Баобаб послал ему воздушный поцелуй и сгинул. И лишь спустя минуту Владимир осознал: его бросили, оставили без собутыльника в хмельную воскресную ночь.
Но и без собутыльника Владимир продолжал пить. Он помнил много русских песен о пьянстве в одиночестве, однако трагикомический смысл этих баллад не укоротил вереницу стаканов с бурбоном и единственного, неведомо как затесавшегося среди них мартини с джином — три твердые оливки мерцали в изящном бокале. Так выпьем сегодня, а завтра… начнется долгий период трезвости, когда Владимир будет просыпаться с ясной головой и ловко управляться с иммигрантами. С этими удивительными людьми! Многим ли из его ровесников посчастливилось познакомиться с таким человеком, как мистер Рыбаков по прозвищу Вентиляторный? И многим ли удалось заслужить его доверие?
Вывод: Владимир — классный парень. На пятом бурбоне он провозгласил тост за себя и показал ламинированные зубы официантке, которая в ответ даже слегка улыбнулась, во всяком случае приоткрыла рот.
— З-з… — начал Владимир (в итоге должно было получиться «значит»), но официантка уже понесла поднос с выпивкой аспирантам у бильярдного стола. Они лакали жуткие фруктовые напитки, эти школяры.
Спустя полчаса Владимира окончательно развезло. И нам нечего сказать в его оправдание. В бутылке мартини на соседнем столике отражался настоящий русский алкаш, смурной обормот с редеющими, слипшимися от пота волосами и в рубашке, расстегнутой больше, чем следовало. Даже ламинированные зубы — гордость семейства Гиршкиных — каким-то образом запачкались в нижнем ряду.
Аспиранты по-прежнему стучали киями. Не помахать ли им? Этакое панибратское приветствие, вполне допустимое, когда ты пьян. Владимир умеет быть эксцентричным…
Он залпом опрокинул виски. За столиком не больше пепельницы в ряду таких же столиков, тянувшемся к двери, сидела девушка. И давно она там сидит? В ее внешности тоже было нечто алкашное — голова набок, словно шейные мускулы устали ее держать, спутанные ломкие темные волосы, широко открытый рот. Мутный взор Владимира пополз по девушке (сверху вниз, медленно и методично), отмечая бледность лица, черные глаза, серый свитер без надписей, еще более бледные руки и книгу. Она читала. И пила. Если бы только Баобаб оставил ему одну из своих книг! Но зачем? Чтобы читать друг другу вслух на весь бар?
Владимир закурил. Сигарета возбудила в нем тягу к опасностям, навеяла мысль о пробежке по Центральному парку в этот поздний час, о спринте под пение городских цикад, о бросках зигзагами вправо-влево, как на футбольном поле, в попытке одурачить смерть, притаившуюся в тени между парковыми фонарями.
Отличная идея.
Он встал, чтобы уйти, девушка подняла на него глаза. Пока он шел к двери с намерением обыграть смерть в парке, девушка по-прежнему смотрела на него. Он уже поравнялся с ней, а она все смотрела.
Вдруг он оказался сидящим напротив нее. Наверное, споткнулся или его качнуло, и он, сам не зная как, рухнул на теплое пластиковое сиденье. Девушке на вид было около двадцати, на лбу пролегла магистраль первых горестных морщин.
— Не понимаю, почему я сел здесь, — подал голос Владимир. — Сейчас встану.
— Вы напугали меня. — Голос у девушки был ниже, чем у Владимира.
— Уже встаю. — Он положил руку на стол. Книга называлась «Манхэттенский трансфер»[9]. — Замечательная книга. Ухожу. Я и не думал присаживаться.
Он опять стоял на ногах, вокруг все казалось зыбким. Увидел, как на него надвигается дверная ручка, и вытянул вперед жаждущую схватиться за нее ладонь. За его спиной раздался смешок.
— Вы похожи на Троцкого.
«Господи боже, — подумал Владимир, — у меня начинается новый роман».
Во рту он ощущал вкус бурбона, влажной пеленой окутавшего язык. Владимир дернул себя за бороду, поправил очки в черепаховой оправе и повернулся кругом. Он направился обратно к ней, старательно выворачивая ступни внутрь, чтобы не шлепать ими по-еврейски, твердо вжимая подошвы в американскую почву («Припечатывай ногой землю, словно она твоя!» — учила его мать).
— Только когда я пьян, — сказал он, нарочно растягивая последнее слово для наглядности. — Я похожу на Троцкого, только когда пьян. — Ради первого знакомства можно было придумать фразу и получше.
Владимир повалился на стул.
— Я могу встать и уйти. Вы ведь читаете хорошую книгу.
Девушка заложила салфеткой страницу и закрыла книгу.
— Откуда вы, Троцкий? — спросила она.
— Меня зовут Владимир, — представился он таким тоном, что захотелось добавить: «И бреду я по белу свету от самой матушки-России». Но он удержался.
— Русский еврей, — догадалась девушка. — Что вы пьете?
— Больше ничего. Я уже набрался и пропил все деньги.
— И вы скучаете по своей стране. — Девушка старалась говорить так же грустно, как Владимир. — Два виски с лимоном, — обратилась она к проходившей мимо официантке.
— Вы очень добры, — поблагодарил Владимир. — Вы, должно быть, не местная. Учитесь в Нью-Йоркском университете, а сами родом из Кедрового Источника. Ваши родители трудятся на земле. И у вас три собаки.
— Университет Колумбийский, — уточнила девушка. — Уроженка Манхэттена, родители — профессора в Городском колледже. Одна кошка.
— Лучше не бывает. Если вы любите Чехова и социал-демократию, мы сможем стать друзьями.
Девушка протянула ему длинную, костлявую ладонь, оказавшуюся на удивление теплой.
— Франческа. Значит, вы ходите в бар один?
— Я был с другом, но он ушел. — И, учитывая ее имя и внешность, добавил: — Мой друг — итальянец.
— Я польщена, — ответила Франческа.
Затем она вполне невинным жестом зачесала выбившуюся прядь волос за ухо, обнажив полоску белой кожи, до которой летнее солнце не сумело добраться. И от вида этой кожи пьяного восторженного Владимира подбросило вверх и перекинуло через хлипкий забор, за которым, как в загоне для молодняка, содержатся слепые увлечения, питающиеся соками сердца. Какая тонкая прозрачная мембрана, этот кусочек кожи! И разве она способна уберечь мозг от летней духоты? Не говоря уж о падающих предметах, птицах на деревьях и зловредных людях. Владимиру показалось, что он сейчас заплачет: все было так… Но он с детства твердо помнил наказ отца: не реветь! Он прищурился, чтобы унять слезы.
— Что случилось? — спросила Франческа. — У вас взволнованный вид. — Из ниоткуда возникла вторая порция виски с лимоном. Владимир протянул дрожащую руку к бокалу, на дне которого мигала мараскиновая вишенка, будто огонек на посадочной полосе.
А потом спустилась уютная тьма и дружеская рука взяла его под локоть… Они стояли на тротуаре; в окружающей мути Владимир разглядел такси, проплывшее мимо бледной щеки Франчески.
— Такси, — промямлил Владимир, стараясь удержаться на получивших второе крещение ногах.
— Точно, парень, — подхватила Франческа. — Такси.
— Спать, — произнес Владимир.
— И где Троцкому постелено?
— Троцкому нигде не постелено. Троцкий — безродный космополит.
— Ладно, сегодня твой день, Лео. Я приготовила тебе отличный диван на углу Амстердамской и Семьдесят второй.
— Обольстительница… — шепнул Владимир себе под нос.
Вскоре они сидели в такси, направляясь к окраине мимо знакомого ресторанчика, где Владимир однажды что-то съел — ростбиф из коровы, — но так и не переварил. Когда он снова выглянул в окно, машина неслась по скоростной полосе Вест-сайдского шоссе, все дальше от центра города.
«И зачем?» — успел подумать Владимир, прежде чем кануть в Страну Снов.
2. Владимиру снится…
…Самолет рассекает восточноевропейские облака, пухлые, как пироги со слоеной начинкой из угольного дыма, бензиновых выхлопов и ацетатных паров. Мать кричит мистеру Рыбакову, перекрывая шум пропеллеров:
— Я помню полуфиналы, как будто это было вчера! Маленький недотепа берет ладью, теряет ферзя, чешет в затылке, шах и мат… Единственный русский мальчик, не попавший на чемпионат страны.
— Шахматы, — фыркает Вентиляторный, постукивая по альтиметру. — Занятие для идиотов и бездельников. Не поминайте при мне шахматы, мамаша.
— Я к примеру говорю! — орет мать. — Провожу параллели между двумя областями — шахматами и жизнью. Не забывайте, именно я научила его ходить! Где вы были, когда он ковылял, как еврей? Ах, самое трудное всегда достается матерям. Кто делает им салат оливье? Кто устраивает на работу? Кто помогает писать сочинения? «Тема вторая. Расскажите о самой серьезной проблеме в вашей жизни и как вы ее разрешили». Самая серьезная проблема? Еврейская походка и нелюбовь к матери…
— Вы бы лучше помолчали, — советует Рыбаков. — Мамаши всегда суетятся, всегда норовят дать мальчику титьку… На, соси! Соси, малыш! А потом удивляются, почему их сыновья вырастают кретинами. Впрочем, он теперь мой Владимир.
Мать вздыхает и крестится, как это у нее теперь принято. Обернувшись, она с довольным видом улыбается встревоженному Владимиру, задвинутому в грузовой отсек; лямки парашюта жгут нежное белое мясо на плечах.
— Уэлл! — кричит Рыбаков Владимиру. — Готов к прыжку, солдатик?
Под самолетом деревенское безлюдье сменяется голубоватой решеткой городских огней. Город, медленно нарождающийся из облаков, рассечен черной петлей реки, освещаемой лишь огнями барж, плывущих вниз по течению. На левом берегу горит неоном название ПРАВА, выписанное кириллицей.
— Мой сын ждет тебя… там! — Вентиляторный тычет пальцем куда-то между буквами П и Р. — Ты его с ходу узнаешь. Такой солидный мужчина, а за ним вереница «мерседесов». Красивый, как его отец.
Владимир не успевает возразить, двери грузового отсека раскрываются, и парашют наполняется холодным ночным воздухом… Смутное ощущение стремительного падения во сне.
Я падаю на землю!
Чувство, не лишенное приятности.