– Как вы думаете, куда он ушел?
Она ответила, что я мог бы сам догадаться.
– У нас постоянно гостят такие, – сказала она. – Некоторые живут дня три-четыре, а другие остаются и на целую неделю. Все это люди, как правило, богатые, уставшие от повседневной жизни – семья им надоела до тошноты, да и сами они себе в тягость. Они тратят много денег, но для них деньги ничто. Просто им хочется забыться.
– Зачем?
– Как зачем?
– Что с ними такое? Что с их семьей?
– Ничего. Просто им нужно немножко развлечься, забыть окружающее, отдохнуть от порядочной жизни. Это не значит, конечно, что они себя плохо ведут. Если кто вдруг начнет буянить, безобразничать, я им сейчас же велю утихомириться – или скатертью дорожка. Они просто устали. Им нужно забыть о вещах, от которых они не могут отделаться дома. Может, они и очень важные люди и все их уважают, но ведь самая приятная вещь иногда ужасно надоедает. Конечно, они всегда возвращаются, и я читаю о них в газетах. В Сан-Франциско, там люди бывали у меня покрупнее, чем здесь, но и здесь есть кое-кто важный.
Хозяйка позвонила Дэзи, и та провела меня в очень красиво обставленную комнату. Туда же Дэзи принесла поднос с бутылкой шотландского виски, стаканами и вазой со льдом, а немного погодя вошла девушка с рыжими волосами, и мы с ней выпили и поговорили.
Мне нужно было явиться в казарму к одиннадцати часам, на этот счет не могло быть двух мнений. Каков бы там ни был этот большой военный начальник, а надоедать ему зря я не хотел. Если он сможет отправить меня в Нью-Йорк, когда истекут мои шесть недель, да еще и писателя и Джо Фоксхола в придачу – этого будет вполне достаточно. Не хотел я больше никаких неприятностей.
Я чувствовал себя ужасно натянуто наедине с этой рыжеволосой девицей, она ведь не просила меня побыть с ней… да и оба мы этого по-настоящему не хотели, так что все вышло как-то не так. Мы оба не испытывали ничего, кроме неловкости. Не то чтобы она была какая-то рыба – она была слишком красива, чтобы быть рыбой, но, видно, ей нужно было то, что нужно всякому, чтобы расшевелиться. Ей было нужно, чтобы в ней зародилось хоть какое-нибудь чувство к другому человеку. Он мог бы ей понравиться, если бы она почувствовала, что сильно нравится ему сама. А этого-то с нами как раз и не случилось, так что мы решили просто посидеть и выпить стаканчик-другой, и скоро она развеселилась, и я тоже.
Почти сразу, как рыжеволосая ушла, явилась в комнату негритянка и сказала:
– Мисс Молли велела вас просить в гостиную.
Я пошел в гостиную. Хозяйка разговаривала по телефону. Когда она кончила говорить, она обратилась ко мне:
– Ну как, Мэгги – это та девушка, которую вы ищете?
– Не знаю. Не думаю.
– Почему?
– Не знаю. Может быть, потому, что я очень устал.
– Пройдите наверх и поспите.
– Вы меня сегодня выручили из довольно серьезной беды, – сказал я. – Я не хочу, чтобы мне пришлось опять к вам обращаться. Мне нужно быть в казарме к одиннадцати часам.
– Сколько времени вам понадобится, чтобы туда добраться?
– Минут сорок – сорок пять.
– Мы успеем выпить еще по стаканчику.
– Мы успеем что-нибудь и кроме этого.
– Господи боже мой, – сказала хозяйка. – Почему я вам так нравлюсь?
– А почему я нравлюсь вам?
– Да потому, наверно, что, когда я вас увидела на улице, как вы стоите под снегом такой чудной и пялитесь на меня так, будто я единственная женщина на свете…
– Вы пели мою песню…
– …я и впрямь подумала, что я единственная женщина на свете.
– А я думал, вы услышали эту песню от моего отца. Я думал, вы мне поможете его найти, но вы мне здорово понравились еще и просто потому, что знали мою песню; ну а потом, я думаю, вы сами знаете, отчего меня к вам потянуло все больше и больше. Я вас никогда не забуду. Отчего вы вчера напились? Вы не похожи на женщину, которая шатается по кабакам.
– У меня самой было горе, – сказала хозяйка. – Большое горе. С нашей сестрой случаются иногда ужасные вещи. Мне показалось вчера, что уже началось вот это ужасное, и поэтому я ушла из дому, чтобы побыть одной. Когда я встретила вас, я возвращалась домой, чтобы разузнать, как дела. Дома я должна была сразу узнать.
– Какое же у вас горе?
– Господи боже мой, – сказала женщина. – Неужели вы не понимаете? Конечно, понимаете, а мне так не хочется думать об этом. Я люблю, чтобы вокруг меня были приятные вещи и милые люди. Ну а когда вы вчера меня обняли, я поняла, что у вас тоже горе. И я себе сказала тогда, что если я еще раз уйду от беды – от той самой, о которой я говорила, – то это случится благодаря вам и я должна буду вызволить вас из вашей беды.
– Так вы и сделали это, – сказал я. – Меня могли посадить в тюрьму за самовольную отлучку месяцев на шесть, я думаю.
– А меня – на десять лет или еще того больше, – сказала хозяйка. – А столько времени я не могла бы отдать. Это меня убило бы, я знаю.
– Десять лет?
– В этом доме теперь я только живу, и он продается. Мне уже довольно везло. Я боюсь, понимаете? Не люблю я этих всех районных прокуроров, судей, присяжных. Я шла вчера домой, готовая узнать о самой страшной беде, которая могла со мной случиться, когда встретила вас. Я нуждалась в чьей-нибудь поддержке. А Мэгги я сегодня пригласила специально для вас. Если вам еще захочется ее повидать, вы мне тогда скажите.
– Не хочу я больше встречаться с Мэгги, – сказал я.
Я вернулся в казармы еще до одиннадцати, юркнул в постель – и как же я спал, о Валенсия!
Глава 30Отец присылает Весли письмо, где объясняется тайна его исчезновения, а женщина, которая пела «Валенсию», поет ее снова, на этот раз лучше, чем когда бы то ни было
Дни шли, удивительно похожие один на другой, все в них было строго по расписанию, и вот однажды я получил письмо от отца.
Я вовсе не хотел сбежать, не оставив тебе записки, – писал он. – Но я и сам не знал, куда еду и что буду делать, и поэтому ничего не мог написать. Мне хотелось, чтобы ты знал, но не мог же я говорить тебе о том, чего и сам не знаю. Я выехал из гостиницы и отправился на вокзал, но поезд, которым я собирался ехать, отходил только через три часа, поэтому я сдал чемодан и возвратился в город. Уехал я только через сутки с лишним, но в тот момент, когда возвращался в город, я вообще решил было никуда не уезжать. Я решил дня через три-четыре вернуться в гостиницу, но потом со мной произошла одна вещь, которую ты, я думаю, поймешь. Это и заставило меня уехать. Дом, в который я тогда попал, постигла какая-то беда, и там не знали, как еще дело обернется. Все вдруг разбежались кто куда, а я был слишком пьян, чтобы двигаться, и остался один, но немного спустя вернулась одна из них и стала за мной ухаживать. Она принесла мне кофе и бутерброды. Я поел, но после этого почувствовал себя совсем плохо, и она осталась со мной, рискуя попасть в беду. Мне очень хотелось поскорее прийти в себя и убраться оттуда, чтобы она тоже могла уйти, как другие, и избежать неприятностей. Я принял ванну и уже оделся, чтобы идти, но тут она опять пришла и говорит, что опасность миновала, все опять в порядке и уходить мне не нужно – я могу ложиться и спать. Я обрадовался, что все успокоилось, и хотел уже лечь. Но девушка сказала, что пойдет и принесет мне выпить чего-нибудь горячего, чтобы я лучше заснул. Когда она открыла дверь, чтобы выйти, я увидел, как по лестнице поднимаются какая-то женщина и парень в военном, и услышал голос этого парня. А когда девушка вернулась, я от всего сердца поблагодарил ее за доброту, но сказал, что мне нужно идти, потому что я в конце концов решил ехать в Эль-Пасо, где я сейчас и пребываю и куда приехал сегодня рано утром. Я уже проходил мимо лавки твоего дяди и, кажется, видел там вместе с ним твоего брата Вирджила, но матери твоей я еще не видал. Я хочу ее видеть, но немножко боюсь. Чувствую себя я теперь хорошо, но если бы не эта рыжеволосая девушка, я бы сюда, конечно, не попал. Напиши мне сейчас же, так как я не знаю, на что решиться, а потом я опять тебе скоро напишу.
Вместо письма я сейчас же послал отцу телеграмму: «Что бы там ни было, повидай мать».
После этого я написал ему длинное письмо и отправил его заказным авиапочтой. На следующий день пришло другое письмо – от отца. Он писал, что ходил и виделся с мамой. В ответ на это письмо я опять послал телеграмму, а потом написал другое большое письмо и тоже отправил его заказным авиапочтой.
Целую неделю я получал от папы письма каждый день. Он писал – я, дескать, наверно, пойму, что он хочет сказать, говоря, что мой брат Вирджил куда лучше нас обоих благодаря маме.
Мы с тобой слишком долго жили в стороне от женской половины рода человеческого, а ведь на них держится мир, так что ищи скорей свою девушку.
Как-то раз отец мне прислал полдюжины фотокарточек, где мама, брат Вирджил, дядя Нил и он сам были сняты в группе. Меня поразило, как молодо и красиво все они выглядят, несмотря на то что никто из них не улыбался, как это делает почти каждый, когда фотографируется, но особенно я был взволнован тем, как выглядит отец рядом с мамой и Вирджилом. У него был такой вид, будто ничего и не случилось, будто он был с ними всегда. Я ему так и написал и просил его рассказать мне все про маму, и Вирджила, и дядю Нила. Я был счастлив, как никогда в жизни, и показал фотокарточки моей семьи писателю, а потом мы с ним сидели и толковали о нашем дезертире и никак не могли решить, что же нам с ним все-таки делать.
– Если бы нас перевели в другую часть, – сказал я, – нам бы не пришлось писать сценарий о дезертире, правда?
– Нет-нет, не пришлось бы, – сказал писатель.
– А вам бы хотелось вернуться в Нью-Йорк?
– Ну да, конечно. Нью-Йорк – это родина моя и жены, и мы хотели бы, чтобы наш сын тоже родился там.
– Ваш сын? Откуда вы знаете, что это будет сын?
– Это наш первенец, и это будет сын, – сказал писатель.