Карина подумала, что, может, там и ей смогут помочь, научат становиться невидимой, как умеют все в ее роду. Все, кроме самой Карины.
– Нет, девонька, это не филиал мракодемии – это сразу филиал ада.
Старуха перестала копаться и отошла от стола. Оказалось, что на нем уже стоят контейнеры, баночки, чашечки, пластиковая посуда.
– Садитесь, горемычные. – Она жалостливо оглядела всю компанию. – Вы ж поди и не взяли ничего с собой. Котомки-то у вас совсем тощие.
– Кто у нас какой? – шепотом спросил Марк Антона.
– Рюкзаки почти пустые. Еды с собой нет, – пояснил тот.
– У меня десять протеиновых батончиков! – возмутился Марк достаточно громко, чтобы его услышали все.
– То есть пюре с курочкой жареной не будешь? – хитро прищурившись, посмотрела на него старушка и сняла крышку с самого большого контейнера.
По поезду поплыл соблазнительный запах окорочков, у Марка забурчал живот.
– Курочку буду, – сдался он и подошел поближе, опасливо поглядывая на палку с набалдашником. – Спасибо вам, э-э-э…
– Можешь звать меня Егоровной. В родной деревне все так зовут.
Крошка заскулил на верхней полке так жалобно, что Егоровна продержалась не больше двадцати секунд:
– Иди сюда, чудище. Уж косточку какую я тебе найду.
Крошка спрыгнул мгновенно, чуть не перевернув всю посуду.
– Тьфу ты!
Вскоре все уселись вокруг стола. Все, кроме Уэнсдей.
– Ну а ты чего? – вопросительно посмотрела на нее старуха. – Стесняешься?
Уэнсдей поморщилась.
– А, – понимающе кивнула Егоровна. – Недостаточно мрачно, да? Тогда для тебя, девонька, – она открыла другую баночку, – у меня есть специальное угощение: тушеные куриные сердечки. Подойдет?
Уэнсдей посмотрела, как Марк с Антоном за обе щеки уписывают окорочка, как Карина элегантно подносит ко рту вилку с пюре, – и сдалась:
– Да, сердечки подойдут. Надеюсь, курицы страдали…
В этот момент поезд наконец тронулся. Сначала будто коротким рывком отцепился от вокзала, а потом плавно поехал с чуть слышным постукиванием.
– Ты сказал, что выкупил последние места, а чья же тогда полка здесь? – указал Марк подбородком на нижнюю полку напротив старухи.
– Мужа моего, – неожиданно отозвалась Егоровна.
– А где он тогда? – не поняла Карина. – Опоздал на поезд?
– Да не, он уж пять лет, как небо коптит.
– Что делает?
– Помер уже пять лет назад. Но я ему обещала без него за пределы Мги не уезжать, вот и таскаю с собой… – Она кивнула на закрытую сумку.
– В каком смысле таскаете?! – отшатнулась Карина, которая сидела к сумке ближе всех.
– Да не боись, не труп, только фотографию старика своего. И вот место ему выкупаю…
– У всех свои странности, – пробормотал под нос Антон.
– Лучше бы это был труп… – вздохнула Уэнсдей. – Скучно.
– Я и еды столько из-за него вожу. Мне самой сколько надо? А он, бывало, завтрак заканчивал как раз к обеду, а там уж и ужин поспевал. Я и привыкла. Обычно как с поезда сойду – выкидываю. А тут вы… Удобно.
– Чай, кто хочет горячего чаю?
Проводница шла по вагону с подносом, на котором стояло несколько стаканов и пара пачек печенья.
– Нам пять, пожалуйста, – протянул деньги Антон. – Вы такие только в поезде и увидите, – пояснил он друзьям, показывая на резные металлические подстаканники. Все трое одновременно вытащили мобильники, Антон с Егоровной переглянулись и тихо хмыкнули. – А постельное белье где?
Старуха показала наверх. Антон кивнул, а ребята нахмурились.
– И что с этим делать? – Уэнсдей смотрела на скрученные матрасы.
– Заправить себе кровать, – пожал плечами Антон.
– А как?
– Ну как ты себе всегда кровать заправляешь.
«Под спинку – Перинку. На перинку – Простынку. Под ушки – Подушки», – вспомнились ему из далекого детства строчки Маршака. Мама перед сном читала.
– Чего?! – Уэнсдей, Марк и Карина смотрели на него, как на психа, а Егоровна хихикала в ладошку.
– Ай! – махнул рукой Антон. – Сам сделаю.
– И мне, – попросила Карина.
– И мне.
– И мне.
Антон вздохнул и послушно заправил все кровати.
Глава № 3Первые подозрения
Основной свет погас, остались гореть только тусклые лампочки, чтобы усталые путники не убились среди ночи по пути в туалет, споткнувшись, например, о собственные тапочки. Карине старуха уступила нижнюю полку, уложив фотографию своего мертвого деда на верхнюю боковую. И теперь Карина с Егоровной спали с максимальным комфортом, если о таковом вообще можно говорить в плацкарте поезда дальнего следования. Мальчики дрыхли на двух оставшихся верхних полках, периодически похрапывая. Крошка сопел под столом и изредка дергал лапой. Только Уэнсдей не спалось. Она лежала и смотрела в темноту сквозь стекло, и тьма складывалась в знакомые с детства узоры: черепа, кости, могильные плиты. Это умиротворяло. Так же, как мысль о чудесной пытке, которой здешние жители добровольно себя подвергали: ходить по вагону мимо десятков ног, вытянутых в проход. Иногда – едва не задевая их носом! Но что-то все равно постоянно сбивало Уэнсдей настройки. Так, бывает, гудит где-то в комнате комар, когда только выключишь мобильник и ляжешь, уютно закутавшись в одеяло. Тут же понимаешь: стоит закрыть глаза – и он нападет. Завтра ты будешь ходить с укусами на самых неожиданных местах: например, на своде стопы и под глазом. Один укус, чтобы ты стал всех на свете красивее, второй – чтобы весь день думал, как же почесать ногу в кроссовке. Вот сейчас Уэнсдей лежала и пыталась понять, что же ее тревожит, какое мимолетное воспоминание не дает покоя. Потрескивание лампочек и легкое покачивание поезда отвлекали. Уэнсдей покрутилась на полке. Нарисовала на стекле надгробие – и резко отдернула руку. Вот оно! Удалось уловить в мыслях нужный фрагмент. Когда Карина проходила мимо, она случайно задела Уэнсдей, и ту почти обожгло холодом от этого прикосновения, хотя обычно именно Аддамс говорили, что кожа у нее недостаточно теплая для человека. Можно было подумать, что Карина мыла руки ледяной водой или настолько замерзла, но она только шла умыться перед сном, а в поезде было тепло, даже жарко.
Уэнсдей резко села. Присмотрелась к Карине: та спала, трогательно подложив ладошки под щеку, поэтому Уэнсдей встала и на цыпочках подошла ближе. Уже хотела дотронуться до Карининого запястья, чтобы проверить температуру, но необходимость в этом отпала: Карина перевернулась с бока на спину, и Уэнсдей увидела, что ногти подруги покрыты инеем.
Уэнсдей бросилась к соседней полке, сжала руки на шее Егоровны и, когда старуха открыла глаза и удивленно посмотрела на нее, зашипела:
– Расколдуй ее немедленно!
Проснулся Крошка – оскалился и зарычал на Егоровну.
– Кого?..
Егоровна говорила не очень внятно из-за того, что Уэнсдей ее придушила, но страха от старухи не исходило.
– Это ты на Карину проклятие бросила? Или это какое-то родовое заклинание?
Старуха попыталась повернуться, чтобы взглянуть на Карину, но ничего у нее не вышло.
– Не знаю, о чем ты… – проскрипела она.
И Уэнсдей почувствовала: не врет. Разжала руки и обессиленно опустилась на пол:
– А что же тогда происходит?
Крошка подполз ближе и положил голову ей на колени.
Егоровна тяжело поднялась и, шаркая, подошла к соседней полке. Наклонилась над Кариной, подслеповато щурясь, оглядела ее руки, нагнулась еще ниже и принюхалась.
– Хм… Я так не умею… – вздохнула старуха. – Древняя магия.
– Где же Карина ее взяла и что теперь делать? С какой скоростью это колдовство будет развиваться? Что произойдет в конце?
Егоровна развела руками:
– Не знаю… – И потерла шею.
– Извини, – поморщилась Уэнсдей.
Просьба о прощении далась ей с трудом. Собственно, это был первый раз, когда она произносила нечто подобное. Но, если пытаешься за что-то убить человека, а он, вообще-то, ни при чем, стоит покаяться.
– Все в порядке, я не злюсь. Защищать подругу – это важно. Ты хорошая девочка.
Уэнсдей закрыла глаза, глубоко вздохнула и начала считать до десяти. Хорошей девочкой ее раньше не называли, и не хотелось бы повторять то, за что только что извинялась…
Егоровна еще раз склонилась над Кариной и медленно провела над ней руками вдоль всего тела.
– Пока я чувствую этот холод только в руках, но он словно живой и явно хочет ползти вверх: по венам, по коже, по тканям. Бррр, даже мне стало морозно внутри. Ложись, пока все равно ничего не сделать. Утро вечера мудренее.
– Что? – не поняла Уэнсдей.
– С утра на свежую голову покумекаем.
– Сделаем что? На чью голову?
– Ох, девонька, точно ложись. Самого простого не понимаешь уже. Завтра встанешь с новыми мыслями, глядишь, что-то умное придумаем.
– А-а, – выдохнула Уэнсдей. – Let’s sleep on it, tomorrow is a new day. Теперь дошло.
Она легла, закуталась в одеяло, закрыла глаза. А потом вскочила, схватила с крючка свое черное пальто и набросила на Карину. Вопросительно посмотрела на Егоровну – та пожала плечами:
– Хуже не будет.
Уэнсдей укрыла Карину и куртками мальчиков, и старухиным пальто.
– Чего вы тут устроили?! – Карина с утра поднялась раньше остальных, и с нее на пол скатилась стопка верхней одежды. Встала, сбросив одеяло, и охнула, заметив иней на ногтях: – Это что?
– Мы у тебя хотели поинтересоваться. – Уэнсдей подошла поближе, чтобы не разбудить мальчишек: ни к чему им знать лишнее, пока она не разобралась, в чем дело.
– Я не знаю… – Голос Карины дрогнул.
– Тебя кто-то обижал, проклинал, долго на тебя смотрел? – начала допрос Уэнсдей.
– Гадости говорил, чем-нибудь кормил, одежду дарил? – подхватила Егоровна.
– Нет, нет, нет!
Карина закрыла лицо ладонями и тут же отдернула их, потому что лоб опалило холодом.
С каждым «нет» старуха все больше мрачнела. И наконец, потерев подбородок, спросила:
– А к форпосту ты не ходила ли?