Солнце уже садилось, когда я достиг вершины холма, и склоны его были с одной стороны золотистыми, а с другой темно-серыми. Туман низко спускался на дальнюю линию горизонта, и из него выступали фантастические очертания Белливер-тора и Виксен-тора. Над всем обширным пространством не слышно было ни звука, не видно было никакого движения. Только большая серая птица, чайка или каравайка, парила высоко под голубым небом. Она и я казались единственными живыми существами между громадным небесным сводом и пустынею под ним. Голая местность, ощущение одиночества, таинственность и настоятельность моей задачи, – все это наполняло холодом мое сердце. Мальчика нигде не было видно. Но внизу, подо мною, в ущелье между холмами, находился круг древних каменных хижин, а на одной из них сохранился достаточный кусок крыши для того, чтобы служить защитою от непогоды. Сердце мое забилось от радости при виде этого. Эта нора и должна быть та, в которой прячется незнакомец. Наконец-то нога моя ступила на порог его убежища; его тайна была в моих руках.
Подходя к хижине так же осторожно, как Стапльтон подходит со своею сеткой к сидящей бабочке, я с удовольствием увидел, что местом этим кто-то пользовался, как жилищем. Едва заметная тропинка, проложенная между валунами, вела к разрушенному отверстию, служившему дверью. Внутри царило безмолвие. Незнакомец, может быть, прячется здесь, а может быть он шатается по болоту. Мои нервы были напряжены от ожидания приближающихся приключений. Бросив папиросу, я опустил руку в карман, в котором находился револьвер и, быстро подойдя к двери, заглянул в нее. Хижина была пуста.
Но в ней находилось достаточно доказательств тому, что я попал не на ложный след. Без сомнения, тут жил человек. Несколько свернутых одеял лежало на той самой каменной плите, на которой когда-то спал неолитический человек. В простой решетке лежала куча золы. Рядом находилось несколько кухонных принадлежностей и ведро, наполовину наполненное водою. Куча пустых жестянок доказывала, что место это было занято уже некоторое время и, когда глаза мои освоились с полусветом, я увидел в углу чашечку и бутылочку, на половину наполненную водкой. Посреди хижины плоский камень служил столом, а на нем лежал небольшой узелок, тот самый, без сомнения, который я видел в телескоп на плече мальчика. Он содержал целый хлеб, жестянку с языком и две жестянки с консервами персиков. Когда я, осмотрев узел, положил его на место, то сердце мое вздрогнуло от радости; я увидел под узлом клочок бумаги, на котором что-то было написано. Я взял его и вот что прочел:
«Доктор Ватсон отправился в Кумб-Трасей».
Я стоял с бумажкою в руке, не понимая значения написанного на ней. Так, значит, этот таинственный человек выслеживает меня, а не сэра Генри. Он не сам следил за мною, а отрядил агента (может быть, мальчика) ходить по моим следам. Может быть, я не сделал до сих пор ни одного шага на болоте без того, чтобы за ним не проследили. Все еще чувствовалось присутствие какой-то невидимой силы, тонкой сети, протянутой вокруг нас с изумительным искусством и держащей нас так легко, что только в самые последние моменты мы чувствовали, что попались в нее.
Если нашлось одно донесение, то могли быть тут и другие, и я стал обыскивать хижину. Однако, я не нашел больше никакой бумажки, а также никаких знаков, по которым мог бы узнать характер и намерения человека, живущего в этом оригинальном месте, кроме разве того, что у него были спартанские привычки и что он мало заботился о комфорте. Когда я подумал о проливных дождях и посмотрел на дырявую крышу, то понял, насколько должен быть силен мотив, удерживающий его в этом негостеприимном жилище. Кто он такой: наш злокозненный враг или, пожалуй, ангел-хранитель? Я поклялся, что не покину хижины, пока не узнаю этого.
Солнце было очень низко, и запад горел пурпуром и золотом. Отдаленные лужи Большой Гримпенской трясины отражали солнце большими красными пятнами. Виднелись две башни Баскервиль-голля, и отдаленная дымка указывала на селение Гримпен. Между этими двумя местностями, за холмом, был дом Стапльтона. Все было мягко, нежно и мирно при золотистом вечернем освещении, но душа моя не гармонировала с мирною природою: она трепетала от неизвестности и страха перед свиданием, которое приближалось с каждою секундою. С натянутыми нервами, но с определенным намерением, я сидел в темном уголку хижины и с мрачным терпением ожидал прихода ее хозяина.
Наконец, я услыхал шаги. Издалека раздался резкий звук сапога по камню. Затем послышался другой, третий, и шаги стали приближаться. Я отклонился в самый темный угол и взялся за курок револьвера в кармане, решив не выдавать своего присутствия, пока мне не удастся увидеть незнакомца. Шаги умолкли. Значит, он остановился. Затем они снова стали приближаться, и тень упала в отверстие хижины.
– Прелестный вечер, дорогой Ватсон, – произнес хорошо знакомый голос. – Право, я думаю, что вам будет приятнее выйти на воздух, чем сидеть в хижине.
XII. Смерть на болоте
Дыхание сперлось у меня в груди, я не доверял своим ушам. Наконец, ко мне вернулись сознание и голос, и вместе с тем я почувствовал, как будто в одно мгновение с моей души снята подавляющая тяжесть. Этот холодный, внушительный, иронический голос мог принадлежать одному только человеку на свете.
– Холмс! – воскликнул я. – Холмс!
– Выходите, – сказал он, – и, пожалуйста, поосторожнее с револьвером.
Я переступил порог и увидел его сидящим на камне, между тем как его серые глаза забавно прыгали, видя мое удивление. Его умное лицо, загоревшее и обветренное, было худо и осунулось, но выглядело ясным и бодрым. В парусинном костюме и мягкой шляпе, он имел вид любого туриста на болоте и даже умудрился, благодаря своей характерной кошачьей любви к чистоплотности, иметь в совершенстве выстиранное белье и гладко выбритый подбородок, точно он не выезжал из Бекер-стрита.
– В жизни своей не бывал я никому более рад, – сказал я, крепко сжимая ему руку.
– Или более удивлен, а?
– Признаюсь и в этом.
– Не вы одни были удивлены, уверяю вас. Пока я не очутился шагах в двадцати от этой хижины, мне и в голову не приходило, чтобы вы отыскали мое случайное убежище, а еще менее, что вы сами сидите в нем.
– Вы узнали о моем присутствии по следам?
– Нет, Ватсон. Сомневаюсь, чтобы я мог отличить след вашей ноги от следов всех остальных людей на свете. Если вы сериозно пожелаете меня обмануть, то перемените своего поставщика папирос, потому что, когда я вижу окурок с этикеткой Брадлей, Оксфорд-стрит, то знаю, что мой друг Ватсон находится по близости. Он там лежит у тропинки. Вы его бросили в тот торжественный момент, когда пошли приступом на пустую хижину.
– Совершенно верно.
– Я так и думал, и, зная вашу удивительную настойчивость, был убежден, что вы устроились в засаде с оружием наготове, в ожидании постояльца. Итак, вы в самом деле думали, что я-то и есть злодей.
– Я не знал, кто вы такой, но твердо решил все узнать.
– Чудный Ватсон! A как вы выследили меня? Может быть, вы видели меня в ночь погони за беглым каторжником, когда я имел неосторожность допустить, чтобы луна взошла позади меня?
– Да, я видел вас тогда.
– И, без сомнения, обыскали все хижины, прежде чем добраться до этой?
– Нет, ваш мальчик был замечен, и это дало мне руководящую нить.
– Замечен, конечно, тем стариком с телескопом. Я узнал об этом только тогда, когда в первый раз увидел свет, отраженный от объектива.
Холмс встал и заглянул в хижину.
– А, я вижу, что Картрайт принес мне кое-какие запасы. Что это за бумага? Так, значит, вы были в Кумб-Трасей?
– Да.
– Чтобы повидаться с миссис Лаурой Ляйонс?
– Именно.
– Прекрасно сделали. Наши расследования шли, очевидно, параллельно, и когда мы подведем итоги достигнутых нами результатов, то, надеюсь, будем хорошо ознакомлены с обстоятельствами дела.
– Что касается меня, то я от души рад, что вы здесь, потому что, право, моим нервам больше не под силу выносить эту таинственность. Но скажите, Бога ради, как вы-то сюда попали и что вы делали? Я думал, что вы находитесь в Бекер-стрите, занятые тем шантажным делом.
– Я именно и хотел, чтобы вы это думали.
– Так вы даете мне ответственное поручение и вместе с тем не доверяете мне! – воскликнул я с оттенком горечи. – Я думал, Холмс, что заслужил лучшего.
– Милый друг, вы были неоценимы для меня как в этом, так и во многих других случаях, и прошу вас простить меня, если я как будто сыграл с вами штуку. В действительности же я поступил так отчасти ради вас самих и приехал сюда, чтобы лично разобраться в деле, потому что взвесил, в какой вы находитесь здесь опасности. Если бы я жил вместе с вами и сэром Генри, то, очевидно, что у меня была бы та же точка зрения, что у вас, и мое присутствие заставило бы наших крайне опасных врагов быть настороже. Теперь я могу свободно прохаживаться, чего не в состоянии был бы сделать, если бы жил в голле, и остаюсь неизвестным фактором в деле, готовый кинуться в него всею своею тяжестью в критический момент.
– Но зачем было оставлять меня в потемках?
– Если бы вы знали о моем приезде, это не принесло бы нам пользы, а между тем мое присутствие здесь могло бы быть открыто. Вы бы захотели сообщить мне что-нибудь или же, по своей доброте, доставить мне какое-нибудь облегчение, а это было бы совершенно бесполезным риском. Я привез с собою Картрайта, помните, – того мальчугана из конторы комиссионеров, и он заботился об удовлетворении моих несложных потребностей: ломте хлеба и чистом воротничке. Что еще нужно человеку? Он доставил мне лишнюю пару глаз и пару очень проворных ног, и обе эти пары были неоценимы.
– Так, значит, все мои донесения пропали даром!
Мой голос задрожал, когда я припомнил труд и гордость, с какими я их составлял.
Холмс вынул из кармана сверток бумаг.
– Вот ваши донесения, дорогой друг, и они старательно перечитаны, уверяю вас. Я прекрасно устроился относительно их получения, и они запаздывали всего на один день. Я должен отдать вам честь в крайнем рвении и разумности, какую вы выказали в этом необыкновенно трудном деле.