— Monsieur Андрэ, поздравляю! — послышался из-за кустов веселый голос. — Ловко сделано!
— Сам-то ты что же не стрелял, когда от моего выстрела всполошились и взлетели все здешние стаи тетеревов?
— Я просто растерялся и не знал, в которого целиться. Фррр! Потом хлопанье крыльев — и ничего. Нет, мне еще долго нужно будет практиковаться, чтобы научиться стрелять на лету.
— Знаешь что? Присоединяйся ко мне. Будем ходить вместе. Мы оба последуем за стариком, который в эту минуту делает мне какие-то знаки, но только я их не понимаю. Сами, спроси, что ему нужно.
— Он говорит, сударь, что тетеревов больше нет. Ваш выстрел спугнул всех.
— Вижу, знаю.
— Остались одни тетерки.
— Где же это?
— Не знаю, сударь, но зверь нам сейчас укажет. Вот, извольте взглянуть.
Старик поставил свою корзину на землю и снял крышку. Французы невольно вздрогнули, увидавши на дне корзины огромную змею.
— Чего мы испугались! — вскричал сейчас же Андрэ. — Точно дети!.. Ведь это уж, безобиднейшая из змей.
— Пусть безобиднейшая, но я до них не охотник, — пробормотал Фрикэ. — Во всяком случае это очень странная легавая.
Старик вынул из корзинки змею длиной в два метра, с колпачком на голове, как у сокола, снял колпачок, привесил к шее колокольчик, открыл пасть и плюнул в нее слюной, окрашенной бетелем, потом отпустил на свободу, произнеся какие-то странные слова.
Змея стремительно исчезла где-то в кустах, так что ее и след бы простыл, если б не громкое позвякивание колокольчика.
Вскоре за деревьями послышался испуганный птичий крик и хлопанье крыльев.
— Тетерка! — прошептал Минграсами. — Она на гнезде и защищает яйца.
— Поползи-ка туда, Фрикэ, — предложил Андрэ.
Парижанин хотел было уже нагнуться под ветви, но бирманец удержал его.
Он издал резкий свист и знаком показал юноше, чтобы тот хорошенько посмотрел между деревьями.
— О, вижу, вижу!.. Бедненькая!.. Она на гнезде.
— Убей ее.
— Не могу!.. Ведь наседка.
— Без нежностей. Охота так охота. Ведь нам нужно людей кормить.
Тетерка, вероятно, прижатая невидимым врагом, тяжело взлетела.
Фрикэ сделал по ней два выстрела и оба раза промазал.
— Черт возьми! — вскричал он.
Раздался третий выстрел. Несчастная птица, описав большой круг над своим гнездом, распласталась на земле.
Старик свистнул еще резче и повелительнее. Уж как бы нехотя приполз обратно к своему хозяину.
Старик водворил его опять в корзинку и поглядел на Андрэ восторженно, а на Фрикэ косо.
Охотники пошли дальше лесом, который, на их счастье, сделался реже.
Пройдя шагов сто, старик остановился и опять выпустил змею.
— Еще гнездо! — сказал переводчик.
Фрикэ, начавший приобретать опыт, хотя и с уроком для своего самолюбия, бросился по следам ужа, на звук колокольчика.
Опять он услыхал испуганный крик и хлопанье крыльев. Тихо подкравшись, он совершенно отбросил свои кровожадные намерения при виде неожиданного зрелища.
Тетерка, вся ощетинившись, откинулась назад и, выставив вперед когти, отчаянно вертелась, защищая гнездо. Она старалась помешать ужу захватить яйца.
Но ужа нисколько не смущали ее крики, удары когтями и клювом. Он быстро двигался вокруг несчастной птицы, не спуская с нее глаз. Утомленная тетерка ослабевала; взгляд змеиных глаз, холодных и неподвижных, гипнотизировал ее. Круг сужался все больше и больше. Измученная, истомленная птица вдруг упала навзничь, словно в припадке каталепсии.
Уж проворно вполз в гнездо — то была простая ямка в земле — схватил одно яйцо, разбил зубами, съел с видимым наслаждением желток, потом принялся за другое, за третье, не обращая внимания на тихо подошедшего Фрикэ.
— Приятного аппетита, красавец мой, — сказал Парижанин, — а я тем временем овладею нашей курочкой, не истративши ни одной дробинки.
Но парижанин жестоко ошибся в расчете.
Тетерка, избавившись от гипнотизировавшего ее змеиного взгляда, пришла в себя. Увидав, что кто-то осмелился подойти и протягивает к ней руку, чтобы схватить ее за шею, она пришла в ярость и со всей злобой наседки, защищающей птенцов, набросилась на врага, жестоко исцарапав ему руки и едва не выклевав глаза.
Не имея возможности пустить в дело ружье, так как наседка была слишком близко, не зная чем и как защититься от ее когтей и клюва, Фрикэ благородно ретировался и побежал к своим, прыская со смеху.
Сытый уж полз за ним следом, отозванный свистком хозяина.
— Что случилось? — спросил Андрэ, заинтересованный этим непонятным бегством.
— Ничего не случилось. Бешеная тетерка, вот и все. Вы видали, как большие собаки убегали от наседки с цыплятами?
— Видал.
— Вообразите себе десятифунтовую курицу, прыгающую в лицо, царапающую, клюющую — словом разъяренного зверя, да и только. Я чуть-чуть глаз не лишился. Ей-богу, тигр не так страшен.
— Что же ты теперь будешь делать?
— Да ничего. Я мог бы вернуться и пристрелить ее, но за свое необыкновенное мужество она заслуживает пощады. Пусть живет. Во всяком случае я очень рад, что познакомился, благодаря этому старику, с интересным фокусом и долго буду помнить. А когда мы будем рассказывать об этом в Европе, нам не поверят.
Глава V
Дурное настроение лоцмана. — Жертвоприношение Гаутаме. — Туземная лодка. — Рея в тридцать девять метров. — Красных рыб покрывают золотом, а белых серебром. — Будда останется доволен. — Иравади. — Непостоянство реки. — Периодические разливы. — Торговый флот в семьдесят тысяч лодок. — Бирманские столицы. — Причуды монархов. — Ава, Амарапура и Мандалай. — Туда, где растут тековые деревья.
Экскурсией по берегу реки Джен два друга остались довольны и решили вновь спуститься по этой реке до ее слияния с Иравади и затем, уже плывя по самой Иравади, проникнуть в глубину Бирмы.
Шлюпка была прекрасная, машина великолепная, кочегар превосходный, лоцман опытный, знающий свое дело, следовательно, от путешествия можно было ожидать только одно удовольствие. Между тем лоцман с каждым часом становился мрачнее и мрачнее. Это бросалось в глаза. Андрэ обратился к толмачу за разъяснением.
Минграсами, или просто Сами, как его стали звать для краткости, осведомился у лоцмана о причине его дурного настроения.
Произошел короткий разговор.
— Ну, что он сказал? — спросил Андрэ.
— Лоцман отказывается от службы, сударь.
— Вот как! Чем же ему у нас плохо?
— Не плохо; он говорит, что, напротив, ему здесь очень хорошо, но только с вами должна непременно случиться беда, а он боится, что местные власти сочтут его виновником вашей гибели.
— Это вздор какой-то, прямо безумие! — вскричал Андрэ, теряя терпение. — Пусть он представит хоть какой-нибудь реальный довод.
— Он говорит, — Сами понизил голос до шепота, — он говорит… Сударь, я боюсь, вы будете смеяться.
— Да говори скорее, мучитель этакий, не тяни! Ты меня изводишь.
— Лоцман, сударь, жалуется на то, что вы не умилостивили Гаутаму.
— Как?
— Да, сударь. Обычай здесь требует, чтобы всякий, собирающийся плыть вверх по реке, приносил жертву Будде, которому поклоняются бирманцы.
— Не может быть! Где я только не побывал, чего я только не перевидал, но, признаюсь, от меня в первый раз требуют соблюдения обрядов чужой религии.
— Сударь, он вовсе не говорит, чтобы вы сами приносили жертву. Он только просит разрешения сделать это ему. Иначе он уйдет от вас.
— Да сколько ему угодно! Пусть приносит. Я человек веротерпимый, каждому предоставляю полную свободу совести. Я даже готов оказать ему содействие, чем только могу.
— У него нет рыб.
— Каких рыб?
— Для жертвоприношения Гаутаме.
— Вот что, парень, ты говоришь какими-то загадками, а теперь чересчур жарко, и я не желаю над ними ломать голову. Доставайте себе рыб, я заплачу за них, и пусть лоцман приносит свою жертву, а меня оставьте, пожалуйста, в покое.
Нахмуренное лицо лоцмана просияло, когда толмач передал ему слова Андрэ. Не теряя ни минуты, он направил шлюпку навстречу большой туземной лодке и быстро поравнялся с ней.
— Что он хочет делать? — спросил Андрэ, с любопытством разглядывая оригинальный образчик индокитайского кораблестроения.
Лодка, действительно, была построена со знанием условий речного плавания. Киль был выдолблен из ствола дерева, подобно пирогам первобытных народов, и уже по этому килю был выведен кузов. Корма высоко возвышалась над водою, как у гондол. Руль состоял из широкого весла, которым кормчий обыкновенно правит, стоя на платформочке, украшенной оригинальной резьбой. Мачты и паруса тоже были замечательны в своем роде. Мачта внизу состояла из двух столбов, которые у реи соединялись вместе, образуя треугольник, а выше реи шел уже столб. Рея была сделана из одного или нескольких бамбуковых стволов, отличалась огромной длиной и изгибалась дугою. Вдоль нее была протянута веревка, на которой на кольцах крепился парус, похожий на занавес. Паруса здесь делаются обыкновенно из очень тонкого и легкого бумажного полотна, из которого обычно шьется и одежда туземцев. Эта легкость необходима из-за громадной величины паруса относительно размеров лодки.
Английский инженерный капитан Генри Юль смерил рею одной такой лодки в сто тонн. Рея, не считая изгиба, имела тридцать девять метров в длину, а поверхность натянутого на ней паруса была не меньше трехсот семидесяти квадратных метров.
Уже по одному этому устройству можно заключить, что индокитайские лодки против ветра двигаться не могут.
Шлюпка Андрэ сошлась борт о борт с одной из таких гнау, на носовой стороне которой на небольшой платформе, вопреки европейским традициям, размещались самые почетные пассажиры. На корме лодки развевался белый флаг, на котором довольно грубо был изображен красный герб Бирманской империи — павлин с распущенным хвостом. Курьезная и чисто местная подробность: флагшток, на котором торчал флаг, был увенчан… европейским графином! У бирманцев это украшение в большом ходу, так что они даже злоупотребляют им: например, на верхней оконечности какой-нибудь пагоды иногда можно увидать насаженной… скромную бутылку из-под сельтерской воды.