Туземцы до того прилежно изучают след каждого знакомого им или близкого человека, что с первого же взгляда могут сказать, кто тот человек, который переступил границу, — враг или друг, и если только окажется, что то был чужой человек, то немедленно снаряжается карательная экспедиция против его племени.
Способность открывать следы казалась мне положительно необыкновенной: я сам не раз был свидетелем, как мои чернокожие угадывали след человека на твердых скалах, где, конечно, не оставалось ни малейшего отпечатка ноги; но каждый перевернутый или сдвинутый с места сухой или вялый лист служил для них безошибочным указанием. Ямбе очень хотелось, чтобы я навсегда остался с ее единоплеменниками. Она рисовала мне блестящие картины моего будущего благополучия, если я приму близкое участие в делах туземцев, построила для меня, при помощи других женщин, настоящую, а не временную, прочную и просторную хижину, напоминавшую по своему внешнему виду пчелиный улей и имевшую добрых 20 футов в диаметре и не менее 10 футов в вышину. Добрая женщина не остановилась даже перед тем, чтобы соблазнять меня возможностью набрать целую сотню жен!
Но все было напрасно: все существо мое рвалось в цивилизованные страны. По целым часам я простаивал на берегу в надежде увидеть какой-нибудь корабль.
Прошло около девяти месяцев со времени моего невольного возвращения к берегам Кэмбриджского залива, — и жизнь среди моих чернокожих друзей показалась мне такой однообразной и томительной, что я почувствовал настоятельную необходимость переменить ее, хотя бы даже и на худший образ жизни, иначе я мог сойти с ума. Нравы и обычаи чернокожих, несмотря на все радушие последних ко мне, положительно опротивели мне, а жестокое обращение с женщинами неоднократно вызывало злобное чувство против моих «друзей». Я едва уже сдерживал себя.
Наконец, во избежание какой-нибудь катастрофы, я решил снова отправиться в морское путешествие. На этот раз у меня появился новый план: я намеревался обогнуть мыс Лондондерри и затем плыть к югу между роскошными островами, лежащими по направлению Адмиралтейского залива, который я успел еще раньше исследовать.
Ямба охотно согласилась сопутствовать мне, и однажды мы вместе с нею снова покинули ее родной берег. Верная жена моя везла сеть, битком набитую всяким добром и необходимыми припасами, я же захватил только лук и стрелы.
Когда мы вышли в море, погода стояла прекрасная; море было совершенно спокойно; ветер дул нам по пути. Чрез несколько дней плавания мы попали в узкий пролив между весьма возвышенным островом и материком, а оттуда вошли в еще более тесный проход, заканчивавшийся большой группой крутых и диких скал. Во многих местах они были украшены грубой, но поразительно яркой наскальной живописью, изображавшей большею частью человеческие фигуры. Вложил свою долю участия и я, нарисовав себя, свою супругу и верного Бруно.
Мы пристали к берегу и решили здесь остановиться. Судя по некоторым признакам, не подлежало сомнению, что это место нередко служило лагерем для туземцев: всюду виднелись следы костров, обглоданные кости и т. п. А изобилие крупных раков дало и нам возможность приятно провести здесь два дня, после чего мы опять тронулись в путь, продолжая держаться под прикрытием островов, вследствие малых размеров нашего судна, которому в открытом море, в случае непогоды, могла грозить серьезная опасность. Воды, в которых мы держались, изобиловали островами, частью скалистыми и бесплодными, частью поражавшими своей богатой растительностью. На многих мы приставали, причем нередко приходилось наталкиваться то на пустую флягу из-под водки, то на обломок мачты или на корзинку из ивовых прутьев, — явные признаки того, что здесь когда-то побывали цивилизованные люди или, быть может, вблизи этих берегов гибли суда.
По прошествии двух месяцев со времени нашего отъезда с берегов Кэмбриджского залива мы очутились в другом большом заливе, который, как я узнал впоследствии, назывался Королевским. Приходилось во время этого путешествия сталкиваться нам и с туземцами, но так как большинству их племен я был уже знаком лично или понаслышке, то мы всюду встречали радушный прием.
Находясь случайно среди одного из этих племен, я вдруг услышал ошеломляющее известие: один из вождей сообщил мне в разговоре, что в другом стане, на расстоянии нескольких дней пути, один из вождей того племени имеет двух белых жен. Судя по его словам, женщины эти были захвачены в плен после довольно кровопролитной стычки с какими-то бледнолицыми мужчинами, прибывшими в эти края на «громадном катамаране».
Выслушав эту странную новость, я решил непременно повидать этих несчастных. Шлюпка моя была удобно причалена в совершенно надежном месте, где ее не могло смыть приливом. Поручив ее охране туземцев, я, в сопровождении одной только Ямбы, отправился наземным путем разыскивать стан того племени, о котором говорилось выше. Земли этого племени, как мне сказали, лежали между рекой Леннард и Фитцрой, а сам пункт, к которому я направлялся, располагался в местности, известной под названием Дерби, близ Королевского залива.
Вначале дорога была не из приятных: местность была неприветливая, прорезанная во многих местах бесчисленными заливчиками и бухтами. Однако, по мере того как мы подвигались дальше, она постепенно изменяла свой характер, превращаясь в ровную, низменную, напоминавшую прекрасный парк долину, изобилующую пресной водой. На северо-западе виднелись гряды высоких скалистых гор. Здесь нам попадались прекраснейшие экземпляры бутылочных деревьев, причем некоторые из них были увешаны множеством крупных грушевидных плодов. Плод этот, известный туземцам под названием «паппа», представляет собой превосходную и превкусную пищу. Туземцы Дерби знали уже о моем намерении посетить их, о чем их успели уже известить при помощи дымных сигналов.
Лагерь, или стан, о котором мне рассказывал мой чернокожий приятель, сообщивший о двух белых женщинах, представлял собой несколько легких маленьких навесиков из сучьев и прутьев.
Я тотчас же предъявил свои рекомендации, т. е. служившую мне пропуском, билетом и паспортом палку, с которой никогда не расставался во время своих странствований. Палку эту немедленно препроводили к главному вождю племени, который не замедлил вступить со мной в самые дружественные переговоры.
К несчастью, этот человек говорил на совершенно ином наречии, чем Ямба; но с помощью универсального языка пояснительных знаков и мимики я объяснил ему, что желал бы пробыть у него несколько суток, пользуясь его гостеприимством, на что он согласился с величайшей готовностью.
Теперь мне были уже достаточно знакомы нравы и обычаи этих народов, чтобы знать, что эти чернокожие не замедлят предложить мне, в числе других знаков внимания, несколько жен на все время моего пребывания у них; на этот обычай я и рассчитывал, размышляя о бедных женщинах. Признаюсь, я сгорал от нетерпения услышать поскорее печальную повесть и поглядеть на этих белых женщин; однако, строго соблюдая этикет, провел весь день в обществе вождя этого племени и ни одним словом не обмолвился о том, что именно привело меня сюда: всякий мужчина, высказавший каким бы то ни было образом склонность к женскому обществу, мгновенно терял всякое уважение в глазах туземцев.
К вечеру того дня, как весть о моем пребывании среди этого племени распространилась повсюду, а неслыханные, баснословные рассказы обо мне, усердно распространяемые Ямбой, возбудили всеобщее любопытство в черных дикарях, состоялся большой корроборей в мою честь, длившийся почти всю ночь.
И вот, когда я сидел перед огромным костром и вместе с остальными вождями и воинами пел их песни, принимая самое деятельное участие во взаимных чествованиях, Ямба крадучись подползла ко мне и шепнула на ухо, что она разыскала тех двух белых женщин и сама видела их.
Я никогда не забуду, как при этом известии весь задрожал при одной мысли о свидании с женщинами одной со мной расы. Ямба прибавила между тем, что они обе молоды и говорят «моим» языком; что несчастные пленницы находятся в ужаснейшем положении, страдая от голода и нечистоты. Согласно местному обычаю, девушки эти были неотъемлемой собственностью вождя. Он сидел неподалеку от меня, у самого костра, и когда я взглянул на него, то не мог не сознаться, что это одно из свирепейших и омерзительнейших лиц, какие мне только случалось встречать даже среди австралийских чернокожих дикарей. Рост его превышал 6 футов; худощавый и мускулистый, он напоминал скорее малайца, чем австралийца. Череп его, сильно сдавленный с боков, на затылке принимал почти коническую форму, а нижняя часть лица и рот были выдвинуты вперед, как у аллигатора.
Невольная дрожь пробежала у меня по всем членам при мысли, что две молодые и, вероятно, изнеженные девушки находятся в когтях такого чудовища. С минуту мне казалось даже, что все это сон или какой-то фантастический вымысел, создавшийся в моем воображении под впечатлением когда-то читанной мною в детстве страшной сказки. Многие подробности о судьбе этих несчастных девушек я должен обойти молчанием по разным причинам, но если бы кто-нибудь из ближайших родственников этих несчастных пожелал иметь более подробные сведения, то я, конечно, не отказался бы сообщить им обо всем, что мне известно.
Первым моим побуждением было вскочить и бежать к пленницам, чтобы утешить, сказать им, что они могут всецело рассчитывать на мое заступничество. Но поступить таким образом было бы крайне неблагоразумно: внезапное удаление мое из круга чествовавших меня чернокожих тотчас же возбудило бы всеобщее подозрение. Единственное, что можно было сделать, это послать несчастным жертвам записку или каким-либо другим путем известить их о присутствии здесь друга и защитника.
Подумав немного, я попросил Ямбу принести мне большой, мясистый лист водяной лилии и затем одной из ее костяных иголок стал делать наколы на листе и таким способом написал печатными буквами по-английски: «Друг близко; не бойтесь ничего». Сделав это, я вручил это своеобразное письмо Ямбе, поручив ей передать его девушкам и сказать им, чтобы они прочли то, что здесь написано, держа лист против огня. Затем я вернулся и занял свое прежнее место в корроборее, продолжая делать вид, что принимаю живейшее участие в их беседе, речах и песнях и других установленных увеселениях, решившись тем не менее действовать прямо и смело. Надо сказать, что отнять теперь этих девушек у их законного, по местным понятиям, владельца, человека вспыльчивого темперамента, было не так-то легко, потому что и сам он, надо полагать, взял их с боя, отбив у кого-нибудь из своих собратьев. Я приблизился к тому месту, где сидел, скорчившись, перед огнем вышеупомянутый вождь и предводитель этого племени, и долго внимательно разглядывал его. Его наружность осталась у меня так явно в памяти, как если бы я видел его только вчера. Я уже говорил, что он имел самую отталкивающую наружность из всех чернокожих туземцев, каких мне только случалось видеть в Австралии. Необычайно выпуклые шрамы на лице этого человека были как-то особенно крупны и многочисленны. Этот любопытный способ украшать свою наружность шрамами сопряжен с немалым трудом и мучительной болью.