Тем не менее, героически сопротивляясь всем тяготам этого ужасного пути, Виктор Гюйон все еще сохранял способность шутить, не покидавшую его никогда:
— Хорошая вещь пиво! Только, кажется, источник здесь — ничуть не меньшая роскошь. Какая глупая страна! Ни одному робинзону не посоветую в ней селиться… Нет даже какой-нибудь завалящей лианы, чтобы пососать ее… Ни одного дерева, из тех, которые не зря называют странническими, потому что они позволяют утолить жажду несчастному путешественнику… Нет даже цветов, собирающих воду в свои чашечки, из которых, помнится, пили мы с Мео, моим славным тигром на Борнео… Хм! Ведь раньше я занимался дрессировкой тигров… а теперь бью их почем зря! Уф! Больше не могу…
С трудом ворочая языком, Фрике успел только прислонить карабин к дереву и положить на землю ребенка, немного отдохнувшего благодаря этому хитроумному, но утомительному способу передвижения, а затем не столько сел, сколько рухнул и на какое-то мгновение застыл в полном изнеможении, не в состоянии не только двигаться, но и думать о чем-либо.
Положение было действительно отчаянным: во фляге не осталось ни капли воды, и юноша чувствовал, что в буквальном смысле слова умирает от жажды.
— Кажется… кажется, шутки кончились, — пробормотал парижанин посиневшими губами, невидяще глядя перед собой и тяжело дыша. — Если я не сумею найти чего-нибудь, что возместит вытекший из меня пот, то мне конец… и малышу тоже. Кончится когда-нибудь этот чертов подъем?
И вдруг он вскрикнул от радости. Несколько минут передышки хватило, чтобы туман, застилавший ему глаза, рассеялся и он смог осмотреться. Тут же возродилась надежда, а с ней и силы.
Только сейчас Фрике увидел, что находится на ровной поверхности: деревья уже не уходят рядами вверх, а стоят прямо.
Они достигли вершины холма, и подниматься больше не нужно.
С полным основанием рассчитывая, что непроницаемый купол из листьев на пологом склоне будет обязательно прорван и что можно будет таким образом определить свое местонахождение, Фрике вскочил, готовый продолжать путь.
Малыш, сделав ему знак, что может идти, встал рядом.
Они начали медленно спускаться, всего за несколько минут, не ощутив усталости, прошли довольно значительное расстояние и остановились на краю небольшой поляны, освещенной лучами солнца. Несмотря на отчаянность своего положения, Фрике расхохотался во все горло.
— Ну и ну! Пришли, называется! Просто в лужу сели… Надрывались полтора дня, чтобы выйти на запад, а притопали на восток. Направлялись туда, где солнце заходит, а сами повернули на восход! Стало быть, шлюп где-то у черта на рогах за нашей спиной… Если господин Андре разыскивает меня столь же успешно, то я ему не завидую. Ну да ладно, мы все-таки сменили одно корыто на другое — только бы удалось найти воду! Вперед, малыш, не вешать носа! Идти мы уже не можем — значит, надо бежать.
В колючем кустарнике, растущем на поляне, друзья нашли кисловатые на вкус ягоды, которыми слегка притупили жажду; затем стали продираться сквозь заросли, которые становились все гуще и гуще. Тектоновый лес, судя по всему, кончился, что очень обрадовало Фрике.
Кроме того, ему показалось, что глинистая земля становится влажной.
Однако, как ни спешил он скорее спуститься, пришлось замедлить шаг под угрозой, что колючий кустарник превратит кожу в лохмотья. Фрике пустил в ход широкий нож-мачете, чтобы расчистить хоть узкую дорожку. Надежда пробудила в нем гигантскую силу: не обращая внимания на усталость, он прокладывал путь, забыв про голод, который начинал ощущать все сильнее, и даже про жажду, ужасную жажду, раздиравшую пересохший рот, но, услышав внезапно странный свистящий звук, застыл с поднятой ногой и занесенной над кустом рукой.
— Не нравится мне это шипение… Похоже, где-то здесь змея. А я еще удивлялся, как мы до сих пор не встречали этих гнусных тварей… Б-р-р! Холодный пот прошибает… Осторожней!
Сделав еще два шага, он вновь услышал свистящий звук, остановился и, смертельно побледнев, увидел, как в метре от него поднимается готовая к броску змея.
По раздувшейся шее, на которой выделялись чешуйки желтовато-коричневого цвета, Фрике сразу же узнал страшную найю — кобру, называемую также очковой змеей из-за двух пятен на голове, действительно напоминающих очки.
Эта змея толщиной в руку и длиной не больше двух метров чрезвычайно опасна и агрессивна — особенно если, потревоженная внезапно, чует присутствие рядом живого существа.
Как правило, подобно всем другим представителям животного мира джунглей, она не нападает на человека, кроме тех случаев, когда ее случайно задевают, проходя мимо, или же застают врасплох. Тогда, впав в ярость, очковая змея раздувает шею до необыкновенных размеров, издает бешеное свистящее шипение, в мгновение ока свернувшись кольцами, поднимается на хвосте и наносит стремительный удар головой, как если бы в ней была пружина.
Ее шея, принимающая выпукло-вогнутую форму, напоминает головной убор, отсюда, возможно, ее второе название на португальском языке: кобра-капелла — шляпочная змея.
Фрике, прекрасно зная, что укус ее вызывает почти мгновенную смерть, понял: секундное замешательство, одно неверное движение — и он неминуемо погибнет.
У него даже не было времени снять с плеча карабин, чтобы раздробить пулей голову опасной рептилии. Застыв на месте с поднятой рукой, в которой был зажат широкий нож, парижанин пристально смотрел, как опытный дуэлянт, в глаза своему врагу, чья голова мерно раскачивалась на уродливо вздувшейся шее.
— Черт возьми! Кобра… — сдавленным голосом произнес он.
Звук его голоса вывел змею из оцепенения: распустив кольца, она метнулась с быстротой молнии, целясь человеку в грудь.
Но Фрике недаром славился своим искусством в фехтовании, научившем его безошибочно определять момент атаки противника, чтобы парировать в ту же секунду — в то ничтожно краткое мгновение, когда острие шпаги или клинок сабли почти касается тела.
Столь велика сила этого искусства, что нужное движение совершается инстинктивно, — сделать его тем проще, что змея в отличие от человека, нанося удар, не помышляет о возможном отступлении.
Фрике взмахнул тесаком в тот момент, когда широко открытая пасть находилась всего в полутора дюймах от его груди и он уже мог видеть ядовитые зубы, плотно сидящие в фиолетовых деснах. Удар пришелся как раз посредине мешка на шее, которому змея обязана своим названием. Отрубленная голова покатилась на землю, но тело, подчиняясь силе инерции, продолжило свое движение, и обрубок ударил юношу в грудь.
— Ну, это не считается, — сказал он со своим обычным хладнокровием, увидев красное пятно крови на куртке. — Хотя я вовремя остановил красавицу. Если бы я не спешил так, то вскрыл бы эту тварь ради удовольствия посмотреть, что у нее в желудке. Ладно! Как-нибудь в другой раз.
В другой раз! Решительно, этого парижского сорванца ничем не проймешь!
Наш герой уже собирался продолжить свой путь, но вдруг его внимание привлек еще один звук. И тут этот человек, без единой жалобы переносивший все тяготы, свалившиеся на него в последний день, с полным присутствием духа встретивший и отразивший нависшую над ним смертельную угрозу, издал прямо-таки звериный вопль.
Все его хладнокровие вмиг улетучилось: забыв о лианах, колючках и режущей траве, он как сумасшедший бросился на этот звук, не разбирая дороги, не вспомнив даже о мальчугане, бегущем за ним по пятам.
Только те, кто умирал от жажды на раскаленных почвах в знойной атмосфере тропиков, поймут, как может помутиться рассудок человека, заслышавшего неподалеку божественное журчание источника.
С окровавленными, иссеченными руками и лицом Фрике, сам не зная как, оказался перед небольшой впадиной, наполненной прозрачной, как хрусталь, водой, а перед ней возвышалась груда камней, из которой сочилась болтливая струйка небольшого источника.
— Вода!.. О! Вода! — воскликнул юноша, забыв обо всем на свете и падая перед источником на колени, готовый хлебать эту влагу с жадностью изнемогающего от жажды животного. — Нет, — он резко отстранился, — нет, я сошел с ума! Надо подождать… Если начну пить сейчас, могу погибнуть. Ах, как я понимаю теперь наших командиров в Алжире: они ставят в авангарде бывалых солдат, и те охраняют колодцы, выставив штыки. Если я не хочу умереть, то надо сначала просто прополоскать горло, не проглотив ни капли. Сейчас вода — это нежнейший и желаннейший яд… Гыр-гыр-гыр!.. Немножко полегче, но зверски хочется пить. Еще немного терпения. Всего каких-нибудь десять минуточек, каких-нибудь четверть часика — и можно будет всласть нахлебаться, не опасаясь, что лопнешь, как надутая жаба. Ой! А что же малыш? Надо же, забыл о нем, куда ж ему было поспеть с его маленькими ножками — я мчался как полоумный. Эй! Яса, Яса! Давай сюда! Здесь бьет фонтан, настоящий фонтан!
В этот момент мальчуган выскочил из зарослей и сломя голову помчался к источнику.
Фрике бесцеремонно ухватил его за штанишки со словами:
— А ну-ка стоять, сударик мой. Вы все утро тянули сиропчик, не в упрек вам будь сказано. Но сейчас извольте воздержаться, не то будет бобо. Пить будете только вместе с папочкой.
Наконец, после нескончаемо долгих минут ожидания, оба мальчишки, припав к воде, смогли утолить жажду — пили с наслаждением, долгими глотками, заливая полыхавший внутри огонь.
Но едва исчезло мучительное ощущение жажды, как на смену ей пришло чувство голода.
— Нам зверски не везет, — воскликнул Фрике, — только покончили с одним, как надо приниматься за другое. Какая досада: все время нужно что-то заглатывать! Ужасно глупо, но есть все равно хочется. Только что я даже не думал об этом, и, кроме воды, мне ничего было не надо. Но вот вам свежая водичка — действует на аппетит не хуже аперитива[112]. Да ведь мы целый день ничего не ели; тигриная отбивная была ужасно давно, вчера вечером. Значит, так: теперь или никогда приступить к охоте и раздобыть хоть какую-нибудь дичь, пригодную для вертела.