— А вы сомневались? Эти злодеи придумывают для нас самые изуверские пытки и при этом хохочут. Вы, господа, храбрецы. Я видел вас в деле. Да и я не из робкого десятка, в чем можно было убедиться. Но, поверьте, мне страшно. Я не смерти боюсь — мучений.
— Веселенькая перспектива!
— Не будь у меня связаны руки, я всадил бы себе нож в сердце или попросил бы об этом вас, если бы дрогнула собственная рука.
— Значит, мы погибли?
— Пожалуй, да, но не сегодня, потому что нас не кормят.
— А я здорово проголодался. Кстати, неужели Каменные Сердца не могут нас выручить?
— Не смею на это надеяться.
— А я надеюсь. Двести храбрецов с винчестерами — ведь это огромная сила!
— Конечно, но вряд ли мы их дождемся. Судя по всему, скоро в путь. До территории этих индейцев ехать несколько дней, привезут нас в главную деревню, покажут женщинам, детям. Неделю будут сытно кормить, чтобы не сразу отдали Богу душу во время пыток.
— Спасибо, полковник, за разъяснение. Во всяком случае, еще есть немного времени, а там, может подоспеет подмога. Как бы то ни было, сейчас я намерен потребовать, чтобы нам дали поесть. Что вы на это скажете, господин Андре?
— Совершенно согласен. У меня в животе, как говорится, черти веревки вьют. Хоть бы дали кусок мяса.
— Эй, вы, там! — окликнул парижанин на ломаном английском. — Не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить? Вы что на меня уставились, словно гуси при звуках тромбона?[54] Я, кажется, ясно сказал: мы голодны, дайте нам поесть. Пленных положено кормить.
Никто из индейцев и бровью не повел.
— Вот дикари! — проворчал по-французски Фрике.
Тут с земли поднялся старик в полуевропейской одежде и подошел к пленным.
— Почему дикари? — с удивлением спросил он.
— Ну да, дикари, а то кто же? Мало того, что связали нас, так еще и голодом морите.
— Зачем голодом? Надо есть.
— Так ты, ирокез этакий, умеешь говорить по-французски?
— Французы?.. Вы французы?
— Ну да, французы. Прямо из Парижа. А ты кто такой?
— Я… знал… отца де Сме.
— Ты знал отца де Сме, миссионера? — оживился Бреванн.
— Знал… Отца сиу-дакотов.
— Не похвалил бы он вас за такое обращение с пленными, — перебил его юноша. — Но об этом после. А пока дайте нам есть и пить и развяжите, а то руки и ноги совсем затекли.
Старик подошел к Кровавому Черепу и что-то долго ему объяснял. Тот упорствовал, но потом туземец его, видимо, уломал. Через четверть часа он вернулся к пленным и положил перед ними здоровенный кусок мяса.
— Вот за это, дедушка, спасибо. А теперь развяжи ножки и ручки бедненькому мальчику Фрике. Ему больно!
Поколебавшись, краснокожий выполнил просьбу француза.
— Браво, старик! Развяжи еще господина Андре. Того, что все время молчит и думает… Так. Хорошо. А американца развяжешь?
— Нет.
— Почему?
— Нет, ни за что! — отрубил старик. — Он не француз. Он янки-Длинный Нож.
— Ну и что?
— Нельзя! — решительно заявил индеец и на кончике ножа поднес ко рту полковника небольшой кусок мяса.
— Так вы и будете его кормить с ножичка? Дело ваше! А то развязали бы лучше.
— Я же сказал — нельзя!
— Ладно, дед, не сердись. Ведь мы никуда не убежим.
Фрике потянулся, разминая затекшие члены. И вдруг сделал сальто-мортале[55]. Индейцы даже есть перестали и зашлись от хохота.
«Им это нравится, — отметил молодой человек, — будем продолжать в том же духе».
С пронзительным криком неутомимый гамен сделал еще несколько гимнастических прыжков через голову, прошелся колесом перед почтеннейшей публикой, проделал, как настоящий клоун, несколько уморительных телодвижений и закончил представление еще одним сальто-мортале. Краснокожие пришли в неописуемый восторг.
— Вот что значит хорошее воспитание! — не переставал балагурить парижанин. — Но это еще не все. Если угодно, милостивые государи, я вам покажу кое-что посложнее. Не желает ли кто-нибудь из вас побоксировать на французский или английский манер. Что же вы молчите? Неужели никто не хочет?
Бреванн хохотал от всей души, глядя на приятеля.
— Итак, — продолжал француз, — драться вы не хотите. А кто перепрыгнет через трех коней, поставленных рядом?
Он бесцеремонно схватил одну из стреноженных лошадей за повод и повел на лужайку, густо поросшую низкой травой. Та испугалась белого человека, встала на дыбы. Туземцы подбежали к Фрике с угрозами. Уж не собирается ли он дать деру? Но юноша все объяснил старику, тот, взяв лошадь за узду, свистом успокоил ее и отдал пленнику поводья.
— Перепрыгнуть через одну клячу — дело нехитрое. Верно я говорю, господин Андре?
— Тоже не всякий сможет.
— Я одолел бы и не такое препятствие, только тело ноет от веревок. И все-таки утру я им нос, покажу, на что способен.
Привели еще двух коней, поставили рядом.
— Ну, кто желает? — Фрике сделал рукой приглашающий жест.
Аборигены вытолкнули вперед молодого рослого парня с классическим римским профилем и мускулами гладиатора. Он с важностью подошел к парижанину, как ни в чем не бывало снял кожаные штаны, куртку из бизоньей шкуры, мокасины и отошел на несколько шагов для разбега.
— Хорош. — Фрике с видом знатока окинул противника взглядом. — Но что за фантазия прыгать, раздевшись догола! Впрочем, как знаешь!
Парень разбежался и перемахнул через препятствие.
Соплеменники взвыли от восхищения и поглядели насмешливо на француза — рядом с краснокожим он казался таким миниатюрным.
— Смейтесь, смейтесь! Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Приведите-ка еще трех лошадок!
— Трех? — переспросил старик.
— Да, трех. Я перепрыгну через шестерых!
— Ого!
— Вы удивлены? Да в нашей стране это умеют даже женщины и дети.
Привели лошадей, и пленник расставил их с некоторыми промежутками.
Туземцы забыли о еде и с любопытством наблюдали за юношей.
Тот снял сапоги, сосчитал до трех, подпрыгнул с разгона и, словно подброшенный пружиной, очутился по другую сторону преграды. Болельщики завопили от восторга.
— Ничего особенного, — произнес Фрике. — Еще парочку можно добавить. Ну, сударь, теперь ваша очередь, — повернулся он к индейцу.
Тот отрицательно покачал головой.
— Не хочешь? Что ж, будем друзьями.
Молодой человек протянул ему руку. Краснокожий вложил в нее свою. Вдруг на его лице изобразилось глубокое изумление, потом тревога и боль, брови нахмурились, рот открылся; он завертелся и изогнулся пополам, будто его рука попала в капкан.
— А-а-у-у! — хрипло заорал он.
— Ты что? — спросил Фрике, отпуская побелевшую руку. — У нас принято такое рукопожатие. Спросите хоть господина Андре.
Туземец в ужасе шевелил онемевшими пальцами, не смея поднять глаз на этих странных белых людей, и, бормоча что-то себе под нос, ретировался.
— Скажите, мистер Билл, — обратился парижанин к американцу, — что за слова повторяет этот парень, а за ним и остальные индейцы?
— Они назвали вас Железная Рука. И не зря. Слава Богу, в ваших руках удивительная сила. Вы дикарям очень понравились и кое-что выиграли от этого.
— Может быть, нас отпустят?
— До чего вы наивны! Вас могут избавить от пыток, но все равно убьют. И это уже неплохо.
— Спасибо. Утешили. По мне, так этого маловато. Можно еще чем-нибудь удивить индейцев, а потом благополучно сбежать!
— Хотел бы я быть оптимистом, мистер Фрике, как вы, но не получается. Оставьте ваши мечты. Разочарование будет ужасным. Если представится возможность, дайте мне нож. Я говорил вам: лучше смерть, чем мучения.
ГЛАВА 14
Индейцы преклоняются перед силой и ловкостью Фрике. — Вигвамы. — Суровый прием. — Хижина вождя. — Планы побега. — Кровавый Череп рассказывает…
Как и предвидел американец, сразу после состязания вождь приказал сняться с лагеря и трогаться в путь. Полковника, как тюк, взвалили на лошадь. Фрике боялся, что и с ним поступят так же, но ему подвели оседланного и взнузданного коня и предложили ехать верхом. Старик объяснил, что это награда за смелость. Но руки французу все же связали, хотя и спереди, на что он заметил:
— Ничего не поделаешь. Надо так надо. Вот только не знаю, как буду править лошадью?
— Ее будут вести на поводу.
— Ладно, — успокоил юноша сам себя. — Там видно будет. Э, нет, так дело не пойдет, — крикнул парижанин, увидев, что Бреванна связали. — Чем он хуже меня?
Индейцы были в недоумении. А Фрике напрягся так, что веревки лопнули, словно прогнившие нитки, спрыгнул на землю, выхватил у одного из туземцев висевший на боку нож для скальпов и мигом перерезал веревки, опутывавшие Бреванна, затем с самым любезным видом вернул нож владельцу, сопроводив следующим комментарием:
— Вот, любезный, ваш ланцет[56]. Я худого не замышлял. Хотел лишь, чтобы с господином Андре обращались не хуже, чем со мной. Поняли?
Краснокожие заволновались, заспорили. Их раздосадовало требование француза. Тогда юноша заявил:
— Вяжите в таком случае и меня. Правда, мой товарищ не забавлял вас цирковыми трюками, но я за двоих старался, и если уж награждать, то обоих.
Аборигены не поняли ни слова, но догадались, о чем идет речь, и были тронуты благородством молодого человека. Бежать пленникам все равно не удастся, и индейцы согласились развязать Бреванну ноги. Зато руки друзей скрутили крепче прежнего.
Через полчаса отряд выступил. Двигались сначала в северном направлении, вдоль Теземенских озер, потом свернули на запад к озеру Калиспельм и на рассвете достигли долины со множеством разбросанных хижин. Целая свора собак кинулась с рычанием на чужаков, скаля зубы и перебудив всех жителей поселка. Между прочим, к своим хозяевам индейские собаки относятся так же не особенно ласково. Объясняется это, с одной стороны, дурным обращением с ними самих краснокожих (обходящихся, кстати, одинаково грубо как с домашними животными, так и со своими женами), а с другой стороны, тем, что в случае голода псов съедают не моргнув глазом.