– Ничего, кроме гадостей, от вас, Том Сойер, ждать не приходится! Вам бы только подкрадываться да подсматривать!
– Откуда же я мог знать, что вы тут делаете?
– Как вам не стыдно, мистер Сойер! Теперь вы, наверно, на меня нажалуетесь. Меня накажут при всех, а я к этому не привыкла! Что мне теперь делать?
Затем она гневно топнула ножкой и заявила:
– Ну и отлично, если хотите – можете ябедничать! Я-то знаю, что не мне одной достанется. Только погодите, противный мальчишка, и увидите!
С этими словами Бекки выбежала из класса.
Озадаченный этой неожиданной вспышкой, Том постоял некоторое время, а потом сказал себе:
– Ну и дура же эта Бекки! Она, видите ли, не привыкла, чтобы ее наказывали! Подумаешь, беда какая – всыплют пару раз розгами! Все девчонки трусихи и мокрые курицы. Я, конечно, ничего не скажу старику Доббинсу, да что толку? Доббинс непременно спросит, кто разорвал книжку, и ответа не получит. Тогда он начнет, как всегда, допрашивать всех подряд – одного, другого, третьего, а когда доберется до нее, тут же и узнает, кто виноват: у девчонок все на лице написано. И тогда ей порки не миновать. Да, угодила Бекки в переделку, теперь ей не отвертеться. – Том немного поразмыслил и добавил: – Может, оно и к лучшему. Хотелось ей, чтобы мне влетело, – пусть теперь сама отведает горячих!
Он вернулся во двор к приятелям, а через несколько минут появился учитель, и занятия начались. Том никак не мог сосредоточиться – всякий раз, поглядывая в сторону девчонок, он видел расстроенное лицо Бекки. Ему бы полагалось злорадствовать, но он не мог не пожалеть ее. Однако вскоре обнаружилось происшествие с учебником, и тут уж Тому стало не до жалости – хватало собственных проблем.
Тем временем Бекки вышла из горестного оцепенения и проявила живой интерес к происходящему. Тому не выпутаться из этой истории, решила она, даже если он будет стоять на том, что не имеет никакого отношения к гигантскому чернильному пятну на учебнике. И оказалась права, хотя никакой радости это ей не доставило. Наоборот, когда дело дошло до расплаты, ей захотелось вскочить и крикнуть на весь класс, что это сделал Альфред Темпл. Однако она удержалась и промолчала. «С какой бы это стати! – сказала она себе. – Ведь Том непременно наябедничает учителю, что это я разорвала книгу! Не скажу ни слова даже ради спасения его жизни!»
Том мужественно выдержал порку и вернулся на место, не особенно расстраиваясь. Он понятия не имел, откуда взялись чернила на книжке. Может, он сам в суматохе опрокинул чернильницу, не заметив случившегося. Поэтому вину свою он отрицал просто из принципа – так уж принято у мальчишек испокон веков.
Прошел целый час. Учитель дремал, изредка поклевывая носом, в воздухе стояло сонное жужжание зубрежки. Наконец мистер Доббинс расправил плечи, зевнул, отпер ящик стола и потянулся за книгой, но как-то нерешительно, словно все еще раздумывал, браться за нее или нет. Ученики рассеянно поглядывали на своего наставника, и только двое пристально следили за ним, улавливая малейшее движение. Некоторое время мистер Доббинс рассеянно разглядывал книгу, потом взял ее в руки и поудобнее расположился в кресле, явно собираясь приняться за чтение.
В это роковое мгновение Том взглянул на Бекки. Такое затравленное и беспомощное выражение ему случалось видеть у кроликов, когда в них целятся из ружья с пяти шагов. Он мигом позабыл о том, что они в ссоре. Нужно немедленно что-то сделать! Прямо сейчас! От спешки и напряжения ничего не приходило в голову, и вдруг его осенило. Он бросится к учителю, выхватит из его рук книгу, выскочит из класса – и поминай как звали. Том замешкался всего на секунду, но момент был упущен: учитель раскрыл увесистый фолиант. Поздно! Теперь Бекки уже ничем не помочь…
В следующее мгновение учитель оторвал глаза от книги и повернулся к классу. В его взгляде появилось нечто такое, от чего все ученики наклонились пониже к партам, и даже те, кто не знал за собой никакой вины, затрепетали. Пауза длилась так долго, что можно было не спеша сосчитать до десяти, а тем временем мистер Доббинс все больше и больше накалялся. Наконец он произнес:
– Кто порвал эту книгу?
Ни звука в ответ. Тишина стояла такая, что можно было услышать, как падает булавка. Учитель обвел гневным взглядом лица учеников, нащупывая виновного.
– Бенджамен Роджерс, вы порвали эту книгу?
Нет. Он ее и в глаза не видел.
– Джозеф Харпер, это сделали вы?
Конечно же, не он.
Тому Сойеру все больше становилось не по себе. Этот допрос походил на медленную пытку.
Учитель на время оставил в покое мальчиков, подумал некоторое время и обратился к девочкам:
– Эмми Лоуренс?
Та только мотнула головой.
– Грэйси Миллер?
Нет, разумеется.
– Сьюзен Харпер, это вы?
Не она.
Том весь дрожал, сознавая, что нет никакого выхода.
– Ребекка Тэтчер?
Лицо девочки стало белым, как бумага.
– Это вы – смотрите мне прямо в глаза! – это вы порвали книгу?
Бекки умоляюще сложила руки на груди – и тут на Тома снизошло вдохновение. Он вскочил на ноги и завопил:
– Это я!
Вся школа просто рты разинула от такой непроходимой глупости. Том постоял, собираясь с духом, а когда вышел вперед, чтобы принять кару, то восхищение и благодарность, вспыхнувшие в глазах Бекки, вознаградили его сверх всякой меры. Потрясенный собственным великодушием, он, не издав ни звука, выдержал такую порку, какой еще никогда и никому не закатывал мистер Доббинс, и с полным самообладанием выслушал приказ оставаться в классе после уроков еще в течение двух часов. Он-то знал, кто будет ждать за воротами школы, когда его заточение закончится!
В тот же вечер, уже укладываясь в постель, Том обдумывал план мести Альфреду Темплу. Бекки, заливаясь слезами раскаяния и стыда, поведала ему все, не скрыв и собственной измены. Однако вскоре жажда крови уступила место куда более приятным мыслям, и Том наконец уснул. Но даже во сне последние слова Бекки все еще продолжали звучать в его сердце:
– Ах, Том, до чего же ты великодушный!
Глава 21
Дело шло к каникулам. Строгий мистер Доббинс стал еще жестче и требовательнее: он надеялся, что его ученики блеснут на экзаменах. Розги и линейка не оставались в покое ни на час, во всяком случае, в младших классах. Только самым старшим из учеников да взрослым барышням лет восемнадцати порка не полагалась. А порол мистер Доббинс основательно, потому что был человеком не старым и руку имел крепкую, несмотря на то что под париком у него скрывалась блестящая, как бильярдный шар, лысина. С приближением великого дня этот тиран все больше распоясывался: ему доставляло злорадное удовольствие обрушивать на учеников самые суровые наказания за малейший проступок. Из-за этого младшие ученики жили в постоянном страхе и трепете, а по ночам не спали, ломая головы, как бы насолить учителю. Но и тот был начеку. За каждой попыткой мести немедленно следовало такое грозное воздаяние, что мальчишки отступали с поля битвы с большими потерями.
В конце концов, сговорившись, они придумали одну вещь, которая сулила неслыханный успех. К этой компании примкнул ученик местного изготовителя вывесок: ему изложили весь план и попросили помочь. Мальчишка не мог прийти в себя от восторга – учитель снимал квартиру в их доме и успел всем надоесть хуже горькой редьки. А тут как раз и жена учителя на несколько дней уехала погостить к знакомым, так что некому было помешать их планам. Заговорщикам было хорошо известно, что мистер Доббинс по торжественным дням всегда изрядно выпивает, а потом не прочь вздремнуть с полчасика в кресле. Вот этим-то моментом и надлежало воспользоваться расторопному ученику местного живописца, а затем спровадить учителя в школу.
И вот наступил день экзаменов. К восьми часам вечера школа была празднично освещена и украшена гирляндами из зелени и цветов. Учитель уже восседал в большом кресле, стоящем на возвышении, а позади него глянцево отсвечивала черная доска. С первого взгляда было видно, что своей традиции мистер Доббинс не нарушил и принял вполне достаточно спиртного. Ряды скамей перед возвышением были заполнены городскими чиновниками и родителями учеников. Слева от учительского места возвышалась небольшая эстрада, на которой сидели школьники, участвующие в программе экзаменационных испытаний: младшие мальчишки – умытые и причесанные, с лицами мучеников, белоснежные ряды девочек, далее – разряженные в батист и кисею взрослые барышни, стесняющиеся своих голых рук, бабушкиных браслетов и цветов в волосах, и наконец неуклюжие верзилы в парадных костюмах. Все остальные места были заполнены школьниками, не участвовавшими в испытаниях.
Сначала вперед вышел крошечный мальчуган и испуганно пролепетал: «Никто из вас, друзья, не ждет, что вам малыш стихи прочтет…», сопровождая декламацию судорожными движениями, словно испорченный автомат. Он благополучно добрался до конца, полуживой от страха, и, конвульсивно поклонившись, удалился под гром рукоплесканий.
Сконфуженная девочка прошепелявила, запинаясь, «У Мэри был барашек», после чего сделала жалкий реверанс, получила свою порцию аплодисментов и уселась на место, раскрасневшаяся и счастливая.
Затем на эстраду весьма самоуверенно вышел Том Сойер и со свирепым воодушевлением, размахивая руками, как мельница, принялся декламировать бессмертный монолог «О, дайте, дайте мне свободу!», однако, добравшись до середины, сбился. Его охватил страх перед публикой, коленки затряслись, а горло сжал спазм. Жалея его, слушатели молчали, но это молчание было хуже, чем смех. Учитель нахмурился. Том попробовал было продолжать, но снова запнулся и удалился с позором. Раздались жидкие хлопки – провал был полный.
Далее последовали: «На пылающей палубе мальчик стоял», «Ассирияне шли…» и прочие шедевры, столь излюбленные доморощенными декламаторами. Потом другие школьники состязались в правописании и чтении, но все с нетерпением ждали гвоздя испытаний – оригинальных сочинений молодых девиц.