Муравьи-амазонкиПоработители
Polyergus, северная умеренная зона. На иллюстрации: муравьи-амазонки возвращаются в свое гнездо по завершении рейда за рабами около озера Тахо в Калифорнии. Один из серых рабов помогает им, неся куколку
12Рабы с Сейджхен-Крик
Тысяча оранжевых муравьев размером с тыквенное семечко носились по земле так быстро, что как будто перелетали через камни. Они были построены в фалангу от 4 до 5 метров длиной и 25 сантиметров шириной, демонстрируя организованность военного парада, проводимого во всей красе. Я следовал за почти прямолинейным курсом рейда вверх на насыпь и на песчаную почву, усеянную камнями и неряшливыми пятнами шалфея, кустарникового мелкого дуба и приземистых родичей подсолнуха с пушистыми листьями. Там колонна начала распадаться. Мой компаньон Алекс Уайлд, тогда аспирант Калифорнийского университета в Дэйвисе, предупредил, чтобы я смотрел внимательно. Прекратив свое скоординированное продвижение, рабочие рассыпались по площади около 2 квадратных метров по участку, занятому муравьями Formica argentea, и начали обшаривать каждую дырку и трещинку в поисках гнезда Formica. Через пять минут интенсивного поиска они стали появляться из-под камня, держа шелковистые предметы – куколки, украденные у Formica.
В их постановке согласованных атак на семьи других муравьев оранжевые муравьи напоминают неродственный им вид, муравьев-кочевников, но с существенным отличием: этот вид, Polyergus breviceps, не ест награбленный расплод; вместо этого он оставляет молодь живой, чтобы выращивать рабов.
Нет необходимости снаряжать экспедиции в отдаленные тропики, чтобы увидеть подобное поведение муравьев. Рабство, что интересно, известно лишь для видов умеренного пояса. Polyergus breviceps – это один из пяти видов Polyergus, которые в целом распространены по Северной Америке, Европе, России и Японии[347]. Все они порабощают муравьев, относящихся к родственному роду Formica. Муравьи-поработители из этой группы широко известны как муравьи-амазонки. Их так назвали в честь мифических воинов-женщин, о которых говорили, что те воруют детей и присваивают их.
Оранжевые амазонки продолжали вливаться под землю и выливаться из черной расселины возле камня. В нескольких сантиметрах в стороне земля летела во все стороны, так как их драчливая группа прокапывала передними ногами еще один вход. Перед лицом бойни Formica заблокировали этот черный ход почвой, принесенной из глубин гнезда, – такой подход к выживанию я также видел у непокорных жертв нападений муравьев-кочевников.
Все, что мы с Алексом могли видеть с поверхности, были приходящие и уходящие рабочие амазонок и случайные Formica, проходящие мимо и не пытающиеся сражаться. Из любопытства я перевернул камень, открыв гнездовые галереи. Единственную попытку борьбы сделал Formica, попытавшийся вынуть куколку из челюстей убегающей амазонки; формику взяли в оборот двое нападавших, своими саблезубыми мандибулами раздавив его, как яйцо. Массовой бойни не было, потому что единственное, что умеют противопоставить грабителям Formica argentea, – это блокада. Если бы поработители не смогли пробиться через наваленный формиками песок, то они вернулись бы домой с пустыми руками. Но, как только амазонки взяли штурмом это временное укрепление, драки уже не было. Formica отступили и позволили Polyergus забрать все, что те могли утащить в своих загребущих мандибулах.
Все это происходило под вечер на полевой станции Сейджхен-Крик, на восточном склоне Сьерра-Невады, к северу от озера Тахо. Альдо Старкер Леопольд, сын знаменитого защитника природы Альдо Леопольда, основал Сейджхен на территории Лесной службы США в 1951 году. Холмистая местность под голубым, как яйцо дрозда, небом была усыпана сосной скрученной и сосной Жеффрея. Стояла середина июля – сезон рейдов муравьев-амазонок в этом регионе.
Если бы это был рейд муравьев-кочевников, колонна продолжала бы продвижение, а часть рабочей силы отстала бы для нападения на гнездо. Но вместо этого все подразделение амазонок остановилось, придя к найденной цели. Пока атака еще продолжалась, амазонки начали переправлять сотни куколок и немного личинок домой вне строя, и в течение минут грабительская операция начала сворачиваться. Мы с Алексом последовали за длинным непрерывным караваном обратно к дороге, где ранее встретили более сплоченный наступающий отряд. Оттуда возвращающаяся колонна растянулась на дополнительные 50 метров, после чего направилась под землю, в собственное гнездо, где я опять увидел отдельных серебристо-черных рабочих Formica. Хотя они выглядели идентичными тем, которых только что ограбили амазонки, эти особи были на самом деле рабами амазонок.
От увиденного дальше у меня пробежал холодок по спине. Когда раб Formica встретил возвращающуюся амазонку, он потянул за куколку, которую держала Polyergus. Амазонка ослабила хватку, позволив забрать у нее Formica, только что похищенную из гнезда. Другие рабы Formica, не занятые переноской куколок, носили рабовладельцев: усталые, как я вообразил, от завоевания или долгой дороги домой, некоторые Polyergus позволяли нести себя на последнем участке пути. В норме этот вид переноски взрослых связан с новыми рабочими, перемещаемыми во время миграции гнезда, а не со взрослыми бойцами, способными в совершенстве передвигаться самостоятельно. Но тут порабощенные рабочие Formica транспортировали победивших поработителей, как будто это были коронованные особы, уютно свернувшиеся в своих паланкинах.
Для средних размеров муравья-амазонки королевское обращение продолжается и после прибытия домой. Войдя в гнездо, амазонка бездельничает, разве что чистится или занимается грумингом с сестрами, пока рабы Formica заботятся о ее нуждах. Повседневные усилия отнимают у амазонки максимум пару часов. Но Алекс рассказал мне, что лишь половина поработителей вообще ходит в рейд; остальные сидят дома, ничего не делая целыми днями. Для быстро развивающегося сообщества из нескольких тысяч муравьев темп жизни Polyergus breviceps ненормально расслаблен. (С нашей точки зрения, жизнь рабочего муравья в среднем похожа на рабство, даже если он работает в своем родном гнезде, хотя в этом случае он, по крайней мере, трудится на благо своей матери-самки.)
Столкновение в тот день в гнезде Formica было беззвучным месиловом и продолжалось минут двадцать – более-менее нормальная продолжительность такого рейда за рабами. Хронометраж тоже был типичным: проводя свои рейды под вечер, Polyergus вынуждены закончить дело и направиться домой, пока не зашло солнце, так как они не остаются снаружи, когда стемнеет. Неясно, почему рейдеры не отводят себе побольше времени, начиная рейд пораньше. Может быть, нежные куколки испекутся, если таскать их на полуденном солнце. Или, может, когда наступает вечерняя прохлада, муравьи Formica выносят расплод в теплые детские у поверхности и поэтому поработителям не приходится вторгаться так глубоко под землю, еще сильнее сокращая свои усилия[348].
Зрелое гнездо амазонок насчитывает пять тысяч муравьев, включая и рабочих-поработителей, и их более многочисленных рабов. В гнезде рабы заботятся о краденых куколках, пока те не превратятся во взрослых муравьев. Как вылупившиеся птенцы, запечатлевающие облик своих родителей, молодой муравей быстро научается узнавать индивидов вокруг себя и в дальнейшем обращается с ними как с семьей. Этот импринтинг (запечатлевание) основан на запахе прочих смердов (pismires), в английском это архаичный термин для муравья, производный от резкого запаха семьи. Где бы муравьи ни встретились, они ощупывают друг друга антеннами, чтобы подтвердить присутствие смеси веществ, идентифицирующих их собратьев по гнезду[349]. Если запах соответствует ожиданиям, они обращаются друг с другом как товарищи по оружию. Если особь пахнет как-то не так, рабочие или разбегутся, или подерутся.
У большинства видов муравьев этот импринтинг безошибочен, потому что юнцы окружены родичами в гнезде их матери-самки. Но, когда будущие рабы взрослеют в гнезде амазонок, они запечатлевают запах своих захватчиков. Ассимилированные в чужое сообщество, муравьи обманом вовлечены в жизнь обслуги, они выполняют всю тяжелую работу, которую не выполняют хозяева: строят гнезда, собирают добычу и падь, убивают вольноживущих Formica, которые проникают на их территорию, заботятся о расплоде. Единственная работа поработителей-амазонок – совершать набеги, пополняя запас куколок Formica по мере старения и смерти рабов.
Муравьи-рабы подбирают мертвого кузнечика, а одна из их «хозяев»-амазонок проходит на переднем плане. Муравьи-амазонки умерли бы от голода, если бы рабы не кормили их
Поработители так мало делают сами, что, когда я вытащил из рюкзака бутерброд и уронил кусочек индюшатины перед рабочим-амазонкой, муравей прошел мимо. Неспособный даже распознать еду, он не может прокормиться сам. В конце концов один из рабов нашел кусок птичьего мяса и отнес его в гнездо.
Одновременно сильнее раба и беспомощнее младенца, рабочий-амазонка получает корм лишь тогда, когда слуги найдут еду и, как птицы для своих птенцов, отрыгнут порцию для него. Он не может ни копать туннели, ни растить молодь. Это всего лишь военная машина. Кривые сабли, которые он носит в качестве челюстей, бесполезны для любой работы, кроме нападений на свободноживущих Formica, но они обеспечивают их владельцам получение универсального орудия – нового запаса рабов. Однако даже с их превосходным вооружением амазонок настолько меньше, чем их рабов, что они были бы убиты, если бы не химическое «пропагандистское» вещество, используемое как социальное оружие и высвобождаемое из железы вблизи мандибул, – оно повергает разграбленную семью в хаос и бегство[350].
Устойчивость Formica argentea к частым набегам – признак того, что этот вид делит долгую историю с Polyergus breviceps[351]. После бесчисленных последовательных атак и контратак в Сейджхен-Крик Formica, по-видимому, стали рассматривать свои потери как издержки ведения бизнеса. «Сопротивление бесполезно», – заявляли порабощающие другие виды существа из «Звездного пути», называемые боргами, принимавшие решения коллективно, как муравьи.
Жизнь в ореховой скорлупке
Год спустя вдали от Калифорнии я изучал второй вид муравьев-рабовладельцев, неродственный первому, – Protomognathus americanus – в надежде найти какое-нибудь разнообразие в поведении муравьев-поработителей. Второй день подряд я склонялся над крохотными муравьишками Protomognathus, пытаясь не помешать их действиям. Один из темнокожих поработителей собирался найти вход в желудь с гнездом Temnothorax, когда двое рабочих Temnothorax сумели зажалить этого чуть более крупного муравья насмерть. Это был последний из нескольких ударов по свободным Temnothorax, двое из которых лежали рядом, убитые в предыдущих стычках. Медленно прошел еще час, мои руки сводило под весом камеры, и наконец более удачливый поработитель нашел путь в желудь через трещину в его боку. Десятки Temnothorax, бывших внутри, немедленно сбежали, среди них и самка, в давке каждый прихватив личинку или куколку. Оставшись в пустой скорлупе, поработитель стоял на куче брошенного расплода. Спустя несколько секунд ничегонеделания он взял куколку и направился в свой желудь. Вскоре он вернулся с подкреплением, которое помогло ему уйти с большей частью запаса будущих рабов.
Оглядевшись, я был поражен нереальностью положения: все это время я был так поглощен происходящим, что забыл, что нахожусь в лаборатории, в окружении чашек Петри и бунзеновских горелок. Чтобы узнать о рабовладении в ореховой скорлупе, я приехал в Мекку исследователей желудевых муравьев: Университет штата Огайо, на базу Джоан Херберс. Джоан специализируется на Protomognathus americanus, порабощающих три вида Temnothorax в умеренной зоне листопадных лесов и садов востока Северной Америки[352]. Рейды этих пигмеев в природе наблюдать трудно. Прежде чем я полетел в Коламбас, Джоан любезно подобрала для меня несколько семей, собранных ее студентами и помещенных в зиплок-пакеты. В каждом пакете была или семья рабовладельцев, или семья свободноживущих Temnothorax, поселившихся в желуде. Все, что мне было нужно сделать, – это поместить смесь этих желудей на пластиковую арену, устроиться перед ней и ждать.
Через 15 часов я закончил документировать мой первый рейд Protomognathus за рабами. В течение часа рабовладельцы перенесли часть выводка Temnothorax в свой старый желудь, одновременно расширив свою семью и на новый. Наличие нескольких таких гнезд называется полидомией, и это распространено среди муравьев, живущих в желудях и других маленьких уютных местах. Тем временем взрослые Temnothorax были все еще рассеяны по земле, потеряв большую часть потомства и дом.
Желудь из Огайо, содержащий колонию темно-коричневых рабовладельцев Protomognathus americanus и их оранжевых рабов Temnothorax
Чтобы привести отряды в семью Temnothorax, поработители используют вариант так называемого бега тандемом, подход к мобилизации по типу «следуй за лидером», при котором муравей следует за успешным разведчиком до места, неоднократно касаясь его, или, если они теряют контакт, ориентируясь на феромон ближнего действия, выпущенный первым муравьем. Поскольку лидер реагирует на последователя, периодически останавливаясь, чтобы дождаться его прикосновения, их отношения можно сравнить с отношениями между учителем и учеником[353]. У Protomognathus «учитель» приводит с собой целый класс, потому что за успешным разведчиком следуют, как в танце «конга», несколько собратьев по гнезду[354].
Муравьи-амазонки Polyergus принадлежат к подсемейству Formicinae, группе муравьев, включающей древоточцев и их родственников. Formicinae несколько раз независимо развивали рабовладение у разных видов в разных местах. Protomognathus принадлежат к подсемейству Myrmicinae, второй большой группе, где распространено рабовладение[355]. Виды Temnothorax, которые эти муравьи порабощают, часто размещаются в упавших желудях, вскрытых одним из двух питающихся желудями насекомых – желудевой молью или желудевым долгоносиком. Взрослые самки обоих насекомых кладут яйца на плод или внутрь плода; личинка съедает часть мякоти, а потом прогрызает в скорлупе дырку, из которой и выходит. Этот выход становится входом для череды разномастных жильцов, часто достигающей кульминации в виде Temnothorax.
Я описал эти взаимоотношения для журнала National Geographic, пока был аспирантом и искал крутые проекты у себя по соседству[356]. Я провел много времени за исследованиями для той статьи, собирая желуди и бросая их в воду. Те, в которых были жильцы, выплывали из выеденных полостей. Вскрывая их – и тренируя терпение, – я в конце концов нашел целое сообщество: несколько десятков Temnothorax с самкой и бледным расплодом, занимающих пустоты, вырезанные в мякоти. После еще сотни желудей я наткнулся на смешанную семью с двумя формами рабочих – более редкую. Один тип (с большей головой, более сильными челюстями и ложбинкой вдоль каждой стороны головы, в которую муравей убирает антенны во время драки) был Protomognathus; другой был рабочий Temnothorax – в данных обстоятельствах раб.
Такие поработители, как амазонки и желудевые муравьи, известны как социальные паразиты. Они получают питание, не присасываясь к тканям организма, как солитер, а эксплуатируя самоотверженное и кооперативное поведение животного-хозяина или, в случае муравьев, общества-хозяина, так как один сверхорганизм эксплуатирует другой[357]. Социальные паразиты избегают фуражирования, позволяя своим пленникам собирать еду. Рабство – лишь одно средство достижения этой цели. У некоторых видов муравьев, делящих гнездо, обе группы муравьев получают пользу от совместного проживания; как мы видели, муравьи-акробаты Crematogaster levior и древоточцы Camponotus femoratus вместе выращивают растения в высотных садах. На другом конце спектра – семьи, занимающие соседние камеры в гнезде, причем один вид муравьев выпрашивает еду у другого или живет за счет его отходов. Мелкие и незаметные муравьи-воришки гнездятся в стенах камер более крупных муравьев, просачиваясь, чтобы красть еду и расплод. Британский банкир и натуралист сэр Джон Лаббок находил этого социального паразита отвратительным. В 1883 году он писал: «Это как если бы у нас были карлики от 18 дюймов до 2 футов ростом, обитающие в стенах наших домов и то и дело утаскивающие некоторых наших детей в свои ужасные логова»[358].
В Огайо, пока я наблюдал муравьев, выходящих из желудей и возвращающихся в них, мы с Джоан Херберс беседовали о муравьях и людях. Натуралисты всегда отзывались о похищенных муравьях как о «рабах», с тех пор как швейцарский энтомолог Пьер Юбер в 1810 году впервые применил этот термин для описания данного поведения[359]. Дарвин посвятил несколько страниц главы «Происхождения видов» обсуждению деятельности некоторых видов муравьев, которую он охарактеризовал как «удивительный рабовладельческий инстинкт»[360]. Хотя аналогия эта несовершенна, она стала в литературе общепринятой.
Муравьиное рабство имеет заметные отличия от человеческого. Муравьи, у которых нет торговли между обществами, не покупают и не продают рабов из семьи в семью. Виды муравьев вроде амазонок больше зависят от своих рабов, чем зависели люди, за исключением «рабовладельческих обществ», таких как Римская империя времен Августа[361]. Муравьи-рабы не могут размножаться (но и в родном обществе это им бы не удалось: в семьях муравьев обычно только самка имеет привилегию оставлять потомство). Муравьиные рабы также кажутся вполне согласными со своим порабощением. Лишь два вида проявляют признаки бунта: некоторые рабы из обитателей желудей если и не бунтуют открыто, по крайней мере подрывают хозяйскую семью, убивая их куколок[362]. (Хотя это может быть просто их нормальной реакцией на обнаружение чего-то странного в куче расплода: некоторые куколки неправильно пахнут.) А рабы амазонок в Европе иногда сбегают, причем некоторые в бегах устраивают сателлитные гнезда и даже принимают основывающую гнездо царицу собственного вида, если она попадется им. Независимость обычно бывает недолгой, потому что амазонки мстят периодическими рейдами для возвращения беглецов, которые сдержанно сражаются, но быстро переходят к подчинению[363]. В других ситуациях муравьи-рабы редко пытаются возражать своим пленителям или сбежать от них; они умирают за своих хозяев точно так же, как умерли бы при защите родного гнезда[364].
Похищенные до того, как они сформировали свою идентичность, жертвы, безусловно, запечатлевают своих пленителей по незнанию, а не через промывку мозгов. Они похожи на рабочий класс в описании Карла Маркса – целая популяция, чьи усилия неверно направлены на пользу угнетателю[365]. В рабстве муравьи теряют не свободу (которой у них никогда и не было), а биологический императив на выращивание потомства собственной генетической семьи.
Праздность муравьев-рабовладельцев определяется тем, что их пленники запрограммированы вкалывать весь день без возражений, что они и делают. И точно так же, как муравьи-рабы как будто не помнят, что они находятся в поработившей их семье, рабовладельцы могут не отличать рабов от своей родни.
Для некоторых муравьев это неудивительно. У огненных муравьев и некоторых других видов одна семья пойдет рейдом на семью своего же вида, но поменьше, и вырастит их расплод как своих рабов[366]. Но амазонки и некоторые другие социальные паразиты порабощают не только своих, но и близкие виды, у которых похожий рацион, гнезда и системы коммуникации. В таких случаях виды деятельности, которыми раб владеет инстинктивно, полезны в любой семье, что позволяет особи быстро приспособиться к жизни раба[367]. Не нужно никакого одомашнивания через разведение, как бывает у людей и собак, не нужно обучения или принуждения, как, например, с заключенными людьми, скованными одной цепью.
Вместо того чтобы напрямую брать рабов, человеческие цивилизации, стремящиеся к экспансии, часто узурпировали деревни и получали с них дань и работу, расширяя свои владения, чтобы охватить земли завоеванных людей. Проигравшим часто позволялось оставаться со своими семьями и общинами; в отличие от рабов, их предшествующая идентичность не утрачивалась полностью. Со временем и если повезет, они могли даже встроиться в победившее общество как полноправные граждане. Эта золотая середина в построении империи, требующая большого количества победителей для подавления восстаний, неизвестна муравьям, для которых капитуляция с последующим изменением социальной принадлежности в середине жизни невозможна. Муравьи берут рабов как часть военных трофеев или убивают проигравших (в таком случае часто наблюдается каннибализм, как это было на ранних этапах людских войн)[368]. Хотя победители обычно снижают численность побежденной семьи, они редко уничтожают ее, – мы видели это и у муравьев-кочевников, которые грабят гнездо до точки снижения доходности и бросают оставшуюся добычу. Если только семья не была слаба и самка не убита, она, скорее всего, переживет завтрашний день.
Только ли у муравьев и людей есть рабство? Самки приматов могут захватить или принудить отдать им детеныша. В Старом Свете у обезьян с иерархией доминирования самок, таких как мартышка Лове из Западной Африки и индийский макак, самка может забрать детеныша у низкоранговой матери, возможно, чтобы помешать конкурентке, а то и просто потому, что он ей понравился. Самки лангуров совместно заботятся о детенышах, но неопытная молодая самка, которой не терпится получить младенца, может похитить его у другой группы. Однако ни у каких приматов похищенную особь не заставляют принудительно трудиться[369].
Гораздо ближе к муравьиной модели поведение крупной австралийской птицы, белокрылой галки. В течение четырех лет, нужных ей для достижения зрелости, галка остается с родителями и помогает им растить своих братьев и сестер. Если помощников не хватает, родители не смогут адекватно построить свое сложное глиняное гнездо, высидеть яйца и прокормить птенцов. В некоторых ситуациях родители или их недоросли-помощники могут преследовать соседнюю семью, пока не сопроводят одного или нескольких ее птенцов в свое гнездо, где новую молодежь растят, пока те не смогут служить помощниками. Точно так же, как муравьиные рабы, слетки не понимают, что их похитили[370].
С учетом наших отличий от животных разумно ли применять слово «рабство» к муравьиным обычаям? Большинство слов включает в себя множество явлений, и рабство, как многие наши названия, было использовано впервые и главным образом для определения людских взаимоотношений, до того, как его применили по аналогии к миру природы. Но так же, как рабство, практикуемое в Риме времен Августа, не соответствует в точности поведению муравья, оно не таково, как рабство в других человеческих обществах (если брать в расчет сегодняшнюю, в основном тайную, работорговлю); аналогично поведение одного вида муравьев не соответствует поведению любого другого. Атрибуты поработителей меняются даже от места к месту у одного вида муравьев[371].
Джоан предлагает для этой деятельности муравьев более нейтральное слово «пиратство»[372]. Однако пиратство, хотя и включает разбой или грабеж, неточно описывает поведение муравьев. В конце концов, если пираты заставили кого-то прислуживать всю жизнь, эту особу можно описать как раба. Отставной профессор Хантерского колледжа и специалист по муравьям-амазонкам Ховард Топофф иронизирует, что более подходящим словом было бы «усыновление», но этот термин не используется для обозначения коварных ситуаций, связанных с воровством, за которым следует жизнь в тяжелых трудах ради блага другого[373].
Я без проблем пользуюсь термином «рабовладение» для поведения муравьев, если только люди не совершают натуралистическую ошибку, предполагая, что если некое поведение существует в природе, то оно «естественное» и потому морально приемлемое в человеческом обществе. Самые первые люди были охотниками-собирателями, организованными по принципу равенства, а не доминирования, и имели мало задач, требующих применения рабов, и ограниченную возможность их держать, что означает, что рабовладение не стоит считать частью нашего наследия[374]. Таким образом, если, как предполагают Эдвард О. Уилсон и Берт Холлдоблер, марксизм больше подходит муравьям, чем людям, то рабство еще меньше подходит человеческому общественному порядку[375]. В то время как человекообразные обезьяны и некоторые другие позвоночные известны выражением эмпатии и действиями в соответствии с начатками моральных стандартов, у муравьев этого нет[376]. Несмотря на мощь басен Эзопа, среди животных, за исключением нас, действия не разделяются на правильные и неправильные. Они просто осуществляются.
Размножение рабской семьи
Если принять во внимание склонность рабовладельцев избегать работы, как же самка амазонок поступает при закладке новой семьи?[377] Я увидел мельком этот первый этап во время рейда на Сейджхен-Крик. Среди наступающих рабочих бежали десять самок, блестя целлофановыми крыльями. По пути они покинули массу бегущих и влезли на пучки травы. На таких приподнятых местах неспарившиеся самки привлекают самцов, используя секрецию феромонов из мандибулярных желез.
После спаривания самка имеет выбор: она может идти дальше с рейдовой группой и основать семью в том, что осталось от гнезда Formica после разграбления его рабочими поработителей; или она может отправиться одна, поискать другое гнездо Formica и основать свою семью там. В первом варианте есть свой риск. Если самка въедет в завоеванное гнездо, муравьи из ее исходной семьи могут позже вернуться с новым рейдом на это же место. Не сохранив памяти о том, что это их родственница, они убьют ее растущую семью.
В обоих случаях самка амазонок врывается в гнездо с кровожадной яростью и распихивает со своего пути всех попавшихся рабочих Formica. Она защищена от их атак крепким экзоскелетом и отпугивающими выделениями[378]. Бросившись на самку Formica, амазонка многократно прокалывает противницу своими челюстями-кинжалами и потом слизывает жидкости, вытекающие из тела умирающей самки. Трансформация семьи происходит почти сразу же; уже через секунды после смерти их самки рабочие подвергаются тому, что Ховард Топофф назвал промыванием мозгов: «Рабочие Formica ведут себя, как будто под успокоительными. Они невозмутимо приближаются к самке Polyergus и начинают за ней ухаживать – так же, как они ухаживали за своей самкой. Самка Polyergus в свою очередь собирает разбросанные куколки Formica в аккуратную груду и триумфально становится на ее вершину. В этот момент захват семьи произошел окончательно»[379].
Поскольку муравьи в семье импринтируют (запечатлевают) запах друг друга, то вылизывание умирающей самки захватчицей – это зловещий способ нанести на себя домашний аромат. Как только она приобретает узнаваемый запах семьи, ее принимают как свою. Обратное тоже верно: если убрать самку из семьи Formica до прибытия самки-амазонки, то самозванка, не имея возможности обрести местный запах, будет закусана рабочими, пока не умрет[380].
Государственный переворот не заканчивается убийством первой «царицы». Семьи Formica argentea имеют много яйцекладущих самок, которых самка-поработительница выковыривает из их безопасных убежищ и казнит одну за другой. Почему так делается, неизвестно. Приобретя правильный запах посредством убийства одной самки, она могла бы отменить смертные приговоры остальным и оставить их производить больше рабочих, то есть ресурс, который ей нужен от этой семьи. Самка амазонок процветала бы без собственных рабочих, и ее вид в итоге эволюционировал бы так, что рабочая каста пропала бы полностью, а она могла бы откладывать яйца, из которых появлялись бы новые паразитические самки.
Некоторые муравьи используют именно такую стратегию. Teleutomyrmex schneideri – европейский вид, который не производит рабочих. Самка проникает в семью дерновых муравьев Tetramorium, и вогнутая нижняя поверхность ее тела позволяет ей прикрепиться к спине местной самки, где она и сидит всю оставшуюся жизнь[381]. Самки Polyergus, однако, сохранили своих рабочих. Я полагаю, что у сохранения размножающегося запаса самок рабов есть обратная сторона. Возможно, гнезда амазонок, сохранившие самку рабов, подвержены восстаниям, и в этом случае для поработителя не окупится разделение репродуктивного контроля, основного источника власти в муравьином обществе.