решили, что я, требуя, чтобы он сообщил мне, где находится огнестрельное оружие, буду его бить на глазах у помощника: никто не должен заподозрить, что остролицый стал моим соучастником в поджоге.
Всё это — скрежет зубовный и угрозы убийства — было разыграно настолько хорошо, что парень со слезами на глазах стал меня просить оставить сыровара в покое и обещал показать, где лежат винтовки. После этой комедии мои пленники были выведены из сыроварни, и она была подожжена, а я, нагружённый едой и оружием, поспешил отправиться в обратный путь.
А Сокол сдержал своё слово: привёл троих партизан.
Так в Равногории образовался первый партизанский отряд, и я стал его командиром.
После прихода новых людей мы уже не могли поместиться в моём укрытии из можжевельника, поэтому решили на зимнее время возле него устроить тайник под землёй. Выкопанную землю мы в сумках переносили к реке и высыпали в воду, чтобы не осталось следов нашей работы. Сокол снабдил нас маленькой железной печуркой, на которой мы могли приготовлять пищу. Основной нашей едой была мамалыга, потому что требовала очень мало времени на приготовление и была очень сытной.
А какую вкусную мамалыгу приготовлял я! Янтарную, рассыпчатую, ароматную, пальчики оближешь! Как только приготовлю, садимся мы возле землянки и начинаем есть. Наши соседи Джико и Тютюка, лишь мы принимаемся за еду, — тут как тут. Садятся поблизости и ждут, когда мы кончим есть, а потом клюют крошки. Вскоре они стали и более смелыми и начали клевать прямо у нас из рук. Поэтому, когда мы шли по лесу, крылатые разведчики всегда находились возле нас и сообщали нам о соколе или орле, о пастухах или о том, что где-то в чаще притаилась кровожадная лисица.
Голодные, холодные и одинокие дни окончились. Теперь мы были обуты, одеты, представляли собой вооружённую силу. И среди лесных жителей мы приобретали всё больше и больше друзей. Не знаю, поверите ли вы мне, но чуть ли не самым полезным оказался… паук. Никто не заметил, когда он поселился в нашем укрытии. В конце августа я вывихнул ногу и несколько дней вынужден был лежать в землянке, тут я и увидел в одном из углов над собой паутину. Только через несколько дней мне удалось познакомиться поближе с пауком, а точнее — с его способностями охотника и строителя.
Интересно было наблюдать, например, как паук поправляет, чинит и плетёт свою сеть, с каким невероятным терпением поджидает жертву и с какой молниеносной быстротой её поражает. Но самым интересным открытием для меня было другое: когда паук становился беспокойным и принимался усердно плести свою сеть, обязательно поднимался ветер и начиналась гроза. Всегда! Вероятно, он боялся, как бы ветер не разорвал паутину, и как следует её укреплял, перелезая из угла в угол, плёл и ловко прикреплял серебряные нити к потолочным балкам и успокаивался только после того, как кончалась гроза.
Семь месяцев мы прожили в землянке, и ни разу предсказания паука не обманули нас. После многих проверок он был единодушно признан главным метеорологом нашего партизанского отряда, а его предсказания погоды мы использовали для наших боевых действий.
Так, например, при взрыве моста над равногорской рекой прогноз паука о предстоящей грозе разрешил главный вопрос — о военной охране. Мы просто решили дождаться грозы и, когда солдаты спрячутся в будке, заминировать мост и взорвать его. И всё именно так и произошло благодаря пауку.
Я сказал, что паука мы назвали главным метеорологом, потому что были и другие предсказатели погоды. Если птицы принимались летать низко над землёй, а солнце начинало припекать и травы сильно пахнуть, мы знали, что приближался дождь. Мы знали, что, если мухи начнут свирепо кусать, лягушки квакать, река и лес шуметь, погода испортится. Особенно точными были в этом отношении предсказания реки. В нашу землянку шум реки доносился еле-еле, но иногда река начинала грохотать. И потом всегда крапал дождь. Не только каждый звук, но малейшее изменение, малейшее движение имело в лесу своё значение. Однажды, например, наблюдая за полётом пчёл, я заметил, что возвращаются они в одном направлении. Я пошёл в этом направлении, и трудолюбивые пчёлы привели меня к дуплистому дереву, где находились их соты, полные-преполные мёда. Я взял соты, отнёс их в землянку товарищам — все трое были простужены, но, после того как поели мёда, перестали кашлять.
Кунчо спросил меня, кто это дал нам мёда, чтобы, когда придёт свобода, отблагодарить его. Я сказал ему, и он записал в своей тетрадке:
«Сделать тысячу ульев для трудолюбивых пчёл, вылечивших нас своим мёдом».
Одним словом, оказалось, что у леса есть свой язык и только тот, кто научится его понимать, сможет остаться живым и здоровым, особенно если он партизан и его преследуют враги.
И вот всего один раз мы не прислушались к языку леса, и дорого, очень дорого заплатили за наше легкомыслие.
Это случилось в начале зимы. Прошло жаркое лето, облетели листья, и только кое-где на молодых дубках в лесу ещё горели красные листочки. За время летних боевых операций мы достали много одежды, одеял и продовольствия, нам оставалось ещё забрать картофель, припрятанный в яме возле поля, и наша первая партизанская зима могла начинаться.
Хорошо. Но паук был неспокойным. Он переползал из угла в угол, прял новые нити и всё послеобеденное время до нашего похода за картофелем занимался паутиной. Я обратил внимание товарищей на это, сказав им, что главный метеоролог отряда предсказывает бурю, но те ни за что не хотели отказаться от картошки. Я бы, конечно, как командир мог отложить поход, но небо было таким синим и так ласково грело солнце, что я дал согласие отправиться на следующее утро. В конце концов, что с нами произойдёт? Ну промокнем или нас продует…
Чтобы дойти до того места, где лежала картошка, требовалось часов пять, приблизительно столько же нам необходимо было на возвращение, значит, вечером мы будем уже в укрытии. Так мы предполагали, но вышло всё иначе, потому что ещё до обеда подул северный ветер и небо покрылось тучами. Деревья зашумели, лес взъерошился. Сначала упали крупные капли дождя, но вскоре резкий ветер превратил их в снежинки, закрутил, и началась метель. Мы решили вернуться в лагерь, но не сразу, а после того, как утихнет вьюга. В самом деле, через полтора часа вьюга стихла, но когда мы двинулись в путь, то увидели, что на снегу остаются наши следы. Нас успокаивало лишь одно: в лесу не видно ни одной живой души; когда стемнеет, следы никто не заметит, а к утру ветер их задует.
В надежде на это мы вернулись в тайник и, измученные усталостью, заснули мёртвым сном. И кто знает, сколько бы мы ещё спали на следующий день, если бы рано утром не раздался тревожный свист дроздов. Птицы прыгали с ветки на ветку перед входом в землянку и их «джик-джик-джик» становилось всё более громким и отрывистым. Я вскочил, вышел из землянки, и в ту же минуту внизу, между кронами деревьев, мелькнули стальные каски жандармов. Я бросился в землянку, схватил ружьё и растолкал товарищей:
— Вставайте, не то нас изжарят!
— А что, масло достал? — спросонья спросил ученик слесаря Мирчо; он всё ждал, когда мы достанем свежее масло, чтобы поливать им мамалыгу.
— Жандармы! Окружают нас!
Одеяла были отброшены, все схватили оружие и, кто босой, кто обутый, вылетели из землянки — всех словно ветром сдуло. И вовремя, потому что «каски» приблизились ещё метров на сто, и мы увидели, что колонна разделилась надвое, пытаясь захватить нас в железные клещи.
Мы молниеносно скатились вниз и таким образом опередили их на десять минут. Обнаружив землянку, «каски» окружили её, и мы услышали крики фашистов:
— Сдавайтесь или будете уничтожены! Сдавайтесь!
Мы продолжали скатываться вниз, к реке, а враги, не услышав ответа, бросили гранату, и страшный взрыв потряс лес.
Тут фашисты заметили наши следы и опустились вниз, к реке. И было бы ещё хуже, если бы снег возле реки не растаял и если бы не было водного укрытия. Добравшись до полоски сухой земли, мы пробрались к водному укрытию и скрылись за занавесом водопада. Спустя немного появились наши преследователи с автоматами и винтовками. Возле реки они остановились. Так как они никого не увидели на противоположном берегу, то предположили, что мы ушли по реке, и они разделились: одна колонна пошла вниз, другая — вверх по течению, а несколько человек осталось около водопада, чтобы наблюдать за местностью. Я смотрел на оставшихся и увидел высокую шапку пастуха, того самого, что преследовал меня до этого места весной. Из-за шума водопада не очень хорошо было слышно, о чём они говорят, но всё-таки из нескольких слов мы поняли, что пастух был осведомителем. Он увидел в лесу наши следы и поднял на ноги жандармов. И они бы действительно нас окружили и уничтожили, если бы не предупреждение наших крылатых разведчиков.
Я не буду рассказывать вам о наших страданиях потом: как мы стояли, прижавшись к мокрой скале, ожидая ухода врагов, как босые, голодные, без патронов, окоченевшие от ледяной воды скитались в поисках нового укрытия. Скажу только, что после долгих поисков мы решили выкопать землянку недалеко от реки и водопада, чтобы в случае опасности использовать это тайное убежище.
От холода и голода мы исхудали, стали походить на загробные тени, хуже слышать, с трудом двигаться, но и в этой беде наши лесные друзья пришли нам на помощь. Дрозды покинули свой можжевеловый кустарник и поселились поблизости от нас, а сойка каждый день прилетала, чтобы сообщить последние лесные новости. В переводе на человеческий язык они звучали приблизительно так:
— Кря-кря! («Лисица у реки!»)
— Кря-а! («Сокол! Воробьи, будьте осторожны!»)
— Кря-кря-кря! («Появился человек! Партизаны — внимание!»)
Джико и Тютюка в дальнейшем уточняли обстановку, а дятел после нескольких предупредительных ударов прятался в дупле, чтобы подтвердить, что дело серьёзное.