— Теперь ты мне веришь? Снимайтесь немедленно!
Блокварт растерянно переводил глаза с одного на другого, но тут вперед выступил ефрейтор.
— Ты что, правда хочешь их отослать?
— А ты возражаешь?
— Я? Возражаю? Да что ты! — он подмигнул. — Но ты же здесь великое сражение хотел устроить?
— Потому-то я и хочу избавиться от этого сброда! Они мне только всю диспозицию портят!
— Порядок! — ответил ефрейтор, сунул два пальца в рот и пронзительно засвистел. Затем гаркнул:
— Внимание! Блокварт, прикажите построиться!
— Это он может, — сказал Феттер. Блокварт поспешил исполнить приказание.
— Фаустпатроны оставить здесь! — крикнул Вольцов.
— Разрешите отбыть? — спросил блокварт, становясь «смирно», хотя он и дрожал с головы до пят. — Хайль Гитлер! Кругом ма-арш!
Хольт и Вольцов еще долго глядели вслед фольксштурмистам, которые шагали, низко опустив головы, и вскоре растворились в сизой дымке.
Вольцов тщательно исследовал противотанковое заграждение.
— Разве это может кого-нибудь задержать? — усомнился Хольт.
Асфальт был разворочен, в грунт врыто два ряда толстых бревен. Пространство между ними засыпали землей и камнями; землю брали, должно быть, из окопчиков и траншей, тянувшихся вдоль опушки леса.
— Во всяком случае, танки должны затормозить, — задумчиво пояснил Вольцов. — Скорость Т-34/85 на шоссе — пятьдесят километров в час, при такой скорости в него ни за что не попадешь. Перед заграждением танкам придется спуститься с шоссе влево на луг. Направо нельзя — там болото.
— Эта штуковина мало чего стоит, — заметил Хольт. — Бомба вон как все бревна разворотила.
— Знаешь, что мне пришло в голову! — Вольцов стал шагами измерять расстояние между заграждением и опушкой.
Пятьдесят-шестьдесят метров — отлично! А дистанция между ними будет не менее пятидесяти метров. Предположим, первая машина подходит к заграждению и останавливается. Мы ее подбиваем. После этого вторая выходит из лесу. Ее мы тоже подбиваем. Значит, остается место только еще на одну машину — понял, к чему я клоню? Вот они и застряли. Через лес им не пробиться — деревья тут здоровые. Значит, первые три машины мы уничтожим и таким образом закроем остальным выход из лесу. Потом из кустов мы их по одному все подобьем. Пусть даже танков будет целая рота. Такой тактик, как я, всегда с ними справится.
— Гм… — протянул Хольт. Что-то уж очень все у Вольцова гладко получалось!
— Труднее всего подбить первый танк, — продолжал рассуждать Вольцов, — и дело тут в психологии. Первого всегда боишься. А как трахнешь его и он разлетится на куски, сразу на душе веселей станет. Надо придумать что-то такое, чтобы первый подбить наверняка. Знаешь что? Мы его заставим махнуть прямо через заграждение. А я залягу по ту сторону и вместе с заграждением взорву танк к чертям собачьим! — Он еще раз осмотрел врытые столбы. — Давай, ребята! С каждой стороны по фаустпатрону, чтобы земля осела…
Он пригнулся в кювете, все остальные попрятались в кустах. Раскрыть рот! Взрыв — на воздух взлетели бревна, земля. Немного погодя дым рассеялся. Через образовавшуюся брешь песок рассыпался по полотну дороги.
— А теперь еще один, с другой стороны, — приказал Вольцов.
Хольт для пробы бил из заснеженного окопа на опушке. Вольцов не без удовольствия осмотрел разрушения, причиненные взрывом.
— Ясно, теперь первый танк, не раздумывая, махнет прямо через эту кучу!
Хольт вздрогнул: где-то вдалеке мощный взрыв потряс воздух, прокатился и еще долго будил эхо.
Вольцов выругался:
— Вот идиоты! Услыхали, как мы тут бабахаем, и скорее мост взрывать! Хольт закричал:
— Как же мы назад переправимся?
— Там видно будет, — ответил Вольцов.
Они отвинтили головки фаустпатронов, оставленных фольксштурмистами, и сложили их вместе с взрывателями на остатках противотанкового заграждения.
— Ручные гранаты! — приказал Вольцов.
Хольт бросился к машине. Около нее стоял ефрейтор и курил. Неподалеку Феттер удлинял траншеи до первых кустов. Хольт буркнул:
— Мог бы ему помочь!
— Чего зря стараться-то? — отрезал ефрейтор и вдруг, сразу сделавшись серьезным, добавил: — Послушай, Хольт, ты что — и вправду здесь хочешь… — Он мотнул головой в сторону противотанкового заграждения и прищурил глаз.
Хольт отчужденно взглянул на него.
— Что это значит?..
Ефрейтор как-то странно посмотрел на него.
— Ну ладно! — сказал он и хлопнул Хольта по плечу. — Я пошутил!
Хольт отнес ручные гранаты Вольцову. Он думал: что это с ним? Чего он ломается! Тут он вспомнил подслушанные ночью обрывки разговора, и они сразу обрели смысл… Этот ефрейтор не так прост, как кажется!
Вольцов сложил ручные гранаты на фаустпатроны и, наклонив голову набок, залюбовался своим сооружением.
— Уж этот-то зарядик разнесет все в пух и прах! Не хотел бы я сидеть в первом танке! — Взглянув на небо, он добавил: — Опять снег пошел — самая лучшая маскировка! — Потом сжал Хольту руку: — Я покажу русским, что значит превосходство в тактике! Уж я-то до конца использую все преимущества нашей позиции. Момент внезапности тоже на нашей стороне. С таким планом, как у меня, мы остановим целую роту танков. Сам Мольтке назвал бы мою идею гениальным решением!
Хольт снял каску, стянул с себя подшлемник и провел рукой по взмокшим волосам. Уверенность Вольцова все же подействовала на него. Он вспомнил недавно прочитанную газету:
«…русские никуда не годные солдаты», а о танкистах, значит, и говорить нечего!.. Отстегнул лопатку и стал помогать Вольцову копать окопчик по другую сторону заграждения. День клонился к вечеру.
— Отсюда я фаустпатроном все подорву, как только первый танк появится над заграждением! — воскликнул Вольцов. — А ты, Феттер, заляжешь с пулеметом на опушке.
Смеркалось. Ефрейтор сказал:
— Машина пока пусть здесь стоит. В ночную смену я ее отгоню.
Феттер остался на шоссе — он первым заступал в караул.
В бараке пыхтела железная печурка, распространяя приятное тепло. Вдоль стен стояли грубо сколоченные скамьи. Сквозь щели свистел ветер.
Вольцов грелся у печки. Хольт сидел, привалившись к стене, и пытался уснуть. Ефрейтор пристроился в самом дальнем углу. Коптилка отбрасывала колеблющиеся тени. Вольцов набрал в котелок снегу, вскипятил воду и заварил мятный чай.
Гомулка спросил:
— Вольцов… разъясни мне толком, почему ты отослал фольксштурмистов?
— Нет в них настоящего боевого духа, — ответил Вольцов. — Как я могу принять бой в такой сложной обстановке, если рядом люди, которые по сути дела не желают драться, — их же силком пригнали сюда! Какой от них толк? На них нельзя положиться!
Гомулка, зажав автомат под мышкой, прошелся взад и вперед по бараку. Потом встал у выхода и прислонился к косяку.
— Итак, ты не хочешь сражаться бок о бок с людьми, которых пригнали сюда насильно… и которые по сути дела не желают драться… — повторил он, запинаясь.
Хольт поднял голову. Гомулка держал автомат прижатым к бедру, палец на спусковом крючке, стволом в сторону Вольцова. Лицо Зеппа было бело как мел.
Что это?.. Что здесь происходит? — подумал Хольт.
— Это относится только к фольксштурмистам, — услыхал он голос Гомулки, — или ко всем?
Вольцов вскинул глаза, долго смотрел на Гомулку, затем спросил:
— Я тебя правильно понял, Зенп?
— Да. Надеюсь, теперь ты меня понял… — ответил Гомулка. — Ни с места, Вольцов! — крикнул он, как только Вольцов шелохнулся, и добавил: — Мне надо сказать тебе несколько слов!
Ефрейтор, сидевший в углу, куда едва достигал слабый свет, наклонился вперед. Он попеременно смотрел то на Гомулку, то на Вольцова, затем остановил испытующий взгляд на Хольте. А тот застыл на скамье, словно завороженный разыгрывавшейся на его глазах драмой, которой он не понимал или не желал понимать.
— Я сюда… я попросился сюда только потому… — задыхаясь от волнения, начал Гомулка, — только потому, что я не хочу больше!.. Так вот — я ухожу к русским!
Долгое молчание.
— Ты принял присягу, Зепп! — сказал Вольцов.
— Я должен был, меня вынудили ее принять! — выкрикнул Гомулка.
— Ты же доброволец, а доброволец не может утверждать, что его вынудили принять присягу, — сказал Вольцов.
Гомулка так часто дышал, что видно было, как поднимались и опускались плечи.
— Все равно, пусть я нарушу присягу!
— Только подлец покидает своего полководца в беде! — процедил Вольцов холодно и враждебно.
Но тут Гомулка не выдержал и раскричался. На лице у него набух шрам.
— Полководец… Это не мой полководец! И война эта не моя! Это ты называешь Гитлера своим полководцем и цепляешься за свою присягу, а для меня он преступник!.. Убийца, сумасшедший! Я ему больше не повинуюсь! Я… На зенитной батарее я думал, что сражаюсь за Германию… Не хотел признаваться себе, что он все смешал с грязью и саму Германию покрыл позором! И что мы тоже из-за него стали преступниками! Но потом, потом у меня открылись глаза. И теперь — точка!
В наступившей тишине ефрейтор вышел из своего угла, но никто не обратил на него внимания.
— Прикажи мне Бем тогда, на школьном дворе, и я бы убил швейцара, — страстно продолжал Гомулка, — стал бы убийцей. А ведь старик прав был, что стрелял! Ведь этого скота Шульце — его надо было прикончить… И из-за него я едва не стал убийцей! Но нет, меня им убийцей не сделать! Прежде чем меня снова в такое втравят, я уйду! Да… я ухожу!
Молчание.
Немного успокоившись, Гомулка продолжал:
— А ты, ты не вправе мне указывать, я не делаю ничего плохого, разве что нарушаю присягу. Но присяга, которую я принес этой сволочи, не может меня связывать! — Он выкрикивал свое обвинение прямо в лицо Вольцову. — Тебе и возразить нечего, Вольцов! Нечего! Ты ведь сам все знаешь. Вспомни лесопилку! Да ты гораздо больше знаешь, но не признаешься. И ты никогда не говорил нам правды, если она тебя не устраивала. Тебе только дай поиграть в войну, и ради этого, Вольпов, ты способен всех нас загубить. А что вся эта война давно уже превратилась в невообразимую подлость