и за что не соглашаясь отпустить мою перепуганную и плачущую Ямбу. Наконец, мы пошли на компромиссы: я согласился сопровождать свою жену в их селение с тем, чтобы уладить это дело переговорами с их вождем. По счастью, селение их отстояло недалеко от того места, где происходила эта сцена. Как и следовало ожидать, вождь принял сторону своих воинов и поспешил заявить, что берет Ямбу себе. Напрасно я старался втолковать ему, что жена моя не умышленно, а только по незнанию местности переступила границу территории его племени, и что знай я, что его племя находится здесь так близко, я не замедлил бы прийти к ним и пробыть с ними несколько ночей, давая этим понять вождю, какая я великая персона. В подтверждение этого намека я тут же проделал перед ним и в присутствии всего собравшегося племени часть моего акробатического репертуара, а Бруно, как бы угадавший чутьем, что что-то неладно, поспешно проделал сам по себе все свои фокусы: кувыркался через голову в ту и другую сторону и при этом то лаял, то визжал.
Не знаю, намеревался ли этот хитрый вождь подольше удержать нас при себе или нет, но только он посматривал на меня свирепо и грозно, как бы намереваясь настоять на своем. При этом он высказал, что закон гласит очень ясно, что всякий пойманный на чужой земле и перешедший границу без разрешения, конфискуется за браконьерство, а умышленно ли или неумышленно нарушено право перехода через границу, — это в расчет не принимается. И все это было высказано им так спокойно и решительно, что с минуту я серьезно начал опасаться навсегда потерять свою верную подругу.
Когда эта страшная мысль явилась у меня и мне вспомнились все ужасы моего прошлого, в душе моей возникла непреодолимая решимость лучше самому расстаться с жизнью, но только не лишиться Ямбы, и ценой собственной крови я решился отстоять ее.
Приняв весьма надменный вид, я заговорил с вождем этого племени совершенно иным тоном, результатом чего оказалось, что непреклонный вождь вдруг вспомнил о какой-то оговорке в законе, согласно которой ближайшие родственники пленницы могут отвоевать ее путем поединка с конфисковавшим виновную. Именно этого-то мне и было нужно, тем более, что неумолимый вождь еще не был знаком с моим чудесным, магическим оружием. Так как я был убежден, что он изберет метание копий, то заранее был уверен в победе. Он с видом знатока выбрал прекраснейшее во всех отношениях копье, между тем как я достал из своего запаса три стрелы, которыми с намерением потряс в воздухе, с тем, чтобы дать заметить моему противнику, как они малы в сравнении с его копьем. И старый вождь, и воины его от души рассмеялись и с сожалением смотрели на мое жалкое, детское, по их мнению, оружие и потешались, что мне пришла в голову мысль сражаться таким игрушечным оружием. Старый вождь, очевидно, был приведен в прекраснейшее расположение духа и с добродушным, снисходительным презрением взирал на своего противника.
Отмерив расстояние в двадцать шагов, мы встали, каждый на свое место, готовясь вступить в бой, от которого для меня зависело гораздо более ценное, чем даже собственная жизнь. Несмотря на то, что по наружному виду я был не только совершенно покоен и равнодушен, но и смотрел так же гордо и надменно, как и мой противник, однако находился в крайне возбужденном состоянии. Я упорно уставился глазами в сухощавого, но мускулистого вождя и, не дрогнув ни одним членом, дал ему первому пустить в меня копья. Эти грозные орудия с невероятной быстротой и свистом прожужжали в воздухе, прямо над моей головой, но долгий навык и основательное знакомство с манерой метания этих копий туземцами помогли мне благополучно избегнуть всех трех, несмотря на необычайную меткость, с какою они были направлены, и на ту быстроту, с какою они следовали одно за другим. Но едва я успел встать на свое место и принять надлежащую боевую позицию, как с молниеносной быстротой и проворством натянул свой лук и пустил в своего противника стрелу, с намерением сделанную тяжелее других, так как к ней вместо гирьки я привесил целый унц золота. Противник мой, весьма естественно, не мог заметить приближения маленькой оперенной стрелки, которая вонзилась ему прямо в левое бедро, в мясистую часть его, как раз в то место, куда я и метил. Раненый вождь подскочил не столько от боли, сколько от неожиданности и удивления, как будто в него вселился на мгновение нечистый дух, а воины его племени положительно не могли дать себе отчета в случившемся и не могли прийти в себя от изумления. Так как кровь были пролита, то считалось, что и честь, и закон удовлетворены. Ямбу тотчас же возвратили мне, а она, бедняжка, даже сама не верила своему счастью и радости, что теперь ей не придется разлучаться со мной. Быть может, читатели мои пожелают узнать, почему эти чернокожие дикари и людоеды не отказывались от своего уговора и возвратили мне Ямбу, несмотря на то, что я победил их вождя в бою. Но эта честность дикарей во всех их уговорах и сделках происходит от врожденного чувства добросовестности отношений во всем, а также и от их раболепного преклонения перед силой, ловкостью и искусством во всех их проявлениях, а следовательно, и пред неизменным пристрастием к победителю.
И вот, как только раненый вождь оправился от удивления, он приблизился ко мне и горячо приветствовал меня, не позаботившись даже вынуть стрелу из раны, откуда кровь так и сочилась. Мы быстро стали с ним друзьями, и я с женой пробыл у него в качестве почетного гостя несколько дней, а когда мы, наконец, расстались, то он дал мне такой внушительный конвой, как если бы я был вождем дружественного ему племени, оказавшим ему серьезную услугу.
Быть может, мои почтенные читатели пожелают узнать, говорил ли я своим друзьям, чернокожим австралийским людоедам, что-нибудь об обширном мире божием, — на это я скажу, что говорил им о нем лишь настолько, насколько они могли понять, но если бы я вздумал рассказать им более того, они пришли бы в недоумение, а то, чего они не могут понять, неизбежно возбуждает их недоверие и подозрение. Так, например показывая им картины конских скачек и овцеводных ферм, я принужден был объяснять им, что лошадь употребляется только на войне, а овцы — в пищу, но если бы я вздумал говорить о лошади, как о вьючном животном, и стал рассказывать им о том, что изготовляется из шерсти овец, они совершенно не сумели бы усвоить всего этого и я только принес бы им этим более вреда, чем пользы. Об астрономии и мироздании они имели своеобразные понятия и перечить им в этом было бы крайне неразумно. Земля, по их мнению, лежит на одной плоскости, а свод небесный поддерживается над ней, наподобие навеса, столбами или высокими жердинами, расставленными по краям и кроме того поддерживается душами усопших, которым, по словам жрецов и священнослужителей, и вместе с тем колдунов и кудесников, следовало постоянно приносить жертвы, состоящие из питья и пищи, чтобы не прогневать их. Млечный путь представлял собой подобие рая для душ отшедших, тогда как солнце являлось средоточием всей вселенной. Я не раз размышлял о том, каким бы образом можно было внушить дикарям какое-нибудь представление о могуществе и значении Британской империи. Я постоянно имел в виду Британскую империю не только потому, что все мои симпатии клонились в эту сторону, но и потому, что первые друзья, которые будут приветствовать меня по возвращении в среду подобных мне людей, непременно будут британцы. Десятки раз повторял я собравшимся вокруг меня наивным дикарям о том, что правительница Британской империи, простирающейся на целый мир, самая могущественная правительница, какая только существует на земле, и затем я уверял их, что сам лично послан ею, этой могущественной правительницей, к ним для того, чтобы пересказать им о величии и могуществе той нации, к которой принадлежали и они. Я никогда не давал туземцам ни малейшего повода подозревать, что я не более, как несчастный, заброшенный судьбой и злым роком в их среду человек, рвущийся на свободу к подобным мне людям, как узник из душной тюрьмы, а умышленно говорил им, что Британская империя обнимает собою весь мир, потому что ничто иное не произвело бы на моих дикарей надлежащего впечатления и не дало им представления о могуществе и величии Англии и ее правительницы.
Если бы я, например попытался дать им понять, что кроме Британской империи есть еще и Германская, и Российская, то только смутил бы этим моих слушателей, вызвал бы в них недоумение и создал бы себе тем самым массу затруднений. Так, например я скорее инстинктивно, чем умышленно не упоминал о том, что правительница Британской империи — женщина, но однажды, это как-то случайно вырвалось у меня с языка, и тогда надо было видеть, что произошло с моими дикарями! Я тотчас же понял свою ошибку по презрительным минам чернокожих туземцев, и хотя поспешил тут же уверить их, что королева могущественнейшая вождь-женщина, во владениях которой никогда не заходит солнце, и что в настоящее время она является также государыней всех чернокожих австралийцев, а следовательно, и их, но они с гневом отвергали ее и даже выражали ко мне презрение за то, что я мог так превозносить женщину. На этот раз мне пришлось переждать некоторое время и не заговаривать более об этом предмете, который, однако, не выходил у меня из головы. Я положительно не знал, что бы мне придумать для восстановления моего положения в глазах туземцев, не отрекаясь от своих слов. И вот, однажды, когда мы с Ямбой бродили по окрестностям, мы случайно наткнулись с ней на гряду известняковых холмов, изобиловавших пещерами. Осматривая их, мы набрели на громадный отвесный утес с совершенно гладкой, точно отшлифованной поверхностью, и вот у меня вдруг явилась мысль начертить на этой отвесной гладкой стене известняка гигантское изображение ее королевского величества королевы Виктории. Надо сказать, что в то время я был уже признанным и утвержденным вождем того племени туземцев, среди которых жил, и время от времени, именно каждое новолуние, устраивал официальные приемы для своего племени и для туземцев соседних дружественных племен. И я постоянно старался приберегать им для этих торжественных случаев какие-нибудь диковины, повергавшие в восторженное недоумение моих подчиненных. Потому-то мои посетители никогда не пропускали моих приемов и как только получали приглашение, тотчас же спешили стекаться ко мне со всех сторон. К этому времени я всегда заботился о том, чтобы у меня имелись громадные запасы пищи для насыщения моих гостей.