На другой день Бибош разбудил меня. Без него я бы, наверное, проспал целые сутки.
– Вставай, одевайся, вот тебе одежда.
Я сбросил свое тряпье и надел платье, которое мне подал Бибош: панталоны и куртку из пушистого, мягкого сукна.
Слабый свет дня проникал под своды этого глубокого подземелья.
– Ну, мой друг, – говорил Бибош, пока я одевался, – я думал о тебе и вот к чему пришел: ты, наверное, не мастер в ремесле, не правда ли?
– Вероятно, да.
– Я не сомневаюсь: это видно сейчас же. Но если ты думаешь приняться за дело не обучаясь, это к добру не приведет, а потому я дам тебе учителя, ты будешь для него «мышонком».
При всем моем желании не показать себя невеждой в знании парижского языка, невозможно было оставить это слово без объяснения. Если мне предстоит «стать мышонком», то должен же я знать, как?
– Ты кончил одеваться? – спросил Бибош, видя мое недоумение.
– Да.
– Чудесно, пойдем теперь завтракать, а после я отведу тебя к своему другу.
Я последовал за ним. Жаровня погасла, и никаких следов не осталось от вчерашнего пиршества: все было чисто и пусто. Свет проникал в помещение через вход и освещал только два столба, поддерживающих свод, да развалы камней.
Из углубления в стене Бибош достал бутылку, хлеб и остатки ветчины.
– Отрежем кусок и позавтракаем у твоего нового хозяина, – сказал Бибош.
Я набрался смелости спросить, кто он и что я должен буду делать.
– Не смейся, пожалуйста, надо мной, – сказал я ему, – ты знаешь, что я не бывал в Париже и здешнего языка не знаю. Объясни мне, что такое «мышонок»?
Этот вопрос привел его в такое веселое расположение духа, что я боялся, как бы он не задохнулся от смеха.
– Ах, какие чудаки эти провинциалы, – сказал он. – Так ты не знаешь, что значит «мышонок»? Это значит мальчишка, – понимаешь? Такой, как ты, как я, не очень тупой и не очень проворный. Ты, вероятно, не знаешь, как многие купцы закрывают свои лавки в то время, когда они обедают в кухне?
Я не понимал, какую связь он усматривает между этими двумя понятиями: что такое «мышонок» и как закрывают купцы на обед свои лавочки?
– Они их закрывают посредством маленькой планочки, – продолжал Бибош, передавая мне бутылку, которую он наполовину опорожнил. – Эта планочка сдерживает пружинку, которая соединяется со звонком, и вот когда кто-то входит, отворяя дверь, он толкает планку, та передает толчок звонку, и звонок звенит, а купец, который сидит спокойно в кухне или в задней комнате, выходит посмотреть, кто пришел. Догадываешься теперь, для чего нужен «мышонок»?
– Совсем не догадываюсь. Не для того же, чтобы заменять звонок?
Бибош расхохотался до слез, закашлялся от смеха, а когда он перестал кашлять, я получил от него хороший тумак.
– Если ты будешь говорить подобные вещи, то, пожалуйста, предупреждай заранее, иначе ты меня уморишь. Не заменять звонок, нет! «Мышонок» должен помешать звонку звонить, а для этого надо войти в лавку без звонка. Войти надо тихонечко, без шума, пробраться к ящику, взять деньги из кассы и передать тому, кто стоит снаружи. Тот берет деньги и помогает «мышонку» вылезти; купец лишится своих денег, не подозревая об этом! Теперь понимаешь?
Я был поражен.
– Но это значит, что тот, кто взял деньги из кассы, вор?
– Ну, так что же?
– Но ты разве вор? Ты – сам?
– А ты-то кто? Ты дурак?
Я стоял и ничего не мог ему ответить. Я припомнил все, что я видел накануне, и понял, что Бибош имел полное право назвать меня дураком. Однако надо же было мне все разъяснить.
– Послушай, – сказал я, – если ты рассчитывал на меня в этом деле, то ты ошибся.
На этот раз он не рассмеялся, а рассердился ужасно. Он подумал, что я его обманул, и если он теперь меня выпустит, то я пойду и донесу на него.
– Так нет же! – вскричал он. – Ты не донесешь, потому что не выйдешь отсюда!
– Нет, я уйду, и ты меня не остановишь.
Но он уже набросился на меня. Хотя он был гибкий и ловкий, но я был сильнее него. Борьба наша была непродолжительна: нападение было неожиданным, он успел меня опрокинуть, но я пришел в себя и вскоре уже сидел на нем верхом.
– Отпустишь меня?
– А ты не донесешь?
– Нет.
– Поклянись!
– Даю честное слово…
Я встал.
– Но ты действительно дурак, – сказал он с раздражением, – настоящий дурак. Вот увидишь, как ты будешь жить со своей честностью. Если бы ты вчера не встретил меня, ты бы уже умер, и если ты еще жив, то только потому, что ел краденую ветчину и пил краденое вино. Если ты не отморозил ноги, то только потому, что я дал тебе краденые ботинки, и если не замерз насмерть, то только потому, что на тебе краденое платье.
Ах, это платье, такое хорошее и теплое! Я не думал уже о том, как мне хорошо в нем.
– Дай мне, пожалуйста, свечу, – сказал я.
– Для чего тебе?
– Я хочу надеть свое старое платье.
– Я тебя не упрекаю этим платьем. Я тебе его дарю.
– Но я его не хочу.
Он пожал плечами и повел меня в галерею, где я спал.
Я снял новую теплую одежду, которую мне дал Бибош, и надел свое тряпье. Я не скажу, что почувствовал себя хорошо, но когда я хотел надеть свои ботинки, то увидел, что один из них совсем развалился. Бибош смотрел на меня, не говоря ни слова. Я хотел отвернуться от него – мне было стыдно своей нищеты.
– Ты хочешь быть дураком, и у тебя это прекрасно получается – ты достаточно глуп, – сказал он мягко. – Но то, что ты делаешь сейчас, меня очень трогает, вот тут, – он указал на сердце. – Должно быть, приятно сознавать себя честным человеком.
– Почему же ты не хочешь быть честным?
– Слишком поздно.
– Подумай, когда тебя арестуют и осудят, что скажет твоя мать?
– Моя мать? Ах, если бы у меня была мать… Но не будем говорить об этом.
Я хотел его перебить.
– Нет, пожалуйста, без проповедей! – воскликнул он. – Оставь меня в покое. Я только не хочу, чтобы ты уходил в таком виде. Я понимаю, что ты не хочешь надевать краденое платье, и я хочу предложить тебе то, которое я носил, когда работал в Фалезе. Я за него дорого заплатил своим трудом. Если у тебя есть сердце, ты не должен отказаться от него. Возьми его, пожалуйста.
Я согласился.
– Хорошо, – сказал он с видимым удовольствием, – пойдем, я тебе дам его.
Мы вышли и отправились в город. Он привел меня к дому около заставы, где сдавались меблированные комнаты. Мы вошли в одну из комнат, и он достал из шкафа знакомые мне куртку и панталоны, которые я видел на нем в Фалезе, и ботинки, не совсем новые, но еще достаточно крепкие.
– Ну, теперь прощай, – сказал он, когда я переоделся, – если ты увидишь моих товарищей на улице, постарайся не узнавать их.
Еще не было и десяти часов, когда мы расстались с ним. У меня был целый день впереди, чтобы подумать, где я буду ночевать. Было сухо, я был тепло одет и хорошо обут, не голоден, а потому пока никак не мог сосредоточиться на вопросе о ночлеге, хотя и понимал, что мне необходимо найти пристанище в Париже.
Идти сегодня к Дьелетте было нельзя, и я пошел бродить по улицам. Может быть, какой-нибудь случай поможет мне определиться.
Прошло два часа, а я так ничего и не нашел и ничего не придумал, хотя миновал уже много разных кварталов. Тогда я сказал себе, что будет гораздо лучше, если я пойду случаю навстречу, и направился к Сене. Я решил вернуться на рынок к той доброй женщине, которая дала мне вчера двадцать су. Если она сама не даст мне работу, то хотя бы укажет, к кому можно обратиться.
Сначала она меня не узнала, поскольку я был переодет в платье Бибоша, но когда я ей напомнил вчерашнюю историю, она спросила меня, что я сделал с сестрой. Я рассказал ей все, что произошло вчера. Она была тронута. Потом я ей сказал, что не хочу покидать сестру, хочу остаться в Париже, пока она поправится, а для этого надо работать. Но я здесь никого не знаю, кто мог бы мне помочь, и я подумал… я надеялся…
– Ты решил обратиться к тетке Берсо, – перебила она меня, – и хорошо сделал, мой мальчик. Мне приятно, что ты догадался, что я не из тех женщин, кто позволит ребенку умирать на мостовой; я не богата, но стараюсь быть доброй и не оставлять без помощи тех, кто в ней нуждается.
Она позвала своих соседок, и они составили совет, чтобы придумать, на что я могу быть годен. Это было довольно трудно, так как не было такого обычая, чтобы дети работали на рынке.
Наконец, после долгих совещаний и споров, после того как они раз десять меня переспросили, что я умею делать, им стало ясно, что я умею хорошо писать. Решено было единогласно, что меня надо послать на аукцион, и если только там есть место, меня примут писцом.
Она позвала своих соседок, и они составили совет, чтобы придумать, на что я могу быть годен.
Я не присутствовал при переговорах обо мне. Мне только сказали, что место будет, и на другой день я был водворен с пяти часов утра за пюпитром на рыбном аукционе. Я должен был переписывать маленькие билетики. Для меня это было очень легко. Я писал быстро и четко. Вечером тетка Берсо пришла узнать, довольны ли моей работой? Ей ответили, что все идет хорошо и я могу рассчитывать на тридцать су в день. Это было немного, но так как тетка Берсо позволила мне ночевать в ее лавочке, то это было больше, чем мне было нужно, чтобы не умереть с голоду.
Дьелетту положили в госпиталь в понедельник, и я с большим нетерпением ждал четверга. Закончив работу на аукционе, я тотчас отправился в госпиталь. На рынке мне дали апельсинов, ими были наполнены все мои карманы. Я беспокоился, спешил и пришел слишком рано: дверь была еще заперта. Как-то она себя чувствует? Жива ли она? Может быть, умерла… Эта мысль приводила меня в ужас.
Когда мне указали палату, где она лежала, я бросился бежать со всех ног, но служитель остановил меня и сказал, что шуметь нельзя, иначе меня выведут вон. Тогда я пошел на цыпочках.
Дьелетта оказалась жива, и ей стало лучше. Никогда не забуду выражения ее глаз, когда она увидела меня!