый кусок хлеба почти за три года!
К исходу этого года он мог уже с гордостью сказать о себе, что освоил несколько важных для жизни ремесел: стал охотником, плотником, гончаром. А теперь еще и пекарем. Чем плохо?..
Разумеется, пирогов и тортов с заварным кремом он не пек, но, кроме обыкновенных хлебов, всегда мог побаловать себя рисовым пудингом с изюмом или лепешками.
Все это было приятно, вносило разнообразие, доставляло удовольствие, но все равно одна мысль неотступно преследовала его и днем, и ночью: сколько еще — месяцев, лет? — уготовано ему провести на этом безлюдном острове? И есть ли надежда когда-нибудь выбраться отсюда?
Глава 5. Робинзон делает лодку
Жилище Робинзона стало просторным и удобным, стена, окружавшая его, была высокой и прочной; он собирал со своего поля хорошие урожаи, на его столе всегда были хлеб, мясо, фрукты и овощи; он привык уже и к проливным дождям, и к нестерпимому зною; дни проходили быстро, число зарубок на столбе росло почти незаметно, скучать было некогда — работа для рук находилась всегда… Но в голове неотступно билась мысль о возвращении в родные места, к знакомым и незнакомым людям, к отцу и матери, к друзьям. И часто перед глазами вставало видение земли, которую он как-то увидел с вершины холма (или ему показалось?) на кромке горизонта, которая не то существовала на самом деле, не то просто была обманом зрения.
Как бы то ни было, он решил непременно доплыть до нее, но, конечно, не на плоту: это невозможно. Для этого нужно сделать лодку. Но как? Из чего?
Он вспомнил, как индейцы в Бразилии делали свои каноэ из стволов больших деревьев, и задумал последовать их примеру. В лесу он набрел на огромный кедр, ствол которого был толщиной не менее шести футов [2]. Двадцать дней потребовалось ему, чтобы срубить эту громадину. Около полутора месяцев он обрубал его ветви, обтесывал бока, старался сделать плоским днище будущей лодки, а затем еще три месяца ушло на то, чтобы с помощью всего лишь топора и молотка выскоблить внутренность настолько, чтобы ствол окончательно принял форму настоящего каноэ.
Оставалась самая малость: спустить судно на воду. Но как это сделать, Робинзон понятия не имел! В горячке работы он ни разу не подумал об этом. И в результате его чудесная лодка — пирога, каноэ, если по-индейски — лежала в ста ярдах [3]от ручья, но было это все равно что в ста милях. Сдвинуть ее с места он не мог ни на дюйм [4].
Пришлось оставить, по крайней мере на время, мысль о дальнем плавании, но зато он получил хороший урок: теперь станет всегда как следует продумывать свои планы, прежде чем начинать действовать. «И если, — сказал он себе, — я решу еще раз сделать лодку, она будет намного меньше и легче, нежели эта махина, и работать я стану гораздо ближе к воде».
Наконец-то Робинзон обратил внимание и на свой внешний вид и решил всерьез заняться одеждой, потому что прежняя уже отслужила все сроки и превратилась в лохмотья. Попробуйте четыре с лишним года ходить в одних и тех же штанах и рубашках, да еще в таком климате! Хотя, если говорить откровенно, он вполне мог все это время расхаживать нагишом — ведь вокруг никого не было, кроме животных и птиц, а погода вполне позволяла обходиться без одежды. Но Робинзон не был привычен к подобной моде; кроме того, его кожу обжигали до пузырей лучи тропического солнца, а голова от них начинала немилосердно болеть. Ему были просто необходимы и рубахи, и штаны, и головной убор.
Но из чего сшить все эти вещи? В его распоряжении были только шкуры животных, которых он убивал для пищи, и потому начал он с того, что разложил их на солнце для просушки. Потом выбрал те, что оставались достаточно мягкими — это были в основном шкуры диких коз, — и стал их резать и кромсать, готовясь к тому, чтобы начинать шитье.
Первым его изделием стала меховая шапка-ушанка, прикрывающая не только уши, но и затылок. Она не промокала под дождем и хорошо защищала от солнца.
Вполне удовлетворенный своим первым изделием, он взялся за шитье одежды, и в конце концов после многих проб и ошибок у него получилась вполне приличная безрукавка — что-то вроде камзола, а также короткие штаны до колен, поддерживаемые широким кожаным ремнем, на который можно было повесить нож или даже пилу и молоток. Еще на одном ремне, более широком, что надевался как перевязь через плечо, висели мешочки с порохом. Завершением этого костюма были сшитые из тех же шкур полусапоги-полуноски с тесемками, чтобы лучше держались на ногах.
Для того, кем он был, а вернее, кем не был — а как известно, он не был ни портным, ни фермером, ни столяром, ни сапожником, — все, что он до сих пор делал, было совсем неплохо, и он имел полное право гордиться собой и своими обновками. Только не перед кем было — лишь перед своими животными, а еще перед бескрайним небом и таким же морем.
По правде говоря, внешний вид Робинзона, заросшего волосами, с совершенно темным от загара лицом, наряженного в одежду из звериных шкур, наверняка напугал бы кого угодно, но пугать тоже было некого!..
Шкур оставалось еще немало, и после того как он заменил все подстилки — на полу, на топчане, на скамейках, ему захотелось соорудить с их помощью большущий зонт, и не простой, а самый настоящий, складной: к чему понапрасну мокнуть под дождем, когда так просто этого избежать? Впрочем, оказалось, что не так просто — три первых зонта вышли неудачными, и только четвертый удовлетворял всем требованиям мастера.
Подходил к концу пятый год пребывания Робинзона на острове, когда он отважился наконец взяться за постройку второй лодки. Первая так и лежала в глубине леса огромной колодой, наглядным свидетельством его неразумия, напоминанием, что в следующий раз нужно быть осмотрительней.
Теперь он не стал искать самое большое дерево, а срубил то, что стояло близко от воды и было совсем небольшим. Небольшой получилась и лодка, которую он смастерил довольно быстро и без особого труда спустил на воду. Он поставил карликовую мачту с парусом, а на дно лодки втиснул довольно большой ящик с крышкой — по-моряцки говоря, рундук — для продуктов, оружия и другого снаряжения. Для прекрасного нового зонта тоже нашлось место — он стоял на корме и должен был защищать корабельную команду в составе одного человека от солнечных лучей, дождя и соленых брызг.
Опробовав свое судно в водах ручья, Робинзон наконец вышел на нем в открытое море, где сразу же оно превратилось в утлое суденышко, каким и было на самом деле. Но это не остановило смельчака, хотя он вполне отдавал себе отчет, какое плавание ему предстоит.
Нет, он не собирался поступать безрассудно и сразу пускаться в путь к таинственному материку, временами появляющемуся на горизонте. «Сначала, — решил он, — я обследую с моря мой остров, который, судя по всему, невелик, и начну с восточной его части». Поставив себе эту цель, он пустился в плавание, не забыв на всякий случай захватить с собой провизию: несколько хлебов, горшок поджаренного риса, половину козьей туши и, разумеется, побольше кувшинов с пресной водой.
Уже вскоре, чуть не за первым поворотом береговой линии, перед ним выросла непредвиденная преграда: над водой торчала узкая гряда скал, уходившая в море, а за ней, неизвестно, на сколько миль, тянулась песчаная отмель. Он решил все же обогнуть гряду, но почти сразу попал в струю могучего течения, которое подхватило и понесло его лодку, как невесомую пушинку, а он со своим единственным веслом ничего не мог поделать. Парус тоже был не в помощь: на море стоял полный штиль. Течение уносило Робинзона все дальше от берега, и он боялся, что в конце концов оно перевернет лодку и он найдет свою смерть там же, где шесть лет назад ее нашли его товарищи по плаванию.
Но, видно, за годы лишений он стал и сильнее, и смелей, потому что часов пять, если не больше, беспрерывно боролся с течением и наконец вырвался из его губительных объятий. (А руки его чуть не вырвались из плеч!) Помог ему и поднявшийся над морем легкий ветер. Однако лодка была уже в открытом море, его остров совсем скрылся из вида, и в какую сторону плыть, Робинзон не знал, а компаса с собой не было. Но и тут природа пришла на помощь: сгустившиеся было тучи рассеялись, показалось солнце, и по его расположению Робинзон понял, что плывет на север. Он развернул парус, подставив его попутному ветру, давая отдохнуть натруженным рукам, и направил суденышко туда, где, по его предположению, должна была находиться северная оконечность острова, которая и открылась наконец его глазам еще через несколько часов. Там он пристал к берегу, бросил якорь, который сделал из железного бруска и не забыл захватить с собой, и, выйдя на сушу, поел, утолил жажду и завалился спать.