— Наверно, он пошел ко дну, во время прилива перевернуло шлюпку, — говорили одни.
Но тогда возникал вопрос, куда же она-то делась, если старик утонул.
— Может быть, водяные водовороты ее завертели и течением отнесли в открытое море, — догадывались другие.
Один Суббота мрачно молчал, но весь день оставался на взморье. Неутомимо осматривал все прибрежные камни и все углубления в утесах. Где мы только с ним не побывали! Иногда уходили за пять лье от Пьер-Ганта, но все наши поиски оказались напрасными, мы не находили никаких следов.
Если нам встречались рыбаки, Суббота всегда спрашивал с тревогой.
— Ну что, ничего нет нового?
И всегда получал отрицательный ответ. Когда же он видел при этом, что глаза мои наполнялись слезами, он всякий раз ласково трепал меня по щеке и растроганным голосом, в котором дрожали слезы, говорил мне.
— Ты добрый мальчик, Ромен, да, ты хороший паренек, у тебя благородное сердце.
Недели две спустя после необъяснимого исчезновения г-на Бигореля, из Нижней Нормандии приехал его внучатый племянник и единственный родственник. Звали его г-н Де-Лаперуз.
Он подробно расспросил нас о том, как все случилось, потом нанял человек двадцать опытных моряков с тем чтобы они объехали все соседние берега.
Поиски продолжались целых три дня, но не привели ни к чему.
Было решено, что г-н Бигорель утонул, а шлюпку его унесло течением Бог весть куда. Один Суббота не верил этому и всякий раз отрицательно покачивал головой. Один он все еще продолжал надеяться, но, кажется, напрасно…
— Может, он совсем и не погиб? Лодку могло отнести течением, но это не значит еще, что она перевернулась. Может быть, он высадился у берегов Англии и нынче или завтра вернется домой! — кричал он запальчиво тем, кто уверял, что его старый господин наверно утонул.
На него было жаль смотреть, в таком он был отчаянии, и потому почти никто с ним не спорил.
Когда поиски были окончены, г-н Лаперуз позвал нас с Субботой к себе и объявил, что мы ему решительно ни на что не нужны, а потому можем уходить сейчас же на все четыре стороны.
Далее, что он намерен дом заколотить наглухо, а скот и овощи продать, а сам он уезжает немедленно к себе домой в Нижнюю Нормандию. Все это было сказано так сухо, почти враждебно, что Суббота возмутился до глубины души. Точно мы были не друзья г-на Бигореля, с которыми он делился каждой мыслью и каждым куском хлеба, а какие-то не то наемные слуги, не то приживальщики. Суббота ничего не ответил на все эти распоряжения, а только, обратясь ко мне, отрывисто сказал:
— Собери свои пожитки, Ромен, мы и сами не останемся здесь ни одной минуты более. Без г-на Бигореля нам тут делать нечего.
Сборы наши были недолгие. Мы взяли узлы со своими вещами и за руку вышли из дома, хотя слезы катились у меня градом и на сердце было невыразимо тяжело.
Когда мы подошли к перешейку, отделяющему остров от нашего берега, навстречу нам попался новый владелец Пьер-Ганта. Суббота не удержался, подошел прямо к нему и сказал резким тоном:
— Сударь, знайте раз и навсегда, что хоть по бумагам вы и числитесь племянником и даже наследником моего господина, но у вас с ним ничего нет общего, ровно ничего, поэтому я вас и не признаю за его родню.
Глава VI
Решено было, что Суббота поживет у нас в Пор-Дье еще около трех недель. За это время он ни на один час не успокаивался. Очевидно, мысль найти г-на Бигореля живого или мертвого крепко засела у него в голове.
Всякое утро он ходил на морской берег и продолжал свои поиски во всех направлениях. Потом, когда все его усилия не привели ни к чему, он объявил нам, что уезжает на английские острова, а может быть и дальше…
— Потому что, видите ли, — сказал он нам на прощание, — море ничего не оставляет у себя, а на этот раз оно, может быть, ничего и не взяло от нас.
Мы тогда хорошенько не поняли, что он хотел сказать этими словами, но от всей души сочувствовали его горю, которое и для меня являлось не меньшим, если не большим ударом, чем для него.
Суббота не любил много разговаривать. Он ласково простился со мной и с матушкой.
— Ты добрый человек, Ромен, — сказал он, — прошу тебя, время от времени не забывай пойти на остров, там осталась черная корова, снеси ей пучок травы и горсточку соли. Она ведь и тебя любила не меньше, чем нас.
С отъездом Субботы порвались последние нити, связывавшие меня с привольной и счастливой жизнью на Пьер-Ганте.
«В семье не без урода», — говорит народная поговорка. Она вполне оправдалась и на нашей семье. У меня был еще один дядя, который «терпеть не мог моря», и во всем остальном он так же мало походил на нас, как и в этом. Можно было держать пари, что в его жилах не текло ни одной капли крови Кальбри!..
Он жил в десяти лье от нашей деревни, в городке Доле, где занимал различные должности одна прибыльнее другой: судебного пристава, ростовщика и частного стряпчего. У него была там контора, в которой совершались всякие сделки. Не даром же он слыл за богача.
В то время, о котором идет речь, дядя Симон из Доля оставался ближайшим нашим родственником со стороны отца, и матушка, озабоченная вопросом моего будущего, решилась обратиться к нему за советом, что ей дальше со мной делать.
Через месяц после отправки нашего письма дядя сам приехал в Пор-Дье.
— Я не ответил на ваше письмо, — начал он с места, — потому что имел намерение приехать лично, и в таком случае нечего было тратить деньги на марки и давать наживаться почте. Деньги достаются нелегко, а потому транжирить их не приходится, милая невестушка! По той же причине я до сих пор и сам не ехал — ожидал оказии. Меня к вам довез за двенадцать су торговец соленой рыбой!
Из этих слов легко можно было понять, как дядя Симон любил деньги и как трудно он с ними расставался.
В этом я очень скоро убедился на собственном опыте.
Когда матушка рассказала ему о положении наших дел и о внезапности исчезновения г-на Бигореля, дядя сочувственно покачал головой!
— Из всего, что вы мне рассказали, невестушка, я вижу, что вы ни за что не хотите отпускать этого молодца в море, и вы правы, быть моряком собачье ремесло! Тут ничего нельзя заработать! Останешься век свой бедняком, каким был мой брат, а ваш покойный муж, — это одно, а другое, вы бы хотели, чтобы мальчик окончил ученье, начатое у старика «Воскресенье». Надеюсь, в этом случае вы на меня не рассчитывали! Я сам человек бедный: еле концы с концами свожу!
— Я не намерена была просить у вас денег, — с застенчивой гордостью отвечала мать.
— Денег! Но у меня их нет, повторяю вам! Рассказывают про меня, будто я богат, ведь это чистейшие выдумки; на самом деле я весь в долгу, как в шелку, потому что принужден был купить землю, которая меня разоряет.
— Наш священник говорил мне, — прервала его матушка, — что за долгую службу отца и, особенно, в награду за его геройскую смерть Ромен мог бы обучаться в коллегии бесплатно, за счет государства, надо только похлопотать, подать просьбу…
— Все это так, положим, священник говорит справедливо, но кто же возьмет на себя все хлопоты, а их будет немало. Сами вы не можете, а на меня не рассчитывайте, сразу вам говорю. Я ни за что не возьмусь хлопотать. Во-первых, у меня нет для этого достаточно свободного времени, а во-вторых, я решаюсь беспокоить влиятельных людей только по своим личным делам, да и то в исключительных случаях.
А то хлопочи за родных, а потом представится в сильных людях нужда для самого себя — тебе и ответят отказом. Нет, нет, я на это ни за что не пойду! Вот братья Леге должны бы были прежде всех озаботиться судьбою мальчика. Они должны платить за его ученье, помните их обещания?
— Они никогда об этом не заговаривают сами, а я просить таких людей ни о чем не хочу, — ответила мать.
— Ну, напрасно, тогда я пойду с ними объясниться хорошенько, посмотрю, удастся ли им от меня дешево отделаться!
Мать хотела возражать, но дядя Симон перебил ее.
— Нечего с ними церемониться. Просить о том, на что имеешь полное право, совсем не стыдно. Скорее, им должно быть совестно, а не вам. Поймите это, и не будьте так щепетильны.
Понятно, что матери моей тяжело было обращаться с просьбой к братьям Леге, против этого возмущалась вся ее гордость, но дядя Симон был не такой человек, которому можно было противоречить.
— Поймите, — говорил он ей внушительно, — что если вы обратились ко мне за советом, то и должны меня слушаться. Я не даром сюда прокатился из Доля, не даром бросил для вас все свои дела на целый день, за эту жертву самое меньшее, что вы можете сделать, это исполнять все то, что я нахожу полезным для моего племянника.
— А ты, Ромен, ступай сейчас же в контору братьев Леге и посмотри, там ли они оба? Если они оба налицо, тогда мы их и накроем. Это ловкие люди, и мне хорошо известен их обычай: если говорить с каждым порознь, то один будет сваливать на другого, и тогда от них не добиться толку во веки веков.
Оба брата сидели в конторе, а потому мы вошли.
Когда я вспоминаю, при какой возмутительной сцене мне пришлось присутствовать, то и теперь, через много лет, краска обиды заливает лицо: поэтому можете вообразить, как тяжело и стыдно мне было тогда.
Насколько права была мать, когда отказывалась обращаться за помощью к этим людям с каменным сердцем. Они сделали удивленный вид при виде нас и стали вертеться на стульях, точно на горячих углях.
— Все знают, что вы обещали позаботиться о сыне моего брата, а потому вы и должны платить за его учение, — начал дядя.
При этих словах оба брата подскочили, как ужаленные.
— Мы — платить за его учение? — закричал старший.
— За его учение! — повторил точно эхо младший.
— Мы братья Леге, — закричали оба в один голос.
— Вы обещали сделать не только это, но вы еще обещали его усыновить, — продолжал дядя, — все это слышали.
— Усыновить — мы! — воскликнул младший.