Хольт опорожнил рюмку. Стрелки часов подвинулись. В самом деле, Феттер привел обеих девушек! Но и трио на эстраде с их ритмическими шумами, и танцующие пары, и приглушенное завывание трубы — все это отступило от Хольта куда-то далеко. Ему не остается ничего другого, как ехать к матери в Гамбург.
— Да он всегда был у нас немного чокнутый, — извинился Феттер, вернувшись к столику с танцплощадки. Он сказал это черноволосой девушке, сидевшей возле Хольта со скучающим видом. — Сейчас закажу чего-нибудь покрепче, увидишь, как он взбодрится!
И вот Феттер уже договаривается с кельнером, вот уже достает из кармана несколько смятых бумажек, и на столе появляется бутылка с яркой этикеткой, и Хольт пьет. Коньяк обжег ему гортань. Феттер потащил свою Карлинхен на танцплощадку. Девушка рядом с Хольтом молча курила.
После поездки в Дрезден мысль об Уте одна только и спасала его от неотвязного присутствия Гундель. Хольт все с себя стряхнул, лишь одно его не отпускало — Гундель. Она всегда была с ним, ее взгляд, ее улыбка, неизменно, неотступно, непрестанно… Что могло быть сильнее ее, что могло сломить ее могущество?
— Мгновение, — заорал Феттер, обнимая свою Карлинхен, — оно не повторится! Так ты мгновеньем насладись! Выпьем!
И Хольт выпил. Повернулся к девушке.
— Идем потанцуем!
Феттер прав: нет ничего могущественнее мгновения, если отдаться ему целиком. Он почувствовал руку девушки у себя на шее. Голос спросил:
— Ты чем-то огорчен?
— Огорчен? — ответил он. — Да нет! Как тебя звать?
— Мехтильда.
Свет на потолке погас и медленно загорелся опять.
Он отвел Мехтильду к столику. Только теперь он взглянул на девушку. Она была старше его и красива, насколько можно было разглядеть под слоем косметики.
— Немецкая женщина не красится, — сказал Хольт.
Она презрительно вздернула губку.
Он спросил:
— Кто ты, где работаешь?
— Я танцевала в балете, — ответила она.
Насчет балета скорее всего правда.
— А почему ты околачиваешься здесь?
Она оперлась подбородком на сцепленные руки и скучающе надула губы.
— Ты права, — сказал он. — Бросим этот разговор.
Не будем говорить о том, что гонит сюда людей, одни бегут от жизни, другие ищут жизни, надо вообще поменьше говорить.
— Пошли танцевать, Мехтильда! — Он схватил ее за руки. — Но сперва сделай мне одолжение: ступай, сотри этот грим.
Она покачала головой, но пошла. Когда она вернулась, то оказалась одних лет с ним. Они танцевали. Стрелка часов двигалась.
— Знаешь что, давай еще дернем коньячку! — Феттер обнял свою девушку и запел: — Меня, Карлинхен, поцелуй…
Хольт повернулся к Мехтильде, сжал ей запястье и привлек к себе. Приблизив рот к самому ее лицу, он спросил:
— Ты живешь одна или с…
Хольт вдруг замолчал. Поверх ее головы он глядел на входную дверь. В вестибюле, возле гардероба, стояла Гундель, и это был не призрак, не кошмар, а живая Гундель в своем коричневом пальтишке, повязанная белым пуховым платком. Она была не одна. С ней был Шнайдерайт и еще один парень из барака. Они спорили с кельнером, потом к ним подошел директор и велел пропустить в зал. Гундель и Шнайдерайт в сопровождении приземистого, мускулистого парня обходили столик за столиком. Они раздавали листовки. Одни посетители их выслушивали, другие грубо спроваживали. Они подходили все ближе и ближе.
Хольт очнулся. Он хотел отстранить от себя Мехтильду, но девушка положила голову ему на плечо, и, когда он отвернулся, голова ее соскользнула ему на грудь. Хольт протянул рюмку, Феттер налил ему, и он залпом ее осушил. На несколько секунд хмель пеленой заволок ему глаза. Но вот пелена разорвалась, и там, через два столика, оцепенев, стояла Гундель и глядела на Хольта, а Хольт глядел на нее; на миг взгляды их скрестились. Мехтильда, все еще полулежавшая на груди у Хольта, подняла руку, погладила ему волосы и обняла за шею. Хольт стряхнул ее руку.
Шнайдерайт, насупившись, но ничего еще не подозревая, подошел к столику.
— Чего он от нас хочет? — пискнула Феттерова Карлинхен.
— Мы вас приглашаем на наш агитвечер, — ответил Шнайдерайт и сунул Феттеру листовку.
— Еще чего! — проблеял Феттер.
Шнайдерайт протянул листовку девушке и тут только узнал Хольта.
При виде Шнайдерайта страх и стыд Хольта обратились в бешенство. Шнайдерайт, везде этот Шнайдерайт! Когда он меня оставит в покое? Мехтильда попыталась удержать Хольта, торопливо шепнув:
— Это же красные, не связывайся!
Но хмельная волна подняла Хольта со стула, а широко раскрытые глаза Гундель окончательно лишили его рассудка.
— Что ты за мной гоняешься? — крикнул он. — Убирайся в свой барак.
Шнайдерайт уже хотел было отойти, но тут остановился.
— Буржуйский сынок! — сказал он. — Пьяный слюнтяй!
— Каторжанин! — взревел Хольт.
Шнайдерайт ударил его наотмашь. Хольт отлетел к столу и в свою очередь ударил Шнайдерайта. Покатились рюмки. Одна из девушек завизжала. Приземистый парень бросился разнимать дерущихся. Гундель кинулась к Шнайдерайту. Кто-то оттащил Хольта, и он упал на стул. Мехтильда обхватила его обеими руками, и тут опять его настиг взгляд Гундель… Со всех сторон в адрес Шнайдерайта сыпались угрозы, и, положив руку на плечо Гундель, он поспешил вывести ее из зала.
Обессиленный, почти отрезвевший, Хольт сидел на стуле. Мехтильда прикладывала ему носовой платок к рассеченной губе. Феттер сунул кельнеру, подбиравшему осколки, несколько бумажек и вновь наполнил рюмки. Хольт все пил и пил, и наконец-то, наконец мысли и возбуждение улеглись. Лампы загорелись ярче. Он охмелел, мгновение превозмогло стыд и отчаяние. Мехтильда увлекла Хольта на танцплощадку. После нескольких тактов он сказал:
— Пошли.
Она последовала за ним.
На улице метель хлестнула им в лицо. Путь был дальний. Ветер завывал в выгоревших коробках зданий. Мехтильда жила в многоквартирном, будто вымершем доме, стоявшем в длинной шеренге развалин. Она отперла входную дверь. Хольт втолкнул ее в подъезд. Поцелуи ее были жадными, а может быть, всего лишь умелыми. И такими же жадными или умелыми были и объятия в темной, холодной каморке наверху.
Около трех утра, несмотря на комендантский час, Хольт отправился через лабиринт разбомбленных улиц и переулков на другой конец города, в Менкеберг. Продрогший Феттер ждал у входа в заводоуправление, но он был слишком пьян, чтобы ругаться. Окна конторы в нижнем этаже светились; это, наверно, засиделся Мюллер. Хольт позвонил. Вахтер впустил их. Надо потихоньку пробраться наверх. Хольт подхватил Феттера под локоть. Но Феттер громко топал по ступенькам, да еще запел во всю глотку: «Взревел наш танк…» Хольт в бешенстве ткнул его в спину. В мансарде Феттер, которого донимала икота, начал браниться:
— Ну и мерзкая же дыра… ик!.. дыра здесь у тебя! Не пой, не шуми! — Но почти тут же угомонился и благодушно сказал: — Ну как у тебя? Моя Карлинхен не захотела.
— Если ты сейчас же не заткнешься… — оборвал его Хольт.
— Но послушай! — еле ворочая языком, сказал Феттер, растянулся кряхтя на кровати и тотчас захрапел.
Хольт не ложился. Очень бледный, он сидел на табурете. В это мгновение он нисколько не обманывался на свой счет. Опять его несло по течению. Потом он стоял у окна и видел, как около шести Мюллер пересек заводской двор. Тогда он растолкал Феттера. Тот во что бы то ни стало хотел до следующего утра оставить у него чемоданы. Хольт уступил: днем раньше, днем позже — какое это имело теперь значение? Он незаметно вывел Феттера из дому. Потом по щиколотку в снегу зашагал из Менкеберга за город. Метель утихла, но улицы тонули в молочном тумане. Дорога постепенно поднималась, туман редел, и наверху, на холме, ослепительно сверкнуло солнце. Хольт огляделся. На небе угрожающе клубились свинцовые тучи с рваными краями. Долина, до дальней кромки гор затянутая густым туманом, походила на гигантское озеро, и город с его развалинами, трубами и пустырями канул в нем, будто исчезнув с лица земли. Поля вокруг лежали под снегом. На мертвые и голые тополя вдоль дороги с карканьем опустилась стая ворон. И кроме воронья, куда ни глянь, ничего живого.
Хольт прислонился к стволу тополя. Как ему могло прийти в голову приехать сюда, в русскую зону? Он погнался за мечтой о Гундель. Но мечта о Гундель развеялась, ребяческая мечта о любви. Хольт прижался лицом к холодной коре. С гор ползли новые тучи, скоро опять пойдет снег. Он закрыл глаза и увидел Шнайдерайта, увидел, как этот человек заступает ему дорогу. Большой, беспощадный, он во все вторгается, всюду хочет главенствовать, брать все, что ни приглянется, вот и Гундель тоже. Хольт отогнал эту картину. Повернул обратно в город и зашагал к заводу. Дома он бросился на кровать и уснул.
9
Под вечер фрау Томас разбудила Хольта и передала, что профессор просит его к себе. Еще несколько дней назад Хольт испугался бы такого приглашения. Сейчас ему было все равно. Профессор уже не имел над ним никакой власти. Хольт уедет, и никому его не задержать. Он пересек коридор и постучал.
Едва Хольт переступил порог лаборатории, как профессор по лицу его понял, что мальчик не посчитается ни с кем. Он предложил ему сесть. Растерянный, неряшливый, небритый, под глазами темные круги, ворот френча расстегнут, — мальчик, видно, сбился с пути. Профессор встревожился. Чтобы спокойно все обдумать, он стал перетирать предметные стекла.
Хольт, усевшись, ждал. Он не искал этого разговора, и не ему начинать.
— У меня очень мало времени, — сказал наконец профессор, — я должен ехать с Мюллером и вернусь лишь завтра к обеду. Но прежде мне надо с тобой серьезно поговорить. К сожалению, мне только сегодня сообщили, что ты давно не показываешься в школе. Что ты можешь на это сказать?
— Что могу сказать? — ответил Хольт. — А то, что ты, правда, приказал мне ходить в школу, но не подумал даже спросить, хочу ли я. Как видишь, я не хочу. Хватит с меня приказов.