Говорят, что у богачей плохой сон. Так было и со мной. Какую великолепную постель я себе сделал из сухого клевера! Но спал очень плохо, потому что всю ночь думал, как мне употребить свои деньги. Фунт хлеба, что я купил себе на ужин, стоил три су, и у меня осталось еще девять. Прожить ли мне мои сокровища в три дня или лучше употребить их на покупку полезных предметов, которые послужат мне для приготовления пищи во время всего путешествия?
Эти два вопроса волновали меня всю ночь. Если бы вчера у меня был какой-нибудь котелок, в котором я мог бы сварить что-нибудь из того, что можно поймать в море, – рыбу или раков, – я бы не страдал так от голода. Если бы у меня была сеть величиной хотя бы в половину моего платка, я бы мог наловить в лужицах после отлива столько креветок, сколько бы захотел.
Наконец, утром я решил, что в первой же деревне, какая мне попадется на пути, куплю коробок спичек за одно су, бечевок на три су и на остальные – алюминиевый котелок, чтобы варить в нем свой улов. Должен, однако, сознаться, что не рассудок подсказал мне такое решение, а, главным образом, желание иметь бечевку.
Мачта на фрегате держалась плохо, поскольку была привязана гибкой веточкой лозы. Я куплю бечевку на три су, смогу укрепить все снасти фрегата, а из остатков сплести сеть.
Я начал с того, что купил бечевку, потом спички. Что же касается котелка, то тут вдруг явилось некоторое затруднение, которого я не предвидел: самый маленький из них стоил пятнадцать су. К счастью, я увидел в углу брошенный, совершенно погнутый котелок. Я спросил, за сколько бы они мне его продали. Продавщица ответила, что уступит его за пять су.
В этот день я был в пути еще меньше, чем накануне, потому что, как только нашел подходящее место для ночлега, сейчас же принялся за работу: сделал челночок, выстругал планку и сплел сеть. Я был приучен к этой работе с тех пор, как начал шевелить пальцами по своей воле, и связать сеть для меня ничего не стоило. За обедом я имел удовольствие полакомиться раками, которых наловил новой сетью и сварил в котелке на костре из собранных на берегу лучинок и высохших водорослей.
Но благополучие не может длиться долго: я расположился со своей кухней под прикрытием крутого берега, и дым маленькой струйкой поднялся кверху. Это привлекло внимание таможенного сторожа, и я видел, что он склонился над краем обрыва, чтобы посмотреть, откуда идет дым. Потом он удалился, не говоря ни слова, но вечером, когда я искал какой-нибудь шалаш, чтобы переночевать, он смотрел на меня уж очень подозрительно.
Действительно, моя фигура должна была обращать на себя внимание. Представьте себе мальчика, у которого за спиной привязана доска – мой фрегат, через одно плечо перевязана бечевка, на которой болтается котелок, через другое плечо перевязана сеть и узелок в руках.
Я сам чувствовал, что моя особа не могла внушать доверия порядочным людям. Всякий раз, когда я проходил через деревню, встречные крестьяне останавливались и оглядывали меня с любопытством, и никто не заговаривал со мной, вероятно, только потому, что я всегда прибавлял шагу. Что если сторож придет спросить, что я здесь делаю, и захочет меня остановить? Мне стало страшно, и я свернул на первую же попавшуюся мне на пути дорогу, ведущую от берега. Я знал, что сторож не может уйти со своего поста, а потому он не будет меня преследовать.
Я нашел в поле стог и решил переночевать в нем, но из боязни быть застигнутым работниками, которые придут переворачивать сено, я решил уйти сейчас же, как только меня разбудила предрассветная свежесть и птичьи голоса. Мне еще очень хотелось спать, и ноги нестерпимо болели, но нужно было уходить, – ничего, досплю днем.
Часы моих завтраков и обедов определялись не аппетитом, а отливом моря, когда я мог что-нибудь поймать себе на мелководье. Если прилив был в восемь часов утра, то я мог пообедать только в двенадцать. Как только вода начинала спадать, я отправлялся на охоту. Для завтрака мне достаточно было и одного краба, но чтобы избавиться от невольного поста, я решил наловить чего-нибудь про запас. На этот раз я поймал много раков, три довольно приличных палтуса и одну камбалу.
Когда я вернулся на берег поискать места, где бы расположиться и сварить себе обед, я встретил даму, которая прогуливалась с двумя девочками: она учила их отыскивать раковины деревянными лопатками.
– Послушайте, мой милый, – сказала она, останавливая меня, – много вы наловили?
У нее были прекрасные светлые волосы, большие голубые кроткие глаза и нежный голос. Это были первые ласковые слова, которые я услышал за четыре дня. Маленькие белокурые девочки были прехорошенькие, и я нисколько не испугался их появления и не подумал бежать.
– Да, – ответил я, останавливаясь, и открыл свою сеть, где возились раки.
– Не продадите ли вы мне ваш улов? – спросила она.
Вы понимаете, как мне понравилось это предложение, я уже видел большой каравай хлеба и слышал запах его хрустящей корочки.
– Что вы хотите получить за все?
– Десять су, – сказал я наудачу.
– Десять су? Одни только раки стоят, по крайней мере, сорок су. Вы не знаете цены своему товару. Разве вы не рыбак?
– Нет.
– Вы ловите рыбу для удовольствия? Пожалуйста, продайте мне все; я вам дам за раков сорок су и за рыбу еще сорок. Хотите?
И она протянула мне две монеты.
Я был так ошеломлен этим великолепным предложением, что не нашелся даже, что ответить.
– Ну, что же вы? Соглашайтесь, – уговаривала она, – вы можете купить на эти деньги все, что захотите.
Она вложила мне в руку четыре франка; одна из девочек опрокинула в свою корзинку раков, а другая переложила в свою сетку рыбу.
Четыре франка! Едва мои покупательницы отвернулись, как я принялся исполнять сумасшедший танец на песке. Четыре франка!
В четверти лье отсюда находилась деревушка, я направился к ней, чтобы купить там два фунта хлеба. Я теперь никого не боялся: ни жандармов, ни сторожей. Если кто-нибудь меня встретит и спросит о чем-нибудь, я покажу ему четыре франка и скажу:
– Оставьте меня в покое, вы видите, я не нищий.
Но я не встретил ни жандарма, ни сторожа, зато не нашел и булочной. Я два раза пробежал из конца в конец единственную улицу в деревне, видел чайную, бакалейную лавочку, видел трактир, но нигде не продавали хлеб.
А между тем мне нужен был именно хлеб. Деньги звенели у меня в кармане, и уйти из деревни без хлеба я не мог. Моя робость исчезла, я смело подошел к трактиру и попросил трактирщицу, сидевшую на пороге, указать мне, где живет булочник.
– Здесь нет булочника, – ответила она.
– Тогда, может быть, вы продадите мне фунт хлеба?
– Мы не продаем хлеб, но если вы голодны, мы можем накормить вас обедом!
Через открытую дверь несся запах капусты, и слышно было клокотание кипящего супа на плите. Мой голод не мог устоять перед таким искушением.
– А сколько будет стоить обед?
– Одно блюдо – похлебка из капусты с салом и хлеб – тридцать су, не считая сидра.
Это было страшно дорого, но даже если бы она сказала четыре франка, я бы все равно вошел. Трактирщица ввела меня в маленькую грязную комнатку с низким потолком и положила на стол каравай хлеба весом около трех фунтов. Этот каравай меня погубил. Капуста была жирная, и я, вместо того, чтобы есть ее вилкой, накладывал ее на хлеб, как бутерброд, толщина куска хлеба для меня имела сейчас самое большое значение.
Бутерброд я съел очень быстро, потом второй, потом третий. Это было так вкусно! Каравай заметно уменьшался. Я отрезал еще и четвертый большущий кусок и решил, что он будет последним; но когда я его съел, то оказалось, что капусты еще немного осталось, и я опять принялся за хлеб; теперь от него осталась уже только маленькая краюшка. Что же, это был единственный случай за много-много дней, когда я мог поесть, я решил им воспользоваться и съел последний кусок.
Я думал все это время, что в комнате нахожусь один. Но какой-то неясный шум – то ли смех, то ли шепот – заставил меня оглянуться. Сквозь занавешенное стекло из-за двери на меня смотрели трактирщица, ее муж и служанка, и все они потихоньку смеялись.
Я сконфузился.
Все трое степенно вошли в комнату, трактирщица спросила:
– Вы хорошо пообедали? – и они расхохотались.
Я поспешил уйти, предложив ей за обед сорок су.
– Да, я беру со всех посетителей по тридцать су за обед, но с обжор можно и сорок, – рассмеялась она снова и не дала мне сдачи.
Я уже переступил порог трактира, когда она крикнула мне вслед:
– Осторожнее, не бегите так быстро, а то можете лопнуть! – и вся троица покатилась со смеху.
Несмотря на это предостережение, я бежал, как вор, за которым гнались, и только пройдя порядочное расстояние от деревни, замедлил шаг.
Мне было стыдно, что я за один обед заплатил так много, но чувствовал я себя прекрасно. С самого начала путешествия я еще не испытывал такой бодрости.
Пообедал я хорошо, и сорок су остались в кармане – жить можно!
Этих сорока су, если тратить их экономно, только на хлеб, хватит мне на несколько дней. Я решил покинуть берег и идти по тому пути, какой я наметил себе раньше, – через Кальвадос.
Правда, у меня было одно затруднение: я не понимал, где нахожусь. Я миновал много деревень, прошел мимо двух городов, но не знал их названий. Если бы я шел по дороге, то знал бы, мимо каких селений прохожу. На дороге у деревень стоят столбы, где написаны названия мест и показано, куда ведет дорога, – по ним я мог бы что-нибудь узнать. Но на морском берегу столбов нет, а спрашивать прохожих я не решался. Мне казалось, что если я буду идти с видом человека, который знает, куда идет, то меня никто не тронет, а если я спрошу о дороге, меня остановят.
Я хорошо помнил очертания департамента Ла-Манш как с суши, так и с моря, и знал, что по берегу идти гораздо дальше, чем по дороге. Теперь вопрос был в том, куда приведет меня дорога, по которой я пойду, – в Изиньи или в Вир? Изиньи на берегу моря, значит, я смогу добывать себе пищу, если истрачу все вырученные деньги. Вир находится далеко от моря. Чем же я буду там питаться?