В одиннадцать часов я был в условленном месте, а Дьелетта пришла только в двенадцать. Я уже стал отчаиваться: я боялся, что ее поймали. Наконец я услышал легкие шаги на бульваре, потом увидел ее, когда она проходила мимо фонаря, и узнал красный плащ, который она обычно надевала после представлений.
– Я думала, что никогда не уйду, – говорила она, запыхавшись. – Лаполад стонал и никак не засыпал, а я хотела проститься с Мутоном. Бедный Мутон! Он будет скучать без меня. Ты все взял?
Теперь не время было проверять наш инвентарь. Я ответил, что, может быть, мы что-нибудь и забыли, но нам надо спешить.
– Хорошо, идем, но сначала дай мне свою руку.
– Для чего же?
– Мы дадим друг дружке клятву на жизнь и на смерть. Ты согласен так поклясться?
– Согласен.
– Ну, так дай мне руку и повторяй за мной: «Клянемся, что будем помогать друг дружке в жизни и в смерти».
– …В жизни и в смерти, – эхом повторил я.
Она пожала мне руку, и волнение, с каким она произносила эту клятву, передалось мне.
Город был пуст, таинственную тишину ночи нарушал только фонтан: вода с тихим журчанием сбегала в ручей. Еще жалобно скрипел фонарь, раскачиваясь на железной цепи, и большие изменчивые тени бежали от него по мостовой.
– Теперь идем, – сказала она и двинулась вперед по бульвару.
Вскоре мы вышли из города в поле. Шагая следом за ней, я с любопытством присматривался к своей спутнице. Мне показалось, что она слегка оттопыривает левую руку, точно что-то несет в ней. Однако весь наш багаж был у меня. Что же она могла нести? Я спросил ее об этом.
– Это моя резеда, – сказала она, отворачивая полу плаща.
И я увидел небольшой горшочек, обклеенный золотой бумагой. Она ухаживала за этим цветком, стоявшим на одном из окон кареты. Она защищала его, как львица защищает своих детенышей, и тем страшно раздражала Лаполада.
– Как, ты хочешь, чтобы мы унесли его с собой? – спросил я, недовольный увеличением тяжести багажа.
– Я не могу оставить его. Довольно того, что я бросила Мутона. Бедный Мутон! Ты не поверишь, как бы я хотела, чтобы он был с нами: я бы вела его на шнурке. Как он смотрел на меня, когда я прощалась с ним. Я уверена, что он понял, что я его покидаю.
Я представил себе, как мы ведем на шнурке Мутона, словно комнатную собачку. Мне стало смешно, и я не мог удержаться от улыбки.
Дьелетта хотела разделить все тяготы пути поровну, в том числе и наш скарб, и я с трудом уговорил ее уступить мне большую его часть.
Ночь была еще не холодная, но прохладная. Темно-синее небо было усеяно искрами звезд. В долине все спало. Деревья стояли неподвижно, не издавая ни малейшего шума. Не было слышно ни птиц, ни насекомых, чем обычно оживляются летние ночи. Только время от времени, когда мы проходили мимо жилья, просыпались собаки и лаяли, и будили других по соседству, и их лай звучал в ночной тишине, как перекличка часовых.
Чтобы избежать преследования Лаполада, мы должны были идти всю ночь. Я боялся, что Дьелетта не сможет идти так долго, но она не жаловалась на усталость, и мы быстро шли до утра. Мы миновали много уснувших деревень, и дорожные столбы показывали, что мы прошли за ночь шесть лье. Небо на востоке побелело, запели петухи. Из-за ставен кое-где в домах замелькали огоньки. Скоро нам стали встречаться лошади и пахари, идущие на работу в поле.
– Отдохнем, теперь я не боюсь.
– А ты разве боялась?
– Да я все время боялась, еще в Блуа.
– Чего же ты боялась?
– Тишины. Я не люблю ночи: тени то увеличиваются, то уменьшаются, и мне почему-то становится страшно. Сердце то стучит, то замирает.
Пока мы завтракали сухарями, наступил серый и сырой осенний день. Перед нами была бесконечная голая равнина, кое-где виднелись деревья и дома, над которыми поднимался желтыми колоннами дым. Свежевспаханные нивы чередовались со сжатыми полосками. Нигде не было видно зелени. Вороны пролетали над нами тяжелыми стаями, которые иногда распадались и опускались рядом с людьми, работавшими в поле.
Позавтракав, мы пошли дальше. Еще через полтора лье мы почувствовали, что смертельно устали. Дьелетта как упала, так и заснула, и проспала часов пять, не просыпаясь.
Главная моя забота теперь состояла в том, чтобы придумать, как и где мы проведем ночь. Я уже знал, что значит спать под открытым небом, и, конечно, я все время помнил об осеннем холоде. Предпринимая это путешествие, мы решили не считать лье, пройденные за день, а останавливаться ночевать там, где найдем подходящее убежище. Мы нашли нишу у стены в парке, куда ветер намел кучу сухих листьев. Хотя было еще только около четырех часов, но мы решили остановиться на ночлег. Все время до ночи я употребил на приготовление постели. Я собрал еще листьев и добавил их к той куче, что лежала у стены. Из листьев я устроил постель, над ней в щель между развалинами стены я воткнул ветки, а другой их конец прижал к земле камнями. Получилось нечто вроде стропил, на которые я набросил попону, и у нас получился своего рода шалаш.
Дьелетта влезла в наш домик и осталась им очень довольна. Это казалось забавным: шалаш в лесу, точно в сказке «Мальчик с пальчик». Ах, если бы хоть немного масла к сухарям, совсем бы хорошо было! Но масла не было.
Пока мы обедали – наш обед, как и завтрак, состоял из сухарей, – наступили сумерки. Скоро и красная полоска зари на западе погасла. Не было слышно птиц, спрятавшихся в густых ветвях елей. Но и когда наступила темная ночь, я все никак не мог успокоиться.
– Ты спишь? – спросила меня Дьелетта.
– Нет.
– Не спи, пожалуйста, если можешь, пока я не усну, тогда я не буду так бояться.
Хотя наш шалаш был и не так уж плох, но через многочисленные дыры на старой попоне можно было видеть сияние звезд. В природе давно уже все уснуло, но мы все время слышали какой-то шум, напоминавший нам о том, что мы не дома.
Дьелетта долго еще ворочалась, наконец, усталость взяла свое, и она уснула. Уснул и я.
На рассвете, как я и ожидал, мы проснулись от холода.
– Тебе тоже холодно? – спросила Дьелетта, когда почувствовала, что я зарываюсь в листья. – Я совсем замерзла.
– Что же делать? Надо постараться все же поспать до утра.
Но я не мог уснуть, потому что совсем закоченел и, несмотря на все усилия согреться, весь дрожал. Кроме того, меня беспокоил странный шум: на земле листья шуршали и хрустели, точно по ним бегали тысячи насекомых.
– Ты слышишь? – тихо спросила Дьелетта.
Как я ни стремился ее успокоить, но все же не мог сказать «нет». Меня тоже беспокоил этот шум, но мне надо было быть храбрым – ведь я должен был защищать свою подругу! Будь я один, я бы, наверное, убежал.
Больше получаса мы лежали тихо, не смея шевельнуться. Я слышал, как Дьелетта стучала зубами, листья нашей постели оказались разбросанными – так мы старались согреться, зарываясь в них с головой, а снаружи шел все тот же неясный шум.
И именно этот продолжительный ровный шум придал мне храбрости. Животное или человек не могли быть его причиной – шум бы изменялся. Я решил посмотреть, что́ бы это могло быть.
Приподняв попону, я выглянул: луна светила ярко на звездном небе, а здесь, на земле, все было совершенно так же, как вчера.
Я смелее просунул голову в дыру и потрогал листья снаружи; они затрещали, поскольку оказались тверды, как камень, и смерзлись в одну кучу. На улице был мороз, оттого и трещали листья.
Это успокоило нас, но не согрело: напротив, от сознания, что на дворе мороз, нам стало еще холоднее.
Вдруг Дьелетта вскочила.
– Что с тобой?
– Моя резеда, моя резеда! Она замерзла! Она пропала!..
Бедняжка взяла в руки горшочек, прикрыла его плащом, стараясь согреть цветок. Который был час? Было ли уже утро или еще длилась ночь? Луна стояла низко, но я не знал, когда она уходит за горизонт.
Вскоре мы не могли больше оставаться в шалаше. Даже прижимаясь друг к другу, мы все-таки так дрожали, что не могли говорить. Тогда мы решили подняться и идти, надеясь, что на ходу согреемся.
Нужно было сложить попону и укрепить ее на спине. Дьелетта хотела укрыть от холода свою резеду, и самое лучшее, что она могла придумать, это нести ее под плащом. Я знал, что у нее устанут и озябнут руки, и предложил оставить цветок и не тащить его с собой, но она рассердилась и назвала меня бессердечным. Я не смел больше настаивать, и мы пошли дальше.
И вот мы снова в пути. Ночь и мороз. Путешествие обещало быть не слишком приятным, но я не хотел делиться своими страхами и сомнениями с Дьелеттой. Она шла бодро, всегда находила что-нибудь приятное и веселое в нашем положении, и мне становилось веселей.
И только через час, проходя через одну деревню, мы, к своему удовольствию, услышали крик петуха. Скоро должно было настать утро. От быстрой ходьбы мы согрелись и разговорились. Теперь мы подшучивали и смеялись друг над другом и над нашими страхами. Поспорив немного, мы пришли к соглашению, что я был храбрее нее, но глупее.
Из боязни преследования со стороны Лаполада – если только он нас ищет, то должен искать по дороге в Париж, – мы из Блуа пошли через Шартр: крюк был незначительный, и нам этот путь казался менее опасным.
В этот вечер мы прошли Шатоден. День был жаркий, но вечером снова стало холодно. Мы ночевали в трактире. На это была истрачена громадная сумма, но все же лучше было потерять деньги, чем умереть от холода.
– Это ничего, – говорила Дьелетта, – когда у нас не будет денег, я буду петь в деревнях, и нам что-нибудь подадут.
Она говорила это так уверенно, точно иначе и быть не может, и эта уверенность передавалась и мне.
Но как оказалось, пением нелегко зарабатывать деньги. Вскоре мы узнали, во что обходится это ремесло.
В двух лье от Шатодена мы остановились ночевать в трактире. Здесь с нас спросили за ночлег четыре су, кроме того, мы должны были сказать, кто мы, куда идем и откуда. К счастью, я заранее придумал историю, что идем в Шартр готовить место для нашего цирка, который едет следом и будет на месте завтра-послезавтра.