еча. Тетя Полли, Сид, Мэри и мать Джо Харпера сидели и о чем-то тихо беседовали. Все они находились в дальнем конце комнаты, а тетушкина кровать располагалась как раз между ними и дверью. Том подкрался к двери, попробовал щеколду, а затем осторожно нажал на нее, и дверь чуть-чуть приоткрылась. Он тихонько подтолкнул створку – дверь заскрипела, но щель стала достаточно широкой, чтобы он мог в нее проскользнуть. Тогда он опустился на четвереньки, просунул в щель голову и бесшумно пополз.
– Что это свечу задувает? – проговорила тетя Полли, и Том пополз быстрее. – Сквозит – должно быть, дверь отворилась. Ну да, так оно и есть. Поди, Сид, закрой.
Том как раз нырнул под кровать. Он полежал некоторое время без движения, переводя дух, потом подполз совсем близко к тете Полли – так, что мог бы дотронуться до ее домашней туфли.
– Да ведь говорила же я вам, – продолжила тетя Полли, – что ничего плохого в нем не было. Озорник, только и всего. Ну, рассеянность, ветер в голове, сами понимаете. Да и как спросить-то с него – все равно что с жеребенка. Никому он зла не хотел, а сердце у него было – чистое золото… – Тут тетя Полли заплакала и поведала про «болеутолитель» и разбитую сахарницу.
– Вот и мой Джо то же самое: вечно чего-нибудь натворит, в голове одни проказы, но добрый, ласковый… А я-то, да простит меня, дуру, милосердный Господь, взяла да и отлупцевала его за эти проклятые сливки! И совсем из головы вон, что я сама же их и выплеснула, потому что они скисли! Никогда я больше не увижу бедного моего мальчика… никогда, никогда!.. – И миссис Харпер захлебнулась рыданиями так, что было ясно: сердце у нее разрывается на части.
Продолжая всхлипывать, она пожелала всем доброй ночи и начала собираться уходить. Обе женщины, испытывавшие одни и те же чувства, обнялись и, наплакавшись вволю, наконец-то расстались, упомянув среди прочего, что заупокойная служба по утонувшим состоится в это воскресенье. Прощаясь на ночь с Сидом и Мэри, тетя Полли была гораздо ласковее, чем обычно, Сид слегка посапывал, и глаза у него были на мокром месте, а Мэри плакала навзрыд, от всего сердца.
Оставшись в одиночестве, тетушка опустилась на колени и стала молиться за Томову бесприютную душу, да так трогательно, с такой глубокой любовью, и такие находила слова, что Том под кроватью заливался слезами, слушая, как она дочитывает своим дрожащим голосом последнюю молитву.
Ему еще долго пришлось лежать смирно. Тетя Полли улеглась, но без конца ворочалась, время от времени принималась что-то горестно бормотать, перемежая бормотание тяжкими вздохами, а то беспокойно металась из стороны в сторону. Наконец она затихла и лишь изредка жалобно стонала во сне.
Том выбрался из-под кровати и, заслонив ладонью пламя свечи, так и оставшейся непогашенной, стал глядеть на спящую. Сердце его переполняла жалость. Вынув из кармана свиток платановой коры, он положил было его рядом со свечой, но тут новая мысль пришла ему в голову, и он застыл в раздумье. Вдруг лицо его просияло, и, как видно, приняв какое-то решение, он сунул кору обратно в карман, а потом наклонился, поцеловал сморщенные старческие губы тетушки и на цыпочках вышел из комнаты, опустив за собой щеколду.
На причале в этот час не было ни души, и Том смело поднялся на борт пароходика, зная, что и там нет никого, кроме сторожа, который всегда спит в рубке как убитый. Он отвязал челнок, забрался в него и стал потихоньку выгребать вверх по течению. Поднявшись немного выше городка, Том развернул лодочку и начал изо всех сил грести к противоположному берегу. На середине реки течение подхватило его и снесло как раз к пристани – дело было знакомое, и он все точно рассчитал. Конечно же, ему страшно хотелось «взять челнок в плен» – с некоторой натяжкой его можно было считать кораблем, а значит, законной добычей пиратов, – однако он знал, что искать его будут повсюду и могут, пожалуй, наткнуться на лагерь пиратов. Поэтому он выбрался на берег и вскоре уже был в лесу. Там он уселся на траве под деревом и некоторое время отдыхал, стараясь не поддаться сну, а потом, уже едва переставляя ноги, побрел к отмели.
Ночь была на исходе, и, прежде чем он поравнялся с отмелью, совсем рассвело. Том дождался, пока солнце поднимется повыше, озарив Миссисипи во всем ее великолепии, и только тогда вошел в воду. А получасом позже он уже стоял, мокрый как мышь, в кустах у самого лагеря и слушал, как Джо говорит Геку:
– Нет, брат, Том не подведет, это я тебе говорю. Он непременно вернется. Ему ли не знать, Гек, какой это был бы позор для пирата! Он, видать, что-нибудь новенькое затеял. Интересно, что у него на уме?
– Вернется, не вернется, но вещи-то его теперь наши!
– Вроде того, да только не совсем, Гек. В записке говорится, что они станут нашими, если Том не явится к завтраку.
– А он явился! – воскликнул Том и торжественно вступил в лагерь.
Без промедления был подан роскошный завтрак – все та же рыба с грудинкой; и как только пираты уселись за еду, Том принялся живописать свои приключения, безбожно их приукрашивая и привирая. Наслушавшись его, Джо и Гек сами принялись хвастать напропалую. Когда все выговорились, Том улегся в тени и проспал до полудня, а остальные ловили рыбу и продолжали исследовать остров.
Глава 16
После обеда был назначен поход на отмель за черепашьими яйцами. Все трое расхаживали по берегу, тыча палками в песок, и, когда попадалось рыхлое место, опускались на колени и начинали копать. В некоторых гнездах лежало сразу по полсотни яиц; они были совершенно круглые, белые, чуть поменьше грецкого ореха. В этот вечер был устроен настоящий пир: пираты до отвала наелись черепашьей яичницы, оставив несколько дюжин яиц на утро. В пятницу после завтрака они снова отправились на отмель и принялись с воплями носиться друг за другом по берегу, сбрасывая на ходу одежонку, пока не разделись совсем. Потом они забрели по мелкой воде к самой оконечности отмели; здесь было сильное течение, которое едва не сбивало с ног, но от этого становилось только веселее. Они начали плескать друг в друга водой, время от времени отворачиваясь, чтобы глотнуть воздуху, брызгались, возились и боролись до тех пор, пока кто-нибудь не становился победителем и не окунал остальных с головой. То они все разом ныряли, мелькая на солнце целым клубком незагорелых рук и ног, а потом снова появлялись на поверхности, фыркая, отплевываясь, хохоча и тяжело дыша.
Окончательно выбившись из сил, они возвращались на берег, падали плашмя на сухой, раскаленный, как сковородка на огне, песок и зарывались в него, а потом опять мчались к воде. В какой-то момент им пришло в голову, что их собственная кожа вполне может сойти за телесного цвета цирковые трико. Тотчас на песке был начерчен большой круг, обозначавший арену, и устроено цирковое представление, – разумеется, с тремя клоунами, так как каждый претендовал на эту почетную должность.
Когда им наскучило кривляться и отмачивать всякие штуки, они достали шарики и играли в них до тех пор, пока и эта забава не надоела. Джо с Геком опять полезли в воду, а Том отказался, так как обнаружил, что, снимая на ходу штаны, потерял высушенную трещотку с хвоста гремучей змеи, которую всегда носил привязанной шнурком к ноге. Этот амулет обладал многими чудодейственными свойствами, и Том подивился, как это его до сих пор не схватила в воде судорога. Купаться он не решался до тех пор, пока не отыскал трещотку, а к этому времени Джо с Геком уже наплавались досыта и разлеглись на песке.
Мало-помалу мальчишки разбрелись в разные стороны. Настроение у них испортилось, и то один то другой с тоской поглядывал за широкую гладь реки – туда, где дремал в солнечном мареве маленький городок. Том обнаружил, что выводит большим пальцем ноги на песке имя Бекки, спохватился и стер написанное, кляня себя за слабость и малодушие. Но соблазн оказался сильнее, и он снова написал то же самое, сердито расшвырял песок ногой и отправился собирать своих пиратов.
Оказалось, что Джо за это время совсем пал духом и расшевелить его на новые затеи нет никакой возможности. Он так затосковал по дому, что в глазах у него стояли слезы. Гек тоже что-то скис. Да и у Тома на сердце скребли кошки, но он ни за что не желал этого показывать. В запасе у него имелся один секрет, о котором он до поры до времени предпочитал помалкивать, но теперь он понял, что, если так пойдет и дальше, придется открыть этим нытикам свою тайну. Наконец Том, стараясь, чтобы его голос звучал как обычно, проговорил:
– А похоже, парни, что на этом острове и до нас с вами бывали пираты. И наверняка где-нибудь здесь зарыт клад. Что, если нам посчастливится откопать гнилой сундук, набитый золотом и серебром?
Однако это предложение не вызвало особого воодушевления у членов шайки. Том пустил в ход еще кое-какие соблазны, имевшиеся под рукой, но все было впустую. Джо сидел мрачнее тучи, ковыряя палкой песок. Наконец он сказал:
– А не завязать ли нам с этим делом, ребята? Что-то меня домой тянет. Скучища здесь смертная.
– Брось, Джо, – сказал Том. – Это пройдет. Ты подумай только, какая здесь рыбалка!
– Да опротивела мне эта рыба. Я домой хочу.
– А купанье? Где ты такое найдешь?
– На кой оно мне? Что за интерес купаться, когда никто не запрещает? Нет, я считаю, пора мне возвращаться.
– Ну и катись, сопляк! Захотелось за матушкину юбку подержаться?
– Ну и захотелось! И тебе бы захотелось, если б она у тебя была. И вовсе я не сопляк, ничуть не сопливее тебя! – Джо даже засопел, готовый пустить слезу.
– Ладно, Гек, отпустим этого плаксу домой к матушке. Давно, видать, розгами тебя не отхаживали. Гляньте-ка на этого младенца – он без мамочки ни шагу! Пусть проваливает! А ты, Гек? Нравится тебе тут?
Гек врастяжку произнес «да-а-а», но в голосе его не было ни малейшего энтузиазма.
– Я с тобой и разговаривать больше не стану, – сказал Джо, поднимаясь на ноги. – И все тут. – Угрюмо насупившись, он отошел в сторону и начал одеваться.