Штабс-ефрейтор Киндхен, как умел, утешал Хольта:
— Ты же имеешь среднее образование. После войны сделаешься театральным рецензентом, поедешь в город, где Ревецкий служит в театре, и напишешь в газете: «Алоис Ревецкий — актер весьма посредственный, не обладает должными изобразительными средствами, чтобы вдохнуть жизнь в мало-мальски серьезную роль». А затем ты его докапаешь: «Ревецкий вновь доказал, что является весьма сомнительным приобретением для театра, дирекции не следовало его ангажировать». У меня дома, знаешь, небольшая фабрика, а наш майор, этот Рейхерт, сволочь такая, однажды загонял меня до полусмерти. По специальности он коммивояжер. Вот я его после войны…
И он в который раз принялся расписывать, как он после воины отомстит командиру.
Лейтенанту Венерту, командиру учебного взвода, недавно минуло двадцать один год. Белокурый и синеглазый, высокий и стройный, он тщательно следил за собой, и его черный мундир с серебряным черепом на петлицах был всегда безукоризненно вычищен и отутюжен. Он часто говорил о себе: «Я солдат до мозга костей!» или: «Я политический солдат… Для нас, пламенных национал-социалистов, существует только один закон — верность фюреру!» Он вообще любил поговорить: «Лучшую свою черту — нордическую твердость — германский народ променял на чечевичную похлебку романского гуманизма. Фюрер расторг эту гибельную для нас сделку. Пусть вновь в полную силу зазвучит девиз: наша честь — в верности! Это я и называю возрождением Германии». И он не только любил говорить, но говорил удивительно гладко. Часто он цитировал «Майн кампф», но еще чаще «Миф XX столетия» Розенберга. Он был представителем национал-социалистской партии в батальоне и с увлечением проводил «военно-политические занятия». Хольт считал, что Венерт похож на Цише. «Никогда не забывайте о лучезарной миссии, которая выпала на долю Германии, — разглагольствовал Венерт. — Две тысячи лет человечество жаждет избавления. Мир ждет своего спасителя. И мы, народ Германии, мы — его спаситель. Но мы не дадим, как тот ложный спаситель, распять себя. Мы сами пригвоздим своих врагов к кресту! Наше евангелие — сила!»
Новобранцев он смешивал с грязью. Он, например, говорил:
«Танкист Рейман, вы просто-напросто дерьмо! Никогда вам не постичь, какая вам явлена милость — жить в наше время! Никогда вас не озарит мысль, какая это великая честь — умереть за Адольфа Гитлера! Вы тупо влачите свою жизнь, жрете, напиваетесь. Вы лишь навоз на той ниве, что мы, национал-социалисты, перепахиваем мечом, дабы империя росла и процветала!»
У него было два конька: лекции на такие примерно темы:
«Герой и история», «Германская нация и героический дух» — и военные игры на ящике с песком. Он заставлял новобранцев петь эсэсовские песни. «Где ты, камрад» — называлась одна из них. В ней говорилось о белокурой подружке. Петер Визе жаловался Хольту: «В этих песнях нет чувства, одна сладкая водица!» Хольту было все равно — он орал во всю глотку. Когда пели дружно, их не мучили на марше. А это было главное.
На фронте лейтенант Венерт был совсем недолго — всего несколько недель во Франции. Вольцов так о нем отзывался:
«Говорить он мастак. Посмотрим, что останется от его „героического духа“ на передовой. Под тем, что он говорит, я готов подписаться. Вообще-то он мог бы быть моим идеалом, но… но я не могу отделаться от ощущения, что у него это маска, а на самом деле… Ну ладно, поживем — увидим!» Как-то раз они сцепились. Вольцов расхвастался своими познаниями в военном деле. Венерт обрезал его:
— Вы бахвал, Вольцов! А я на своем веку встречал немало бахвалов, которые на поверку оказывались трусами.
Вечером Вольцов сказал:
— Бахвал и трус?.. Ну, погоди, этого я тебе не прощу!
Несколько дней спустя на стрельбище впервые метали боевые гранаты. Отделение укрылось за кустами. Ревецкий выдал Хольту две гранаты: одну с рукояткой и одну лимонку. Хольт зарядил обе гранаты, сунул гранату с рукояткой за пояс и отполз к окопу, где их поджидал лейтенант Венерт.
В тесном окопчике лейтенант еще раз объяснил Хольту:
— Не считать! Оторвал шнур и сразу бросай! — Метрах в двадцати виднелся врытый в землю столб. — Давай!
Хольт отвинтил крышку на рукоятке, и шнур с фарфоровым шариком упал ему на ладонь. Он дернул и бросил гранату. Лейтенант и новобранец одновременно пригнулись. Взрывная волна пронеслась над ними. Хольт бросил и лимонку.
Тем временем Вольцов вместе со всеми ждал своей очереди за кустами. По обыкновению он разглагольствовал!
— Эффект от ручной гранаты незначителен. Все дело в моральном воздействии.
— Вы еще сегодня почувствуете, — запел Ревецкий, — какое глубокое моральное воздействие оказывает моя спецобработка!
Вольцов промолчал.
— Ваша очередь, живо! — последовал приказ отделенного. Когда Вольцов спустился в окоп, Венерт и ему повторил свой наказ: «Не считать, оторвал шнур и сразу бросай!»
— Слушаюсь! — ответил Вольцов и бросил гранату с рукояткой. Готовя лимонку к броску, он спросил: — Насколько я помню, запал рассчитан на пять секунд?
— Не болтать! Бросайте!
Вольцов не спеша отогнул рукав шинели и френча, так чтобы виден был циферблат часов, взглянул на лейтенанта и взвел запал. Держа гранату зажатой в руке, он посмотрел на часы:
— Еще четыре секунды…
— Вольцов! — заверещал лейтенант в смертельном страхе.
— Еще две секунды… еще одна…
Лейтенант посерел и сник.
— Ложись! — крикнул Вольцов и швырнул лимонку. Она взорвалась в воздухе. Песок так и брызнул в окоп. Венерт дрожал. Теперь дрожал и Вольцов.
— Господин лейтенант, в другой раз, прежде чем обзывать меня бахвалом и трусом, загляните в мою родословную.
Только Хольт и Гомулка узнали об этой истории. Вольцов сказал:
— Теперь надо ждать, подаст ли он рапорт.
— Зачем ты лезешь на рожон? — спросил Хольт.
— Этого тебе не понять. От характеристики, которую даст мне Венерт, зависит моя офицерская карьера. Мне надо поскорее получить унтер-офицерские погоны. Либо он сейчас меня угробит, либо… Но мне кажется, это произвело на него впечатление. — Он отвел Хольта в сторонку. — А как он затрясся в окопе!.. Теперь я уверен — все одна маска! Играет, сам себя уговаривает, потому что боится! Венерт сдрейфит!
Хольт не ответил. Он вообще разговаривал с Вольцовым только о службе. Гильберт становился с каждым днем все жестче, беспощадней, и Хольт скрывал от него многое, что его волновало. Он так и не решился заговорить с Вольцовым о пережитом на Карпатах. Он все еще плелся за Вольцовым, но отчуждение росло.
Лейтенант Венерт не подал рапорта, он все больше и больше отличал Вольцова. Гильберт стал его любимчиком. А военные игры на ящике с песком довершили дело. Программа обучения предусматривала и занятия на тему «Тактика танкового боя»; как правило, они ограничивались ознакомлением с походными и боевыми порядками, движением в составе подразделения, сведениями по топографии. Но Вольцов и Венерт разыгрывали в ящике с песком поистине титанические сражения, решали стратегические шахматные задачи, причем новобранец Вольцов при помощи звонких фраз неизменно добивался окружения и полного разгрома «войск» своего лейтенанта. Одни классические Канны у него следовали за другими, он образцово сосредоточивал на поле боя потерявшие взаимодействие части и резюмировал, склонив голову набок: «Предел мечтаний каждого полководца!» Затем докладывал: «Господин лейтенант, я вынужден объявить вам шах и мат! Обе ваши боевые группы в том углу давно остались без снарядов».
Хольт охотно исполнял роль помощника великого стратега и терпеливо выслушивал исторические экскурсы Вольцова. К ящику с песком размером пять на десять метров вели с четырех сторон несколько деревянных ступенек. Перед занятиями по тактике Венерт призывал к себе Хольта и Феттера и приказывал им подготовить на песке сильно пересеченную местность с горами, реками, лесами и населенными пунктами. Как-то в послеобеденный час он отвел Ревецкому для занятий со взводом жалкий уголок и подозвал Вольцова к себе.
— Я тут неплохую задачку для нас придумал, — сообщил он. — Ваши — красные, мои — синие, я наступаю.
И он тут же расставил игрушечные танки, бронетранспортеры, пластмассовые пушки, условные обозначения крупных соединений. Хольт стоял наготове с двухметровой указкой в руках, в его обязанности входило передвигать фигурки. Франтоватый Венерт небрежно присел на верхнюю ступеньку.
— Мои танковые соединения — два корпуса, пехота и артиллерия — внезапно прорвали линию вашей обороны. Мои резервы вам неизвестны. У вас резервы весьма незначительные.
Вольцов проворчал:
— Почему это я всегда должен действовать с меньшими силами? А потом вы будете меня упрекать, что я прибегаю к стратегии измора. Кстати, каково положение в воздухе? Разрешите курить?
Венерт кивнул.
— Авиации у вас и у меня только-только хватает, чтобы надежно прикрывать наземные войска. Это, понятно, в какой-то мере упрощает задачу.
— А этот городок — он что, моя столица?
— Да. Действуйте!
— Постойте, — с недовольством сказал Вольцов. — Дайте сначала определить направление вашего главного удара!
Лейтенант Венерт, подтянув острие танкового клина поближе к столице красных, пояснил:
— Вот так. Вечер четвертого дня наступления.
Вольцов долго думал, попыхивая сигаретой, несколько раз обошел ящик с песком.
— Хорошо, — в конце концов сказал он. — Я начинаю развертывание своих сил. Для этого мне понадобится восемь суток. А вы тем временем продвигайтесь дальше… Нет, господин лейтенант, не так стремительно, у меня ведь там все же имеется несколько укрепленных пунктов и кое-какая артиллерия. Вам необходимо сперва подавить их. Вот до этого водного рубежа — дальше вам за восемь суток не продвинуться. — Он начал расставлять свои фигуры. — Цель вашего главного удара — моя столица. Ситуация несколько напоминает положение во Франции. Июнь сорокового года.
Венерт со все возрастающим удивлением следил за Вольцовом.